Комплектующая #29: Достижение Выживания
До выхода за ворота гавани, Юлю не покидала внутренняя дрожь.
Их не остановили, с оглядкой на чёрно-моряцкий бушлат на Иване, с несмываемым пятном на правом плече, и на красоту Юлиного серого платья.
Такой дорогой и явно трофейный материал могла позволить себе лишь жена Директора номерного завода, которую и сопровождает работяга в бушлате, выдернутый со своей смены за рост и силу, чтобы нёс чисто кожаный и не менее трофейный (это ж сразу видно, что не фанера под дерматином) чемодан жены Начальника.
Так что служба внутренней охраны их не стала замечать, чтоб не нарваться сдуру – да и не с улицы идут, чего ж тут пропуск требовать.
Но всё равно, до поворота за угол первой попавшейся улицы, душа Юли стискивалась страхом и ожиданием оклика сзади, вот-вот.
И только когда они миновали ту улицу и прошли по мосту над неширокой чёрной рекой в каменных стенах, она задышала свободнее.
Оклик не прозвучал, сердце перестала бухать в ушах и они уже просто гуляют по тротуару большого города, чьи витрины заколочены щитами из досок, а между окнами домов неровные ассиметричные проломы снарядами тяжёлой артиллерии.
Нередко вместо зданий глубокие воронки переходящие в холмы битого кирпича и щебня, поросшие железными прутьями арматур.
Когда им встретился большой сад, они не сговариваясь заспешили к скамейке неподалёку, чтоб уже там придти в себя от непрестанных переживаний за это утро.
Прохожих был немного и двигались они не слишком торопясь, не успели ещё отойти от блокадной привычки экономить силы, лица сурово обтянуты, взгляд обращён вовнутрь или в землю на пару метров перед собой – уже не дистрофики, но всё ещё заключённые лагеря величиной в город.
– Девушка, закурить не найдётся?
Он как-то совсем незаметно присоседился на их скамью, этот худой подросток в серой кепке, почти ещё ребёнок.
– Я не курю, – ответила Юля.
– Да и я тоже, но эта Бойня Номер Два настолько испортила девушек, что пока закурить не попросишь, они даже и не поймут, что к ним обращаешься.
Она удивлённо воззрилась на собеседника, чей способ изъясняться нисколько не вязался с обликом (ну самое большее) семиклашки.
– А вам, юноша, не рано ли задевать девушек? – улыбнулась Юля.
– Уже теперь немалое число их, я имею ввиду девушек, а не девок, были бы счастливы гулять со мной по Невскому. Мерило привлекательности – потенциал. Вон ваш дворецкий вымахал с коломенскую версту, а что толку?
– Эй, малый, ты чё тут мелешь? – ёрзнул Иван по скамье, невнятно чувствуя, что на него что-то сказали не совсем правильное.
Однако ладонь Юли легла ему на сгиб локтя и дальше он просто только млел, поглядывая на её длинные пальцы истончающиеся к правильным эллипсам ногтей в кисти доверительно прилёгшей на чёрный рукав бушлата.
В таком состоянии уже не получалось следить за болтовнёю шкета.
– Но мне это не нужно, пока что. Мои текущие приоритеты – экономика и благотворительность. Из-за неё-то я и обратился к вам.
– Это, простите, как же?
– Моё внимание привлекли два гостя нашей культурной столицы, которым некуда податься с их гладстоновским саквояжем. Разве же мог пройти я мимо, не предложив уютного пристанища без всяких ксив и аусвайсов. Ферштеен зи, Фройляйн?
От неожиданности, Юля машинально ответила по-Дюссельдорфски:
– Ja, ja, genau so! – и прикусила сустав указательного пальца свободной руки, вслед бездумно вылетевшему воробью.
– Ага! Так я и думал. Теперь вернёмся к экономике. Взамен информационной услуги, весьма необходимой вам сейчас, мне желателен будет ваш саквояж натуральной кожи. Сапожник дядя Яша, хотя и пьёт как сапожник, не в силах пропить свою виртуозность. Шкары, что он изготовит мне из вашего сырья, затмят весь Питер вдоль и поперёк. Мне надоели эти вот опорки, знаете ли. – Он притопнул кирзовым солдатским башмаком в мелкий гравий садовой дорожки.
Юля понимала, что спрашивать совета у млеющего Ивана бесполезно, к тому же её покорила уверенность малолетки знающего чего он хочет и как этого добиваться.
Весь разговор чем-то смахивал на шахматную партию с добряком Иржи, который, кстати, и обучил её этой игре в долгие вечера большого дома на берегу широкой реки Рейн.
Однако выиграть у чеха было невозможно – он знал наперёд куда она станет двигать фигуры через два хода.
– Я согласна.
– Ну разумеется. Недаром у вас такое осмысленное лицо.
– А как ваше имя, юноша?
– Зовите меня просто Маклер. И можете не говорить мне своих имён, они у вас просто на лбу написаны – Тристан и Изольда…
Маклер отвёл их на 25 Линию Васильевского острова, экскурсоводно поясняя на ходу, что в градостроительных замыслах линиям предстояло превратиться в каналы, но прокопав до половины – утомились, плюнули и засыпали обратно. Слишком длинный остров подвернулся. Нам же всегда хочется как лучше, покуда дойдёт, что взялись не с того конца, ну так проволокой примотаем, в надежде что авось постоит пока ещё, и – вперёд, к новым свершениям!
Проходными, он вывел их в более просторный двор и, мимо ямищи громадной воронки («извините, у нас тут малость не прибрано!»), они втроём поднялись на четвёртый этаж второго подъезда, где Маклер распахнул незапертую дверь и вскрикивая «Мадам Фима! Мадам Фима!» двинулся по прямому коридору с высоким потолком.
За ним шёл Иван с чемоданом (слово «саквояж» он не знал) и следом Юля, стараясь уберечь платье от детской беготни с ночными горшками и от старушек с бутылками постного масла, а иногда керосина, в различных, зачастую непредсказуемых направлениях.
Коридор закончился большой комнатой без окон, но с двумя длинными столами, на одном из которых стояли два примуса (один сипел синим пламенем под алюминиевой кастрюлей) и керогаз на две конфорки, не задействованный.
Из-за второго стола, собирая ворох разброшенных карт в одну колоду, поднималась женщина в шёлковом халате и волосах наверченных на папильотки из клочков газет.
– Принюхайтесь, Евдокия, ваш кондёр уже дошёл, можете идти уже кормить вашего Жорика обедом.
Её компаньонка, в халате ситцевом и в косынке на волосах, безропотно закрутила примус и, ухватив ушки кастрюли одной большой тряпкой, покинула помещение.
– Господин Маклер, ну так уже здравствуйте! – радостно воскликнула женщина в папильотках.
– Без формальностей, Мадам Фима, у меня ещё масса дел на сегодня. Позвольте вам представить мою сводную сестру Изольду с её сводным братом. Всего пару минут, как соступили с дилижанса из Расторгуевска.
Им нужен номер в вашем отеле на 3 дня. Они тут по путёвке Совнаркома для ознакомления с духовным наследием уцелевшей архитектуры.
– Ах, господин Маклер, вы знаете как всё сейчас сложно…
– Мы только что условились пропустить формальности.
– Ну есть одна комнатка…
– Тогда представьте ей гостей, а её им.
Они вернулись в длинный коридор и, недалеко от кухни, Мадам Фима достала ключ из шёлкового кармана, чтобы отпереть дверь справа.
Все четверо зашли внутрь.
Комнатка больше смахивала на камеру, однако на гвоздях вбитых в деревянную перегородку висела пара плечиков для одежды, а в небольшом окне, возле железной койки с матрасом и подушкой под армейским одеялом, решётка отсутствовала.
– Приемлемо, – решил за всех Маклер. – 3 дня. Питание включено в стоимость путёвки. И гостям столицы по сувениру от вашего пятизвёздочного, в виде заплечных мешков. А также, передайте Самуилу Яковлевичу, что в четверг я зайду в час дня пополудни.
Он взглянул на Юлю сияюще-чёрными глазами. Он не рисовался, не старался вызвать ни восхищения, ни страха, ни симпатии. Он разыгрывал эндшпиль.
Не отрывая взгляд от этого блеска, Юля сделала шаг в сторону Ивана, наощупь взяла из его рук саквояж и поставила на койку, чтобы открыть и выложить всё бывшее в нём поверх суконного одеяла.
Юноша, принял от неё саквояж с ввалившимися в пустоту боками. Он был на полголовы ниже Юли, но ей казалось, что в мерцание этих глаз она смотрит снизу вверх.
– Всем – адье! – Маклер потрогал кепку у себя на голове и – вышел.
– Кто это? – Юля потрясённо опустилась на один из двух стульев возле стола в углу.
– Я таки вас понимаю, – сказала Фима, – свежего человека он может довести до чего угодно, а во всём виноваты его родители. Сколько раз я говорила его родителям – отдайте ребёнка в школу. Школа сделает из него нормального, как все!
Но разве они кого-нибудь слушали? Богема! Непревзойдённые Давид и Лия Дорфман. Театральный псевдоним Деревнёвы.
Их специально приглашали в Москву, когда Сталину доложили про неповторимый талант Питерских актёров.
И вы знаете что было там? Так я вам скажу. Сталина везут в Большой Театр из его дачи на закрытое представление спектакля, а Давид заявляет, что он не станет играть перед пустым залом. У него нет вдохновения для пустого места.
Вы представляете? Бедных кремлёвских курсантов по тревоге поднимают для заполнения партера и галёрки.
Не знаю что был за спектакль, я больше связана с живописью, но Иосиф Виссарионович ни разу даже не закурил свою трубку! А в конце спектакля он сказал присутствующим в правительственной ложе: «Этат цволач одной своей паузой может сказать больше, чем товарищ Молотов за один час своей речи. Ва!».
– А где же его родители?
– В 41-м они отказались эвакуироваться на Свердловскую киностудию. Остались в своём любимом городе белых ночей. Они отказались получать паёк в спецмагазине. Хотели быть не только плоть от плоти, но и единым целым с Питером.
Получали паёк – 125 граммов на сутки, в котором хлеба было 50 грамм, а остальное – добавки-обманки и вода…
Читали монологи на Ленинградском радио. До февраля.
В конце месяца в их квартиру вломились, удавили обоих и вырезали ягодицы для холодца на чёрном рынке.
Все знали это из чего, не знали из кого и – покупали.
Зима 41-42-го была самой трудной я вам таки скажу…
вверх-скок