великие творения
                   былого

И он таки приводит гостя: Моряка Бодвайна, который по своим связям заказал передать ему из зоны Панамского Канала (где докеры носят их как униформу в изумительных тропичеки-попугайных сочетаниях жёлтого, зелёного, лавандового, алого) костюм зут небывалых пропорций—углы лацканов приходится закреплять вешалками-плечиками, настолько они выдаются за пределы остального костюма—под свою, лиловый-с-пурпурным, рубаху пижонистый матрос одел корсет, сжав себе талию до сильфидного метра в обхвате, чтобы резко сошёлся пиджак, который затем спадает до колен Бодайна пятикратно-разделённый на ярды складок, как у кильта, что огибают его спину покрывая зад. Штаны на ремне подмышками, внизу сходятся настолько, что он вынужден использовать потайные зипперы, чтобы протиснуть ноги. Весь костюм синий, не костюмно-синий, нет—настоящий СИНИЙ: нитрокрасочно-синий. Он моментально бросается в глаза, куда бы ни появился. На собирушках он мозолит периферийное зрение, делая пристойную болтовню ни о чём невозможной. Этот костюм заставляет тебя размышлять о вещах настолько же основополагающих как его цвет или чувствовать себя поверхностной мелочью. Подрывной прикид, по полной.

– Только ты и я, кореш?– грит Бодайн.– Чё, так типа, стеснительно?

– Послушай,– Роджер издаёт нездоровый смешок на то, что только что пришло ему в голову,– мы даже не можем прихватить с собой те большие резиновые хуи. Сёдня придётся полагаться на свою смекалку!

– Тогда так, пошлю мотоцикл к Пуци подогнать нам взвод клоунов и—

– Знаешь что? Ты утратил свой дух любителя приключений. Ага. Раньше ты таким не был, знаешь ли.

– Слышь, братиш,– произнося на Флотском Диалекте: братиишь,– брось, братиишь. Поставь себя на моё место.

– Я б и не против, но… утону ж в таком-то.

– Простой скромный парень,– смуглый морепроходец глубин чешет свой пах мозолистым пальцем за увёртливым крабом, взбалтывая волны в широких складках ткани своих брюк,– простой веснушчатый пацан из Альберт Ли, Миннесота, там на шоссе 69, где ограничение скорости жми во всю, ночь напролёт, просто старается как-то перебиваться здесь, в Зоне, тот веснушчатый мальчишечка, что втыкал булавку в пробку для точечного контакта, не спал и слушал голоса от побережья до побережья, когда мне не было и 10, и ни один из них никогда не советовал ввязываться в бандитские войны, братиишь. Радуйся, что ты всё ещё так охуенно наивен, Родж, подожди как увидишь первую разборку Европейского гангстера, они любят делать три контрольных: в голову, желудок и сердце. Ты врубился, что желудок? В этих краях желудок не считается вторым классом и это хорошая осенняя мысля обмозговать на досуге.

– Бодайн, разве ты не дезертировал? Но за это смертная казнь, правда?

– Блядь, это я могу уладить. Но я всего лишь винтик. Не начинай думать, будто я во всём разбираюсь. Всё я знаю только в своём деле. Могу тебе показать как промывать кокс и как его проверить, я могу пощупать брюлик и по температуре скажу тебе подделка или нет—подделка не будет сосать столько температуры из твоего тела, «стекло ленивый вампир», говорили в старину деловые, а и я могу отличить фальшивую банкноту так же легко как Ш на проверке у окулиста, моя зрительная память одна из лучших в Зоне— Так что Роджер потащил его с собой, с его монологом, в его зут костюме, на Круппное увеселение.

Ещё в дверях, первое, что отмечает Бодайн, так это струнный квартет, что тут сегодня играет. Второй скрипкой оказывается Густав Шабоне, частый непрошенный партнёр Кислоты Бумера по торчалову, «Капитан Ужас», как его ласково, но не без оснований, кличут в Der Platz—а на виолончели ученик-подмастерье Густава в искусстве внушать самоубийственную депрессию любому оказавшемуся в радиусе 100 метров (кто там стучит и подхихикивает у тебя под дверью, Фред и Филис?), Андрэ Омнопон, с пушистыми усами Рильке и татуировкой Хрюнделя на животе (что становится «крутяком» последнее время, даже в глубинке Зоны среди Американских подростковых блядюшек катит за «у! ты чё!»). Густав и Андрэ на этом вечере Внутрение Голоса. И это крайне странно, потому что в программе редко исполняемый квартет Гайдна Оп. 75, так называемый «Казу» Квартет в Соль-Бемоль Миноре, который окрещён так по части Largo, cantabileemesto, в которой Внутренним Голосам надо играть на казу вместо обычных своих инструментов, создавая проблемы динамики для виолончели и первой скрипки, весьма уникальные в музыкальной литературе. «Вам и впрямь приходится местами чередовать спикатто с де́таше́»,– Бодвайн торопливо растолковывает Корпоративной Жене, типа как ложась на курс к столу бесплатного ланча в углу комнаты заваленному холодными закусками из раков и сэндвичами с каплуном,– «поменьше смычка, поднять, вы ж понимаете, смягчить—к тому же там около тысячи взрывов ppp-к-fff, но только один, знаменитый Один, идёт в обратную...» Действительно, одна из причин редкого исполнения произведения в этом подрывном использовании fff стихающего до ppp. Тут штрих бродячей звуко-тени, Brennschluss Солнца. Они не хотят, чтоб ты чересчур наслушался такого—во всяком случае, не так как представлено у Гайдна (странный ляпсус в поведении почтенного композитора): виолончель, скрипка, высокие тремоло двух казу сплетаются в мелодии, что звучит как песня из кинофильма Доктор Джекил и Мистер Хайд «Ты б Видел Как Пляшу Я Польку», когда вдруг посреди нечётного такта казу просто останавливаются полностью, и Внешние Голоса начинают выдавать не-мелодию, которая, как грит традиция, представляет двух Деревенских Кретинов 18-го столетия блямкающих на своих нижних губах. Друг на друга. Так продолжается 20, 40 тактов, это пицикатто расслабленных, Крупписты среднего звена скрипят кривыми ножками бархатных стульев, блимбубублимбубу, это не похоже на Гайдна, Mutti! Лица из ICI и GE сгибают шеи пытаясь прочитать в свете свечей программку с любовью выписанную от руки спутницей по жизни Утгарталоки, Frau Утгарталоки, никто точно не уверен какое её первое имя (что очень даже на руку Стефену, потому что в них всех это вселяет настороженность к ней). Она блондинистая копия твоей покойной матери: если когда-нибудь видел ту обряженной в сусальное золото, щёки пообвисали, деформировались, брови слишком тёмные, белки чересчур белые, в каком-то нулевом безразличии, как злобно Они исказили её лицо, тебе знаком этот вид: Нэйлин Слотроп до приёма своего первого мартини тут как тут, духом, на этой Крупп-пирушке. Точно так же и сын её Тайрон, но лишь потому, что сейчас—начальная пора Девы—он стал типа ощипанным альбатросом. Ощипан, чёрт—догола. Рассеян по всей Зоне. Сомнительно, что его когда-либо найдут снова, в привычном смысле «неопровержимо опознан и задержан». Одни только перья… избыточные и регенерируемые органы, «которые нас так и подмывает классифицировать в раздел «Hydra-Phänomen» не отличайся они полным отсутствием какой-либо вредоносности...»— Наташа Раум, «Регионы Неопределённости в Анатомии Альбатросов», Записки Международного Общества Воистину Увлечённых Носологией Альбатросов, Зима 1936, великолепный небольшой журнал, они даже посылали корреспондента в Испанию в ту зиму, для освещения, некоторые номера целиком посвящены анализу вопросов мировой экономики, несомненно связанных с проблемами Носологии Альбатросов—относится ли так называемый «Ночной Червь» к Псевдо-Голдсрасской группе или же его правильнее полагать—показания почти идентичны—более коварной формой Хебдомериасзиса Моппа?

В общем, если бы участники Противодействия лучше знали что стоит за этими категориями, то занимали бы более выгодную позицию, чтобы обезоружить, обесчленить, разобрать Человека на части. Но они не знают. Вообще-то знают, но скрывают это. Печально, но факт. Они шизоиды, при виде денег их сознание расщепляется надвое, как у любого из нас, и это неоспоримая истина. У Человека имеется филиал, в мозгах любого, кого ни возьми, его корпоративная эмблема белый альбатрос, и каждый местный представитель известен под личиной Эго, а их миссия в этом мире Дерьмо Поганое. Нам в точности известно что происходит, и мы позволяем этому твориться. Лишь бы только нам позволялось глазеть на них, зырить, на тех купающихся в деньгах, хоть иногда. У нас такая потребность. И ведь до чего ж они знают это—как часто, при каких раскладах... Нам хочется рассматривать репортаж популярного журнала о Ночи Когда Родж и Бобёр Дрались Из-за Джессики Пока Она Плакала в Объятиях Круппа, и захлёбываться слюной над каждым расплывчатым фото—

Роджеру должно быть примерещились тут, на минуту, потные вечера Термидора: неудавшееся Противодействие, прославленные былые бунтари, наполовину под подозрением, но всё ещё с официальным иммунитетом и украдкой любимые, сто́ящие щёлканья камер, где бы ни появились… обречённые ручные чудаки.

Они воспользуются нами. Мы поможем им узакониться, хотя Им не так уж это и нужно, для Них это ещё один дивидент, однако не решающий...

О да, разве не именно так Они и сделают. Вернёмся теперь к Роджеру, оказавшемуся в ещё менее подходящее время и место в рядах Оппозиции, пока мысли первой в его жизни настоящей любви только лишь о том, чтобы уйти домой и получить очередной комок спермы Джереми и тем самым выполнить их дневную норму—так посреди всего этого его ещё угораздило (уй-ёбтвою) втаранится в интересный вопрос, что и того хуже: жизнь в роли Их ручной зверушки или смерть? Это не из тех вопросов, что он когда-либо мог представить встающим перед ним всерьёз. Он возник нежданно, но теперь уже не отмахнуться, он действительно должен решить, причём довольно скоро, приемлемо скоро, чувствуя холодок жути в кишках. Жуть, от которой никак не отгородиться. Он должен выбрать между своей жизнью и своей смертью. Позволить этому немного отстояться станет не компромиссом, но решением жить на их условиях...