великие творения
                   былого

Последняя Зелень с Лиловым

Хит зарастает зелёным с лиловым во всех направлениях, земля и вереск, во всех направлениях, мужая—

Нет. То было весной.

Конь

В поле, вне поляны и деревьев, последний конь стоит, потускнелый до серебряно-серого, едва ли больше, чем скопленье теней. Германцы, язычники жившие тут, приносили в жертву лошадей когда-то, в их древних ритуалах. Позднее роль лошади изменилась от священного жертвоприношения в поставщика силы. К тому времени великая перемена работала над Хитом, меся, переворачивая, налегая пальцами, сильными как ветер.

Теперь та жертва стала политическим актом, актом Цезаря, последнего коня интересует лишь как начинается ветер сегодня: приподымется сперва, старается удержаться, поймать, но не выходит… всякий раз, конь чувствует похожий подъём в своём сердце, в краях глаза, уха, мозга... Наконец, с верняковым началом ветра, что становится также поворотом дня, его голова поднимается, и дрожь пробегает по телу. Его хвост хлещет по чистой увёртливой плоти ветра. Жертвоприношение в роще начинается.

Исаак

В одной из Агадских легенд из 4-го примерно столетия говорится, что Исаак, в момент, когда Авраам был готов принести его в жертву на Мовре, увидел преддверия Трона. Для практикующего мистика, различение и прохождения чрез эти чертоги один за другим, ужасно и сложно. Ты должен не только быть натаскан в противозначениях и печатях, не только иметь физическую подготовку через тренинг и воздержанием, но ещё и пучком стоячую решимость, которая никак у тебя не падает. Ангелы у дверей попытаются обжулить тебя, запугать, сыграть всевозможно жестокие шутки, чтоб сбить тебя с пути. Клипоты, скорлупа мертвецов, будут использовать всю твою любовь к друзьям, что пересекли уже, против тебя. Ты выбрал активный путь, и тут уж не остаётся промашек, которые не подвергнут тебя смертельной опасности.

Другой путь тёмен и женственен, пассивный, самоотречение. Исаак под ножом. Блестящий край ширится в приближении, вниз, на котором душа несётся неодолимым Эфиром. Герхардт фон Гёль на каталке своей камеры, ухает от радости, верхом на бочке вдоль длинных коридоров Нимфенбурга. (Оставим-ка его тут, в его восторженности, в его невинности... ) Сверхъестественный свет брезжит впереди, почти синий, среди всей этой позолоты и стёкол. Позолотчики работали голышом и с обритыми головами—для получения статичного заряда, чтобы удерживать трепетный листок, им приходилось сперва провести кистью по своим паховым волосам: генитальное электричество будет сиять вовеки в этих золотых просторах. Но мы давно оставили безумца Людвига и его Испанскую плясунью оплывать, гаснуть ало на мраморе, сияющем предательски, как сладкая вода… всё это уже позади. Вознесение в колеснице Меркаба, несмотря на его последние слабые проблески человечности, последние жесты к возможности магии, надвигается неотвратимо...

Пред-Старт

Гигантская белая муха: стоячий член жужжит в белом кружеве, в свернувшейся крови́ или сперме. Его гладкие ступни, связаны вместе, в белых атласных тапочках с белыми бантиками. Его красные соски́ торчат. Золотистые волосики на его спине, сплав Германского золота, бледно-жёлтый до белого, сбегают симметрично вдоль хребта, сбегают в арки тонкие и закрученные, как арки отпечатка пальца, как опилки вдоль магнитных линий силы. Каждая веснушка или родинка это тёмная, чётко посаженная, аномалия в поле. Пот скапливается в ложбинке у него под затылком. Его рот заткнут белой перчаткой козлиной кожи. Вайсман составлял весь символизм сегодня. Перчатка это женский эквивалент Руки Славы, которую форточники применяют для освещения в твоём доме: свеча в руке мертвеца, торчком, как встанут и все твои фибры при первой сладостной пробежке язычка твоей любовницы Смерти. Перчатка это полость, куда входит Рука, так же как 00000 лоно куда возвращается Готфрид.

Всуньте его. Не Прокрустово ложе, но подогнанное для его приёма. Оба, мальчик и Ракета, спроектированы одновременно. Её стальная задница выгнута так превосходно… он вместится как раз. Они спариваются друг с другом, Schwarzgerät и соседняя более высокая сборка. Его голые конечности в узах из металла выгибаются среди топливных, окислительных, паропроводящих линий, рамы двигателя, батареи сжатого воздуха, выхлопного патрубка, декомпозера, баков, вентилей, клапанов… и один из этих клапанов, одна контрольная точка, один переключатель давления именно то, что нужно, истинный клитор направленный прямиком в нервную систему 00000. Она не должна быть для тебя загадкой, Готфрид. Найди зону любви, лижи и целуй… у тебя есть время—остаётся ещё пара минут. Жидкий кислород бежит, обмораживая, так близко к твоей щеке, кость мороза обжечь тебя до потери чувств. Скоро и огонь будет, тоже. Печь, для которой мы тебя откармливали, разгорится. Вон Сержант несёт Zündkreuz. Пиротехнический Крест стартовать тебя. Солдаты стоят по стойке смирно. Будь готов, Liebchen.

Конструкция

Ему уделили оконце искусственного сапфира четыре дюйма шириной, выращенного IG в 1942 в форме шляпки гриба, чуть добавили кобальта для зеленоватого оттенка—очень жароустойчив, прозрачен для большинства видимых частот—он искажает вид неба и облаков снаружи, но приятно, как Ochsen-Augen в дни Пра-прабабушек, в дни до оконного стекла...

Часть испаряемого кислорода направлена через Imipolex-саван Готфрида. В одно его ухо хирургически вживлён крохотный динамик. Он блестит как красивая серьга. Сигнал приходит через систему управления полётом и слова Вайсмана, какое-то время, вперемешку и поправками курса, будут посылаться на Ракету. Но нет обратного канала от Готфрида на землю. Точный момент его смерти никогда не будет установлен.

Музыка Погони

И наконец-то, после крутой скачки восклицаний, «Боже мой, мы опоздали!», всегда с налётом насмешки, снисходительности для проформы—потому что, конечно же, он никогда не прибывает с опозданием, всегда случается отсрочка, ошибка какого-нибудь из наёмных бестолочей Жёлтого Вражины, в самом худшем случае неопровержимая улика оставлена рядом с трупом—теперь, наконец, Сэр Дэнис Нейланд Смит, прибудет, Боже мой, слишком поздно.

Супермэн влетит, ботинками вперёд, на покинутую поляну, стартовый подъёмник выдыхает масло через изношенную прокладку, смола выжата из деревьев, горькая манна для этого горчайшего из случаев. Цвета его накидки увянут в позднем солнце, в кудрях его головы начнут проглядывать первые нити седины. Филип Марлоу с жутким приступом мигрени потянется по привычке за пинтой ржаного в кармане своего костюма, и почувствует, как он стосковался по кружевным балконам Бредбери Билдинг.

Субмаринер и его многоязычная банда упрутся в неполадки с батареей. Пластикмэн заблудится в цепочках Imipolex’а и топологи по всей Зоне выйдут из себя и перестануть оплачивать его гонорарные чеки (а считался «совершенно деформабельным»!), Одинокий Рейнджер ворвётся во главе отряда, раздирая колёсиками шпор белую шкуру жеребца, найти своего юного друга, невинного Дэна, болтающимся на суку дерева со сломленной шеей. (Тонто, дай Бог, наденет рубаху призрака и найдёт какой-нибудь остывший костёр, чтобы присесть на корточки и поточить свой нож.)

«Слишком поздно» никогда не было в их программировании. У них вместо этого на миг отключалась рассудительность—но потом: раз и прошло, фьють, и уже опять в колее, опять к Daily Planet. Да, Джимми, должно быть в тот день, как я столкнулся с той непонятностью, те пара секунд абсолютной загадки… ты знаешь, Джимми, время—время странная штука... Найдётся тысяча способов забыть. Герои станут продолжать, переводиться повыше, для присмотра как идут дела у новейшего персонала среднего звена, и они увидят, как идёт вразнос их система, увидят, что непонятности начинают случаться всё чаще и чаще, объявляя перекройку ткани старомодного времени, и они назовут это раком, и просто не будут знать к чему всё идёт или что всё это значит, Джимми...

В эти дни он понимает, что ему просто не хватает собак. Кто бы подумал, что он когда-нибудь станет сентиментальничать из-за своры слюнявых шавок? Но здесь в Под-министерстве всё до того лишено запаха, лишено прикосновения. Сенсорное голодание, на какое-то время, и впрямь стимулировало его любопытство. Какое-то время он прилежно вёл ежедневную запись своих психологических изменений. Но это больше напоминало Павлова на смертном одре, что записывал сам себя до конца. У Пойнтсмена это просто привычка, ретро-научность: прощальный взгляд вспять на дверь в Стокгольм, что закрылась для него навсегда. Записи начали обрываться, а вскоре остановились. Он подписывал доклады, он заведовал. Он выезжал в различные части Англии, позднее в другие страны, высматривать новый талант. В лицах Мосмуна и других, в отдельные моменты, он мог подметить рефлекс, о котором никогда бы не позволил себе даже и помечтать: терпимость людей при власти к тому, кто никогда не Сделал Свой Ход или сделал его неправильно. Конечно, всё ещё оставались моменты творческого вызова—

Да, что ж, он экс-учёный теперь, из тех, кто никогда не Продвинулся Настолько, чтобы начать говорить о Боге, в румянощёком милом седовласом эксцентричном лепете с удобной позиции своего Лауреатства—нет, ему так и оставаться с Причиной и Следствием, и прочими частями его стерильного арсеналиума… его минеральные коридоры не сияют. Они так и останутся того же нейтрального безымянного тона отсюда и до центральной из палат, до превосходно отрепетированной сцены, что предстоит ему сыграть там, в конце концов...

Обратный Отсчёт

Обратный отсчёт каким мы его знаем, 10-9-8-u.s.w., был изобретён Фрицем Лангом в 1929 для Ufa фильма Die Frau im Mond. Он вставил его в сцену пуска для нагнетания напряжённости. «Это ещё одно из моих чёртовых ‘туше’»,– сказал Фриц Ланг.

– В момент Творения,– поясняет представитель Кабалистов Стив Эдельман,– Бог послал импульс энергии в пустоту. Тот вскоре разделился и рассортировался в десять различных сфер или граней, соответствуя числам 1-10. Эти известны как Сефироты. Для возвращения к Богу, душа должна договариваться в каждым из Сефиротов, от десяти обратно к одному. Многие секреты Кабалистов направлены на то, чтобы сделать странствие успешным.

– Итак, Сефирот укладывается в структуру, которая именуется Древом Жизни. Оно же также тело Бога. Между десятью сферами проложены 22 пути. Каждый путь соответствует одной букве Еврейского алфавита, а также какой-либо каре из именуемых «Главная Аркана» в Таро. Поэтому хотя обратный отсчёт для Ракеты кажется сериальным, на самом деле он скрывает Древо Жизни, которое следует воспринимать всё целиком, вместе, в параллельности.

– Некоторые Сефироты активны, или мужские, другие пассивны, или женские, но само Древо является единством коренящимся точно в Bodenplatte. Это ось определённой Земли, нового распределения, призванного к жизни Великим Пламенем.

– Но с новой осью, с Землёй крутящейся по-новому,– доходит посетителю,– что происходит с астрологией?

– Знаки меняются, идиот,– резко бросает Эдельман, доставая свою баночку Торазина семейного объёма. Он превратился в настолько втянувшегося пользователя данного транквилизатора, что цвет его лица угрожающе потемнел до шиферно-пурпурного. Это делает его диковинкой на здешних улицах, где все гуляют загорелыми и красноглазыми, если не от одного раздражающего средства, то от другого. Дети Эдельмана, проказливые дьяволята, недавно навострились подкладывать пластинчатые конденсаторы из выброшенных транзисторных приёмников в Папашину банку с Торазином. Для его невнимательного глаза они едва ли отличались: так что какое-то время Эдельман считал, будто в нём определённо развивается терпимость, и что Бездна подобралась невыносимо близко, отделяемая всего каким-нибудь лишь одним происшествием—сиреной на улице, реактивный самолёт взрокочет на холостом ходу—но, к счастью, жена его обнаружила проделку вовремя и теперь, прежде чем проглотить, он тщательно проверяет каждый Торазин на наличие ножек, мю, цифровой маркировки.

– Вот,– вскидывает увесистую отксеренную кипу,– Эфемерис. Основано на новой ротации.

– Вы имеете ввиду кто-то действительно нашёл Bodenplatte? Полюс?

– Сама дельта-т. Это публиковалось, естественно. Находка «экспедиции Кайзербарт».

Псевдоним по всей видимости, ведь всем известно, что Кайзер брил бороду.

Настройка в Апполонову Грёзу...

Когда что-то реальное вот-вот произойдёт с тобой, ты движешься навстречу, неся перед собой какую-то прозрачную параллельную поверхность, что с низким гудением делит твои уши пополам и делает глаза всё подмечающими. Свет клонится к мелово-синему. Кожа твоя ноет. Наконец-то: что-то реальное.

Тут в хвостовой секции 00000, Готфрид нашёл эту чистую поверхность перед собой, и даже буквально: саван из Imipolex. Обрывки собственного детства всплывают в его насторожённости. Он вспоминает кожуру яблока, что лопается выпрысками, взгляд в изогнутое краснеющее пространство. Его глаза вобраны, прикованы, и дальше… Пластиковая поверхность микронно трепещет: серо-белый, издевательский, враг цвета.

День снаружи холоден, а жертва в лёгком одеянии, но ему тепло тут. Его белые чулки туго натянуты от резинок. Он нащупал лёгкий извив в трубе, куда может опереться щекой, всматриваясь в саван. Он чувствует, как его волоски щекочут ему спину, плечи. Это тусклое, обелённое пространство. Место для возлежания, свадебно и раскрыто бледным просторам вечера, в ожидании того что на него нагрянет.

Микрофонные переговоры бубнят в его подключённое ухо. Голоса металлические и резко сплющены. Они жужжат как голоса хирургов, когда отключаешься под действием эфира. Хотя сейчас они поизносят слова ритуала, он может их отличать.

Мягкий запах Imipolex’а, окутывающего его полностью, знаком ему. Его не пугает этот запах. Такой же был в комнате, где он заснул, очень давно, так глубоко в сладком парализованном детстве… это там он начал видеть сны. А теперь пришло время просыпаться, дыхание что становится уже совсем реальным. Ну же, просыпайся. Всё хорошо.

Орфей Опускает Арфу

Лос-Анжелос (ПНС)—Ричард М. Жлаб, ночной менедер Театра Орфей на Мельроуз, выступил против того, что он называет «безответственным употреблением гармоники». Или, собственно, «гарбодики», поскольку Менеджер Жлаб страдает хроническим аденоидным расстройством, что сказывается на его речи. Его друзья и хулители единообразно, про себя, именуют его «Аденоидом». Как бы то ни было, Жлаб утверждает, что его очереди, особенно на вечерние сеансы, впали в состояние почти анархии по причине данного музыкального инструмента.

– Это продолжается с нашего Фестиваля Фильмов Бенгта Экерота / Марии Сазарес,– жалуется Жлаб, которому под пятьдесят, жировые складки под лицом в постоянной пятичасовой щетине (худшая по сю пору среди Почасовых Теней), и с привычкой вскидывать руки в виде перевёрнутой эмблемы «боритесь за мир», которой случилось совпасть с буквой У в семафорной азбуке, демонстрируя при этом несчётные ярды Французских манжет.

– Эй, Ричард,– насмешничает прохожий,– я поймал твою Французскую манжету, глянь-ка,– выставляет себя при этом в наиотвратительнейшей манере и гоняет свою крайнюю плоть с ухваткой, которую ваш корреспондент не может поместить на этих страницах.

Менеджер Жлаб слегка морщится: «Это один из заводил, определённо»,– делится он: «У меня с ним немало хлопот. С ним и со Стивом Эдельманом».– Он произносит это «Эдельбадоб»: «Я де боюсь назвать их ибеда».

Упомянутый им случай всё ещё в процессе слушания. Стив Эдельман, бизнесмен из Голливуда, обвинён в прошлом году по делу 11569 (Попытка Подстрекательства с Незаконным Инструментом), пребывающему сейчас в Атаскадеро под неопределённым учётом. Эдельман обвиняется в том, что, пребывая в несанкционированном состоянии, попытался сыграть последовательность аккордов на Списке Департамента Юстиции, на улице прилюдно, в присутствии свидетелей из целой очереди за билетами в кино.

– А и теперь они все это делают. Ну не «все», позвольте мне тут пояснить, конечно, действительные правонарушители это всего лишь незначительное, но громогласное меньшинство, а я хотел сказать, все подобные Эдельману, разумеется, а не все ненормальные люди в очереди. А-ха-ха. Вот, позвольте показать вам кое-что.

Он препровождает вас в чёрный Менеджерский Фольксваген, и прежде, чем успеваете опомниться, вы уже на автострадах. Возле разъезда на Сан-Диего и Санта-Моника, Жлаб указывает на участок асфальта: «Вот тут я впервые увидал одного. За рулём Фолькса. Представьте. Я не мог глазам своим поверить».– Но трудно сосредоточить внимание целиком на Менеджере Жлабе. Автострада на Санта-Монику традиционно является сценой всех форм немыслимых автомобильных безрассудств известных человеку. Она не белая и благовоспитанная, как на Сан-Диего, и не коварно спланированная, как на Посадену, и не настольно гетто-самоубийственная, как в Гавань. Нет, некоторые не осмеливаются сказать этого, но автострада Санта-Моника для уродов, и все они тут сегодня, затрудняя восприятие поучительной истории Менеджера. Невозможно сдержать некоторый вздрог отвращения, почти рефлексивного Осознания Какого Сорта, в их присутствии. Они гонят, тараторя к тебе со всех сторон, роятся, пялят глаза на тебя в боковые окна, играют на гармониках и даже на казу, с полным неуважением к Запретам.

– Расслабься,– в глазах Менеджера характерный блеск,– найдётся хорошо охраняемый дом для этих всех, в О́круге Орандж. Как раз возле Диснейленда,– и делает тут паузу, в точности как комик в ночном клубе, совсем один посреди своего дегтярного круга, в белом, как мел, ужасе.

Тебя охватывает хохот. Несдержанный хохот преданной аудитории, врывающийся из четырёх точек в обивке интерьера. Ты понимаешь, с неясным чувством уныния, что это какая-то тут стерео прибамбаса, и взгляд внутрь бардачка открывает целую библиотеку подобных записей: ЛИКОВАНИЕ (ЛЮБЯЩЕЕ), ЛИКОВАНИЕ (ВОЗБУЖДЁННОЕ), ВРАЖДЕБНАЯ ТОЛПА в выборе на 22 языках, РАЗНЫЕ ДА, РАЗНЫЕ НЕТ, СТОРОННИКИ НЕГРОВ, СТОРОННИКИ ЖЕНЩИН, СПОРТ—у, да ладно—БОРЬБА С ОГНЁМ (ОБЫЧНЫМ), БОРЬБА С ОГНЁМ (ЯДЕРНЫМ), БОРЬБА С ОГНЁМ (ВЕЖЛИВО), СОБОРНАЯ АКУСТИКА...

– Нам приходится применять определённый код в общении,– продолжает Менедер.– Всегда так было. Но любой код не так уж трудно и взломать. Противники нас обвиняли, вполне резонно, в презрении к людям. Но право же, мы поступаем так вполне в духе честной игры. Мы не чудовища. Мы знаем, что нужно оставлять им некий шанс. Нельзя же отнимать у них надежду, верно?

Фольксваген теперь в центре Л.А., где поток машин теснится колонной из тёмных Линкольнов, нескольких Фордов, даже GMC, но ни одного Понтиака среди них. На каждом ветровом стекле и заднем окне светящаяся оранжевая полоса с надписью ПОХОРОНЫ.

Менеджер засопел. «Он был одним из лучших. Я не мог присутствовать лично, но послал нескольких помощников высокого ранга. Разве его кто-то заменит, спрашивается»,– нажимает потайную кнопку под панелью. Хохот на этот раз из размеренных мужских о-хо-хо с налётом сигарного дыма, и выдержанного бурбона. Редко, но громко. Фразы типа «Дик, ну ты и типус!», а так же «Во даёт!» тоже можно разобрать.

– У меня есть грёза о том, как я умру. Думаю, что они вам платят, но это ничего. Вот послушайте. В 3 часа утра, на Автостраде Санта-Моника, тёплая ночь. Все окна у меня открыты. Иду на скорости 70, 75. Ветер задувает внутрь и с пола у заднего сиденья поднимает тонкий пластиковый пакет, обычный пакет сухой химчистки: он плывёт по воздуху, двигаясь сзади, ртутные огни делают его белым как призрак… он окутывает мою голову, настолько сверхтонкий и прозрачный, что я даже не замечаю, пока не становится слишком поздно. Пластиковый саван удушает меня насмерть...

Мчась по Голливуд Автостраде, между таинственным прицепом под брезентом и цистерной жидкого водорода, гладкой как торпеда, мы нагоняем вероятную колонну любителей играть на гармонике. «Ну хоть тех тамбуринов нет»,– бормочет Жлаб: «Уже не столько тамбуринов как в прошлом году, слава Богу».

Обшитые жестью грузовики общественного питания, крест-накрест, после полудня. Их рябь блистает как озеро питьевой воды после перехода через пустыню. Это День Сбора и грузовики мусоросборки все направляются к северу к Автостраде Вентура, катарсис мусорных ящиков, всех расцветок, форм и вмятин. Возвращение к Центру со всеми собранными фрагментами Сосудов...

Звук сирен застаёт тебя врасплох. Жлаб смотрит резко в своё зеркало: «Ты не выдерживаешь, нет?»

Но звук мощнее, чем у полиции. Он охватывает бетон и смог, он переполняет долину и горы глубже, чем любой смертный когда-либо мог продвинуть… мог продвинуться во времени...

– Не похоже на полицейскую сирену.– Твоё нутро стиснуто спазмой, ты тянешься к ручке настройки АМ радио.– Не думаю—