Ба. И чего это она разлеталась. За мошками? Та пчела, на прошлой неделе, залетела в комнату, играла с собственной тенью на потолке. Может, та самая, что меня ужалила – явилась проведать. Птиц тоже не разберёшь, о чём говорят. Как и им наша болтовня. А он сказал, а она сказал. И хватает же их – летать за океан и обратно. Многие, наверно, гибнут при шторме, об телеграфные провода. Ещё у моряков жуткая жизнь. Здоровенные чудища, океанские пароходы, прут в темноте, рявкают, как морские коровы. С дороги, растудыт твою тудыт. Проваливай. Другие на парусниках, парус с носовичок натянут, как понюшка на поминках, когда задует штормовой. Тоже женятся. Иногда годами вдалеке, на другом краю земли. На самом деле, краёв нет, она круглая. Говорят, у них по жене в каждом порту. Исстрадается бедняжка, если ей не всё равно, покуда Джонни заявится снова. Если только заявится. Пропахший задворками всех портов. Как могут они любить море? А всё-таки любят. Отдать якоря и – уплывает, с образком, или медальоном на шее – на счастье. Много ль толку? Ещё тефилим, или как он там называется, что был на дверях у бедного папы, чтоб притрагиваться. Что вывел нас из земли египетской прямиком в дом рабства. На чём и держатся все эти суеверия, потому что выходя не знаешь что может стрястись. Обнимет доску, или верхом на рее, цепляется за убогую жизнь, за спасательный круг, нахлебается морской воды, и это последняя выпивка в жизни перед тем как его распотрошат акулы. А у рыб бывает морская болезнь?
Ещё бывает, тишь да гладь, ни облачка, море спокойно, а команда и груз вдребезги, в тайник Дейви Джонса. Луна смотрит сверху. Я тут ни при чём, старый петушонок.
Затерявшаяся было, длинная свеча запоздало взбрела на небо с благотворительного базара Мирус, для сбора средств на мерсерский госпиталь, и лопнула, спадая, и выплеснула гроздь фиолетовых и одну белую звезду. Они плыли, снижались: угасали.
Пастуший час: час серенады: час свиданья. От дома к дому, стуча своим всегда желанным двойным стуком, шагал девятичасовой почтальон, фонарик-светлячок на его поясе поблескивает, тут и там, сквозь лавровые изгороди. Средь пяти молодых саженцев на Лийс-Терас воздетая пакля зажгла фонарь. Мимо светящихся окон, вдоль одинаковых палисадников раздавался пронзительный голос, крича: ВЕЧЕРНИЙ ТЕЛЕГРАФ, последний выпуск! Результат скачек на Золотой Кубок! И от двери дома Дигнамов подбежал и окликнул мальчик. Трепеща, проносилась летучая мышь туда, обратно. Вдалеке, вдоль песков, подступал подкрадывался серый прилив. Тёрн умащивался вздремнуть, утомлённый долгими днями, нямнямнямными рододендродонами (стар он был) и с облегченьем ощущал дуновенье ночного бриза, что ерошил его папоротниковую шкуру. Но и улёгшись на покой он не смыкал свой красный глаз, неусыпный, дыша размеренно и глубоко, бодрствуя даже в дреме.
А издали, с отмели Киш, заякоренный плавучий маяк моргал и подмигивал м-ру Цвейту.
Ну, и жизнь у тех ребят там, прицеплены к одному месту. Управление ирландских маяков. Наказание за грехи. Береговые охранники тоже. Ракета и спасательный костюм, да шлюпка. День, когда мы ходили прогулочным круизом на ИРЛАНДСКОМ КОРОЛЕ, бросили им мешок старых газет. Медведи в зоопарке. Заблёванная прогулка. Выпивохи вышли дать встряску своей печени. Блевали за борт – на подкорм селёдке. Морская болезнь. Женщины тоже, перепугались до ужаса. Милли хоть бы хны, распустила свой голубой шарф, смеётся. В таком возрасте не воспринимают смерть. И желудки у них чистые. Но бояться потеряться. Когда мы спрятались за деревом в Крумлине. Я не хотел. Мамочка! МАМА! Малыши в дремучих дебрях. Ещё их масками пугают. Подбрасывают в воздух и ловят. Я тебя убью. Есть доля шутки? Или когда дети играют в войну. Совсем взаправду. Как могут люди наводить ружья один на другого? Иногда выстреливают. Бедные малышата. Сплошные неприятности, свинка да крапивница. Я ей принес примочки Каломеля. Потом стало лучше, уснула с Молли. Зубы у неё точь-в-точь такие же. Что они любят? Другую себя? Но то утро, как она гналась за ней с зонтиком. Наверно, чтоб не слишком больно. Я щупал её пульс. Тикал. До того маленькая ручка: теперь большая, Миленький Паплик. Всё та же рука, когда притронешься. Любила считать пуговицы у меня на жилете. Помню её первый корсет. Смешно было смотреть. Сначала бугорочки. Левая наверно чувствительней. У меня тоже. Ближе к сердцу. Подкладывают себе, если в моде пышнотелость. Её боли роста по ночам, звала, будила меня. До чего перепугалась, как у неё в первый раз случилось природное.
Бедная девочка! Для матери тоже странный момент. Переносится назад, в свои девичьи годы. Гибралтар. Смотрела вдаль с Бьена Висты. С башни О'Хары. Кричали морские птицы. Старый макака ел всю семью поедом. Закат, сигнальная пушка. Рассказывала мне как засматривалась в морскую даль. Такой же вот вечер, только ясный, без облаков. Я всегда думала, что выйду замуж за лорда, или за джентльмена с собственной яхтой. Почему меня выбрала? Ты был такой непохожий на других.
вверх-скок