Бутыль #14 ~ До свиданья, наш маленький Кры… ы… ыс, постарайся вернуться назад!. ~

«Привет, Дон» прозвучало у Крыса ровно и без эмоций, но слишком уж ровно и чересчур безжизненно, как в зеркале поступающего в театралку, занятого отработкой артикуляции отрывка зубримого для приёмной комиссии.

Взгляд его Африканских глаз пронизанных извилистыми руслами венозной крови сплёлся, не мигая, с голубовато-сталистым льдом взгляда из-под широких надбровных дуг с редкими волосками...

...клинки двух кинжалов совокупились, скрежеща, посреди лондонского паба-забегапловки, склещились по самые упоры поперечных перекрестий на стеблях рукоятей—толпа пропойц поразевали рты безмолвно, слышнее стало лопочущее полыханье факелов на стенах...

Оба дотошно взвешивали звучание фразы Крыса – вдруг проскользнёт предательский напряг – пресечь добавку рокового «ка». Нет, вроде ровно, отрепетировано.

– С вашего позволения, джентльмены.

Дон чуть вытащил третий из стульев за их столом и опустился на сиденье, правый профиль лица напротив Крыса обёрнут к холоду стекла, к улице автомашинам под тихим снегопадом.

Два мордоворота в длинных чёрных пальто как у Дона, но без изысканно лощёной элегантности, которую, в напяленном на них прикиде, сменял оттенок некой униформы, опустились, не снимая низко надвинутых шляп, за два отдельных стола по соседству.

– Крыс, Крыс, стоит мне тебя увидеть и – вспоминается старое доброе времечко.

Дон лгал и оба знали это. Крыс понял, что встреча не случайна, что за минувшую неделю Дону донесли о появлении нового клиента в Пан Или Пропал, так, на всякий. Дон неизменно проявлял интерес к перемещениям старожилов. Порою сам помогал им переместиться. В лучший мир.

Почему оно так его гонцы-боевики не знали, это их не касалось, они просто делали свою работу, чтобы жить дальше, чтобы и дальше выполнять свою работу, чтобы выйти на пенсию в тёплое место с пляжем и пальмами или сочинскими лапчастыми соснами, чтобы под плеск прибоя, на который не умеют смотреть долее шести секунд, умирать от иссушающего рака или распирающего ожирения, сам знаешь, если только в ходе наезженной колеи не словят контрольный в лоб.

Но доживших до уровня кормления рака больше.

Дон лгал и знал, что Крыс знает, что он лжёт и может быть даже догадывается, что вся эта встреча устроена для замера насколько известна Крысу вся глубина ненависти Дона к старым добрым временам.

Жучок-шустрячок Донка, он те шо хошь доставит: колёса, дрянь, снежок, прыскалово – знали продвинутые чуваки школы.

У Донки имелся надёжный поставщик – отчим, которого привела мать и который натягивал Донку, когда она ему надоедала или таскалово от дозы сруливало на такую фантазию.

Зато Донка примелькался поставщикам поставщика, а когда вышел из банки, после того угона, он отчима порвал. Буквально. На четыре части. Теперь жалеет – быстро тот падла сдох.

Себе Донка отрезал только «ка» и получился крутой титул, а титул обязывает, титул привёл к резкому росту смертности среди старожилов улицы.

Крыс последний из могикан, но Дон всё медлит: не будет Крыса останется лишь наезженная колея рутины к раку в поместье на юге Франции или в Швейцарских Альпах.

– Смотришься как лондонский жених, Крыс. Какая хрень тебя так тонизирует? А то завидно даже.

– Хочешь и меня воткнуть в коллекцию? Вон возле радиолы ещё место есть – «Крыс, эпоха золотого века улицы, экспонат руками не трогать».

Вместо ответа, Дон рассмеялся мерным смехом, почти не раздвигая узких губ. Они обменивались словами, которые уже не имели смысла. Оба знали, что оба знают, что Дон просто заскочил проститься с прошлым.

– Клёвый ты мужик, Крыс, но у меня дела стоят.

– Прикинь, я даже знаю продолжение, в золотом веке говорилось: «Клёвый ты мужик, но зажился».

Дон хмыкнул, встал, щипнул себя за мочку уха и направился к выходу.

Телохрана двинула следом.

Отшагав метра два, верзила замыкающий сделал поворот кругом, приблизился к столу покинутому Доном и, стоя за спиной Нябади, доведённым до автоматизма движением достал из-под пальто и выстрелил из пистолета в грудь Крыса. Дважды.

Крыс и стул рухнули навзничь, разделились. Крыс оказался на полу, разбросав ноги под столешницей. Правая чуть подтянута к животу.

Чёрный робот сделал шаг вперёд и взвёл руку с пистолетом над лицом лежащего. Сбой программы помешал совершить контрольный выстрел.

Причина глюка—громоздкий абордажный пистолет—отскочил от его лба и упал на стол. Фигура в чёрном брякнулась на плитки пола. Нябадя стоял на коленях рядом с телом Крыса, ладони в липкой крови, что просочилась из одежды жертвы.

– Крыс! Нет! Ты клёвый мужик! Не уходи, Крыс!

– Сс… кеп… – невнятно бормотали коченеющие губы.

– Что? Крыс? Что?!

– Исс… кееп… – глаза закатились вверх и налево.

Нябадя проследил последний взгляд – по проходу между столов поспешал второй здоровила в чёрном, привычно выхватывая ствол из-под пальто.

– Аааа! – Вспрыгнув от пола, Нябадя хватает пистоль, резко мечет его в оконное стекло и боковым кувырком через спину по поверхности стола вываливается сквозь звон ширящегося пролома на заснеженный тротуар снаружи.

Чёрнопальтошник подбежал к столу. Мешает сука. Одной рукой отшвыривает прочь, рукоятью пистолета в правой добивает острые клыки листового стекла в проёме и выпрыгивает в отпечаток тела Нябади на мелком пушистом снегу.

А тот уже несётся поперёк по вечернему густого потока авто, вопит:

– ИСКЕП! Крыс! ИСКЕП!

Преследователь без раздумий бросается следом, стреляя на ходу в чёрные с жёлтым клетки... Ему платят за меткость стрельбы, за чёткое несение службы. От него ещё никто не уходил. Уворачиваясь от визгливо тормозящих гнусаво вопящих машин, он сокращает дистанцию.

Нябадя, не смолкая, несётся по прямой, по прямой. Вопит, как камикадзе. Он аххуел? Решил убиться?

Так и не свернув, Нябадя вмазался в стену здания.

Через пару секунд подбегает чёрный наёмник, почти не запыхавшись. Ошарашенно смотрит на каменную гладь глухой стены. Под нею лишь нетронутый снег. Сдвигает шляпу на затылок. Озирается...

Нябади нет нигде.