Бутыль #18 ~ Элегия ~

Он понимал, что это всё не насовсем. Уже понимал. А поначалу это был просто восторг, с которым он ширял над необозримо разливающимся самодовольством.

Так и подмывало исполнить партию литавров из 8-й симфонии Малера «дум! ту-дум! ту-ду-дум!.» собственными кулаками вместо сдвоенных, чуть асинхронных палочек в конце первой части, с переходом на ритмы барабанной поп перкусии Бразильских карнавалов по своей гордо выпяченной грудной клетке «йа-чяха-йа-чяха-йа!». Ха! Он сделал это!

Мало-помалу шипучая пенистость эмоций улеглась, но всё равно ту чёрно-жёлто-клетчатую куртку он не пустил на хозяйственные нужды, которых на Необитаемом всегда хватает, когда шторма тянут резину с доставкой очередного галеона или капера.

Он даже растянул её на одной из корявых стен хижины собственного производства, не в смысле персидского ковра, а скорее как трофейную шкуру с животного подвернувшегося на сафари в чужедальней стороне. Ну типа от клетчатого бизона или же (заветная мечта любого человека с ружьём) содрано с карманчатого рейзорбека.

А потом эта деталь интерьера начала его раздражать, до того намозолила, что в конце концов пришлось раздеть стену обратно, хотя в сезон дождей из неё дуло.

Куртка пошла по вторым рукам, как водится в бедняцких семьях—от старшего младшенькому—распялилась на распростёртых объятиях пугала внутри ограды из камней уложенных в кладке насухо вокруг плантации конопли, которую трудолюбиво возвёл кто-то из предыдущих Островитян. Возможно даже сам Робинзон Крузо.

А и даже наверняка его рук дело, потому что он коз держал, а те пасутся где попало и привлекают внимание остальных представителей местной фауны к антизаконной флоре. Да точно! Эта Великая Китайская Стена – его творение. Бедный, бедный Робинзон! И как тебя угораздило дойти до жизни такой!

Кстати, зря он старался, зря изливался по́том на сушняк неподъёмных камней, ведь в отсутствие понимающего селекционера—после его депортации при невыясненных обстоятельствах (концовка шедеврального романа Дефо является фальсификацией более позднего периода со стороны реакционного правительства из-за роста пофигизма среди подрастающих поколений)—травка превратилась в обыкновенную траву, в «дикушку» попросту говоря, с настолько низким содержанием дельта-9-тетрагидроканнабинола (он же ТГК), что потребуется такое же количество столетий, минувших со дня насильственного перемещения бедного Робинзона отсюда, для доведения растения до мало-мальски обнадёживающей кондиции.

Своевременная выбраковка и калибровка способны творить чудеса, сам знаешь.

Ну а его, попавшего на Остров по прохождении Двух Уровней, не в меньшей степени удручало отсутствие коз. Их тоже депортировали?!. Или, не вынеся разлуки с милым, милым Робинзоном, они по очереди, а возможно всей стосковавшейся группой, метнулись со скалы в ту бухту, куда впоследствии выбросился крушимый бурею корабль с грузом бутылок для его почтовых отправлений через БОПС?

Как бы то ни было, но он на Острове один, если не считать пугала за оградой, с которым иногда, по вечерам, он останавливался перекинуться словечком-другим про житьё-бытьё, но пугало тоже не знало в каком они конкретно тропике: Рака или Козерога?

Да именно пугалу он подарил трофейную куртку, несмотря на его низкий образовательный уровень, и с привычной грустью взглянул при этом на манящие очертания листьев бесполезно прекрасной конопли. Ярка неспособная дать облегчение участи рассеянных склеротиков своим комолым севооборотом.

Его выручала привычность к жизни в мире подделок, силиконовой анатомии, фальшивых улыбок, нейлоновых чувств.

Пугало согласно подкивывало, в карманах обесцвеченной экваториальным солнцем куртки пара колибрей вили гнёздышко для будущих колибрят...

Но парочку трудолюбивых крохотных пичужек экстрадировала залётная шара наглых воробьёв.

Откуда они вообще тут взялись? Воробей не перелётная птица, спроси любого орнитолога.

– Ах, – соглашалось пугало устало, – в наши дни эти беженцы пролезут куда и в жизни не подумало бы в обход иммиграционных служб...

Естественно, он поначалу весьма собой гордился, но чувство сгладилось, как и остальные чувства обернувшиеся в пустой бесплодный автоматизм.

Он любил этот Остров, он помнит с какой взволнованной внимательностью исследовал на первых порах незнакомые складки местности, таинственный мир тропического леса, что начинался от порога его хижины.

Помнит как первый раз восходил по прибрежной гряде к молчаливому кратеру вулкана, не зная пути, наобум, ой ли, получится ли?

А то!

С базальтовой вершины увидал он всю бесконечную ширь океана и остров тоже весь, который смахивал на зелёную ящерицу в мягкой опушке из вершин деревьев далеко под его ногами, и белую полосу беззвучного прибоя и даже различил очертания бухты на северной оконечности.

Теперь, после того, о чём он избегал даже подумать, к нему не возвращалось ощущение прежнего подъёма. Он проверял. Специально обошёл остров самыми любимыми из своих маршрутов. Те оказались слишком коротки, обыденны, знакомы.

Он знал заранее что будет за чем и даже на самой вершине подумал – уже было.

Да пусть бы лучше уж людоеды наведались, ну хоть какое-то разнообразие.

Впрочем нет, не надо людоедов, пистоль где-то запропастился...

На обратном пути через гущу джунглей, в чьих зарослях уже не трепетала незримая вибрация неведомого, клещеклювый пёстрый попугай вспорхнул на ветку у него над головой и заорал:

– Кешка дуррак! Кешка дуррак!

Случись такое прежде, он выхватил бы уже податливую петлю своей пращи из прочной змеиной кожи лоханского Ботропса и у него на ужин был бы попугайный суп. А теперь?

– Без тебя знаю, – вяло отреагировал он.

Почему-то он избегал приходить на пляж, где молча, в манере «а я ващще тут не при делах», вылёживался остов Епифановны, что типа отошла порезвиться в набегающих волнах и вот-вот будет обратно.

Что не пускало его? Во всяком случае не тот аспидно-чёрный огрызок пальмы трахнутой громовым разрядом молнии в день достопамятного столпотворения. Отнюдь нет.

Жалко, конечно, но на любой Cocos nucifera его дендрофилия резко обрывалась. Срабатывала аллергия на вторичную эндосперму её орехов идущую на отжим в кокосовое масло и напалм.

Сколько вырублено джунглей под плантации кокосовых пальм! Сколько орангутангов отстреляно в погоне за хищнической наживой!

Я не стану есть масло замешанное на твоей крови, дружище Юм! Примат примату – друг, товарищ и брат!

Но бесчестные до аморальности дельцы принялись добавлять это масло во что попало, куда и не подумал бы. Даже в мороженое! Вот и пришлось обзавестись аллергией.

Нет, пальма не повинна, что её эндоспермой с гадким маргариновым привкусом лохотронят всеядного потребителя (да не вопрос! под раскрутную рекламу и непонятные заклинания шаманов медицинских наук схавают что угодно).

Не виноватая она в гибели несчётных жизней тропического леса принесённых в жертву квадратно-гнездовой монотонности плантаций по производству её стружки.

И не её вина, что для не помнящих родства двуногих только мёртвый орангутанг – хороший орангутанг.

Не пальма не даёт ему ступить на знакомую тропку к пляжу с белой раковиной и чёрным обугленным столбом. Нет, его не пускает знание (да, он знает и все его экскурсии по достопримечательностям Острова, его беседы с пугалом—мамой клянусь, он даже не раскумаривался, да и нечем же, блин!—и весь этот его сомнамбулизм на автопилоте всего лишь доказательство, что знает), что рано или поздно, но он таки пойдёт этим путём.

Пойдёт ли? Да. Он знает это, но тянет и даже пугалу ничего не говорит, им и вдвоём не разобраться зачем ему такое, ему прошедшему два непроходимых Уровня и заплатившему за это амнезией. (Лишь имя вспомнилось и – только. Что в имени – оно лишь звук пустой.)

Зачем ему туда, где он никто (но уж и не Нябадя боле!). Туда, где потерял он, ну не то чтоб друга, а скажем, например… Да! Друга! Старого глупого Крыса, который и сам не знал, о чём трандит и тащился от самим собой натараторенной белиберды…

Нет Крыса, Крыса нет…

Но остаётся Майа. Она удержалась, хоть и непонятно в каком из полушарий, однако при его амнезии бояться, так и так, ему больше нечего и—если уж совсем начистоту—удерживает его просто страх. Или два страха?

Во-первых, допустим он променяет Остров на Майу, но вдруг и она превратится в Остров? В один из надоедных островов, где трепет первопроходных открытий сменяется заранешней скукой…

Вдруг его ждёт неотвратимая утрата нежно звучащей мелодии скрипки с её по девичьи наивной талией сменяясь зудяще-тягучим соло виолончели перестающим в почти необъятный (чем дальше, тем больше) контрабас с регулярным думканьем по мозгам? Или вдруг если...

Стоп! Всё равно, даже эти виртуальные «вдруги» не смогут стать ему преградой, пока и если не станут реальностью...

И страх номер два – он не знает согласится ли Епифановна и как она вообще заводится?

– Интуитивно, хлопец! Интуитивно! А на худой конец – методом тыка.

Он чуть поёлзал втираясь в тесное пространство, эхнул и, предстартово сметая уже бесполезные, из-за необратимости момента, сомнения, бесповоротно произнёс:

– Ну чё уж там. Давай, Епифановна. Па-йее-ха-ли!

Верхняя створка со скрипом двинулась вниз...