Бутыль #38 ~ Утешение чрез философию ~

(Приятный, отчасти занехаяный интерьер кабинета философа полусреднего возраста, который давно забил на всё на это, но книжный шкаф продолжает тускло отблескивать золотистостью тиснения в корешках томов.

Выносливый стол окружён парой стульев работы вдохновенной стамески Чиппендейла, краснодеревщика из щепетильного Лондона. На голой столешнице Китайская подделка мелкоскопа Антони ван Левенгука, открывшего наши глаза на микробный мир вокруг нас, две-три Парижские безделушки для оригинальных забав небрежно брошены поверх кипы вырезок из забытых газет времён очаковских и отчужденья Крыма, из-под которых за край стола свесилась гравюра-постер Плейбоя конца ХVIII ст., заголовок с дореволюционной орфографией ижиц и ятей над пышнотелой леди стоящей в профиль и одновременно раком над корытом раздолбанным в щепы – кринолин вскомкан выше натруженной поясницы, корсет расхрыстан в откровенном неглиже шалавы из предместий – гласит: "И лишь не покладая рук дойдёшь и цель стремления обрящешь!"

Высокая бутыль тёмного стекла, без пробки, неподвижно хороводится с парой бокалов, один из которых пуст.

Сам философ стоит зябко вдвинув зад в незатопленный камин направо от высокой двустворчатой двери, задумчиво и молча поглаживает ямочку, что смахивает на отпечаток горошины затерявшийся в трёхдневной щетине верхней губы.

Незатейливо стёганный домашний халат небрежно стянут на бёдрах поясом с кистями, парча халата довольно поношена, ромбики меж обтрепавшихся стежков местами инкрустированы коркой засохших лужиц кофия с неупорядоченными набрызгами спермы.

Голова мыслителя туго обвязана длинной полосой вафельного полотенца дешёвого Турецкого производства, также в мазках и пятнах двусмысленного толка.

Визитёр философа, граф Нулин, намедни воротившийся к дымам Отечества из Гейдельбергского Университета, сидит на стуле Чипа, поскольку стул Дейла занят мирно дремлющей таксой коричневого цвета и сложной судьбы, чему свидетельство проплешины в её короткой шерсти.

Косматый бакенбард гостя наивно силится прикрыть его ухо обкорнанное рапирой бреттера в студенческой дуэли.)

Нулин: (С жаром) А дальше что?!.

Чарский: (Оставляет свою ямочку в покое.) Однако же милейший, вы так и не притронулись к своему бокалу. И всенапраснейше. Весьма рекомендабельное пойло. Как выразился наш предстоящий классик «шампанское Аи отнюдь вам не собачии…» (Цитату прерывает истошный вой таксы вдруг всполшившейся на стуле Дейла.) Мими, вечно ты со своей цензурой.

Нулин: (Не снижая пыла.) Да, но продолжение?!.

Чарский: (Выждав пока Мими дочешется и снова впадёт в дрёму.) Ах, вы об этом… ну разумеется предстоит. Фанфик-куисты не дремлют, им бросишь кость и – задроты рассусолят в сериал на три сезона…

Нулин: (Назидательно) Ах, полноте, фанфикуанство далеко отнюдь и вовсе не есть прекрасною словесностью, возвышенные образцы коей находим в нашей немытой, но Отчизне.

Чарский: Эка, батенька вы мой, как вас однако же Неметчина-то заностальжинила-с! Об заклад побьюсь, что восвояси вы изволите прибыть весьма круглым славянофилом. Хе-хе... Но как говорят наши доморощенные западники, позвольте-с вас апдейтнуть и брифингнуть маненько: мы все, по слову небезызвестного Российского литератора вышли из гоголевской Шинели, однако же, добавлю от себя, пикник недолго длился и на творениях Михал Афанасича Российская Прекрасная Словесность испустила дух – на троне нынче самоучительные выхарки фейлетонской швали как обоссать супружеское ложе и спрятать концы в воду, да скорбные корпения семинаристов, что втуне тщатся суржиком телеведущих передавать оттенки бестселлерной херни на подиуме продуктов глобально-массового потребления, вот и весь наш небосклон.

Нулин: (Высокомерно) Гоголь – Булгаков? От импотента до морфиниста? И всё? Суров же ваш приговор однако... К тому же оба с явным про-Украинским душком... А коли во внимание принять бдяще-блюдущую метаморфозность при дворе Их Императорского... вам светит остракизм за вольтерьянство.

Чарский: Кисейных барышень боючись бяше – на балы не ездун еси. А эти камешки, сейчас озвученные вами в огород великих, они тут, сударь, не пришей пиз*де рукав, как ответил бы мой шорник, а он в материях сих, доложу вам, дока. Нам ведь, по большому счёту, поху... без разницы какова масть лошадки везущей хворосту воз, нас груз интересует. Оставим обсуждение внешних признаков поставщика-посредника досужим сплетникам в лакейской. Не сотворимте же себе кумиров ани мальчиков для битья. Миг дефекации равняет нас друг с другом невзирая на расу, рясу, профпригодность и шаловливости ориентаций, а заодно и с прочими со всеми, от одноклеточно прозрачных и до наших одноклассников по млекопитанию.

Есмы ничто же, но токмо гумус, поле под паром для произрастания проводника, посредством коего низводится духовность в нашу юдоль. Отколе? Вопрос трансцендентальный. Кем? Чрезмерно комбинаторный. Утешимся же, что ведомо хотя б через кого, подобно трепетным огням Св. Эльма в пляске Св. Витта, нисходит к нам она.

И зарубите на любом носу, что только подвернётся: проводники – не суть творцы, они лишь возчики, что оказались в нужном месте в правильное время с ломовой лошадью и крепкою телегой, чем и исполнили своё предназначение. Но преференции самих господ биндюжников к их транспортным услугам без касательства, иначе в нынешний бы просвещённый век эмансипации гомосексуализма половодье Лебединых Озёр превзошло Байкал и Каспий, а Щелкунчиков хватило бы на копию Саяно-Шушенской ГЭС в натуральную величину. Чего не наблюдаем...

(Чарский задумчиво приблизился к стулу с Мими, приподнял ей хвост, но бросив краткий взгляд на гостя, передумал и почесал проплешину на брюхе. Сука, не просыпаясь, заурчала по-кошачьи, как извращенка какая-то.)

А и кстати о музыке, вы уже слыхали как на балу у Юсупштайнов-Рюрикургантоцких наш этот шельма записной… как бишь его? Фамилия ещё такая ржачная… типа Ржеленовский что ли…

Нулин: (С готовностью) Поручик Ржевский?

Чарский: Ну так и я ж о нём… Отменный шалопай… Знатно ввёл свой конфуз заезжей Аглицкой мисс с её гуманитарной бонбоньеркой… Прям на рояле, не снимая ментика... Что значит виртуоз!. И кстати, меня он приглашал к себе в Коломенское, поместье небольшое, говорит, но в погребе на льду найдётся непочатый бочонок Амонтильядо. Его приятель, камергерный дип-курьер особых поручений, проездом из Венеции, доставил. Съездить, что ли?

(Берёт Валдайский колокольчик с каминной полки и трезвонит. В дверях показывается всклоченно заспанный и глухонемой Герасим.) Гераська! Мигом на конюшню! Скажи Ваську, барин велят бричку заложить! Да не савраской, а Ковидом, а то чёт заскучал каурый…

(Герасим с мычанием выходит).

Нулин: (Умоляюще) Однако же, Апполинарий Аристархович… а как же с Кехой? и Майа Будду ещё не родила даже…

Чарский: Всё будет нормалёк, Эдгар Полимпсестович, почаще полагайтесь на шалую фортуну и регулярно проветривайте алые паруса надежды, но не той, что опиум для народа… Ха!. Амон-ти-льядо! (С предвкушающе-плеоназменной орфографичностью) Тут самоё звучаниё как-то само собой уже ласкает нёбо...