Комплектующая #18: Течение Странствия
Да, хороша страна Германия, хотя что ты об ней знаешь, Иван? Что известно тебе про боли и горе народа, которых «фрицами» кличешь?
А не болело бы, разве б хлынули они миллионами покидать родную землю, эмигрировать в чужедальнюю Америку?
Разве покинули бы мать Германию, чей всякий клочок кровью полит неоднократно, кровью неисчислимых поколений, кровью от рук захватчиков ни жалости не знающих, ни милосердия да и, чего греха таить, свой своего тоже на клочья рвали вдосталь?
Похоже, в истории Германской ты не силён…
Ну да и хрена в ней, в той истории? Где не тыкнись – одно и то ж: кровь, грязь, мразь, хоть Геродота открой, хоть Историю Государства Российского с Древнейших Времён от историографа Соловьёва. Повсеместно одно и тоже, то же везде и одно…
Когда-никогда попадётся прекрасный пример для подражания, высокий пример патриотизма типа Ивана Сусанина, однако, после всех тех мясников-кесарей, Салтычих да маркизов де Садов, наседают, незвано-непрошено, сомнения окаянные – а ну как просто заблудился дедулька?
Заметно, в общем, что с историей ты, Иван, не на «ты»...
Другое дело география, с ней у него лады, знает, что Финляндия на севере, рядом с Городом на Неве, который Колыбель Октябрьской Революции. Потому что в 40-м на его старшего брата оттуда похоронка пришла, с той Финской. Маманя крепко тада убивалась…
И даже знает географию Монголии, где место есть где-то, Халкин-Гол называется – там генерал Жуков японцев разбил, чтобы против социализма не лезли.
Не говоря уж про дорогу от деревни до райцентра и обратно.
А как в 41-м его призвали, он много географии прошёл, аж до Москвы, потом обратно, всё пёхом, до самого до Барвенкова выступа под Харьковом.
Хоть и не знаю даже – помогла бы Ивану вся эта география, когда понял, что всё – пришёл ему час уходить через ящик? Никак нет, не знаю.
Но помог ему комвзвода Иван-Николай разъяснением боевой задачи…
Поздно было уже, все по нарам, барак спал, темно, только лампочка желтеется над выходом. И тут как толкнуло что-то Ивана. Глаза распахнул, хоть не знает зачем, портянками ноги обмотал, в ботинки разбитые сунул и – за дверь.
А там ночь, зябко, темно и в сортир ему вовсе не надо, небо звёздочками утыкано, махонькие такие-от.
Тихо и пусто всё до самой колючки.
– Боязно тебе, Жилин? – строго спросил комвзвод.
– Не, уже отбоялся, мне теперь уже всё.
– Это прав ты, Иван, да только раньше иль позже – каждому всё подходит. Но обидно всё же, что вас, как слепых кутят, за день или два отлавливают.
– Знать судьба такая.
– В козырную масть наобум не при, у судьбы тож на тебя оглядка, по уму заход сделаешь, так, может, захочет ещё поиграться.
– Да мне уж и не нада, мне уж так и так всё.
– Тут не только ты, тут ещё и все, всем это надо, чтоб хотя бы кто, хоть один бы кто из гостей обратно не вернулся бы. Смысл уразумел, крестьянский сын?
– Так иначе как?
– Объясню, Иван. Компас у вас всех внутрях сидит. Как чуть вырвался и – прямиком туда, на восток попёр, куда тянет вас. А без компаса? Слабо? Север знаешь где? Определиться как?
– Да по веткам у деревьев видать. У нас на Брянщине…
– Вот и молодец. Теперь слушай боевую задачу: к северу лицом встать, но идти туда, где у тебя лево. Всё ясно?
– Так точно.
– Вот и выполняй! От севера – налево!
Тихо вокруг и пусто. Ни бараку, ни охране не слыхать об чём доходяга бормочется. А он приказ повторяет для памяти, комвзвода приказ: «От севера – налево! Налево от севера!»
А ещё повезло Ивану, что в день побега у него живот напрочь скрутило. Так скрутило, что он не пошёл со всеми хлебать обеденную баланду, а слёг позади кучи гравия, когда всех повели, тихо от боли поскуливал и за живот хватался, хотя какой там живот – под пупком позвоночника кости.
В ящик надо залезать под конец рабочего дня, перед уходом в лагерь на вечернюю проверку и пересидеть в нём, пока тебя не досчитаются и пробегут с овчарками вдоль проволоки рабочей зоны, снаружи, чтобы след перехватить, но ты ж туда ещё не выходил и собак, не взявших след, уведут обратно в лагерь.
После полуночи дверцу лаза откроешь и – иди в самоволку на пару дней, до поимки и возвращения домой, где лучше, чем в гостях, где к столбу привяжут, чтобы в полосатом обмундировании не гулял где тебе не положено.
Однако же повезло Ивану и, по ту сторону от гравия, грузовик остановился досками гружёный для опалубки, пока ещё не пользованными, жёлто-свежими.
Водитель с напарником, видать торопились и не хотели ждать пока пригонят рабсилу с кормёжки. Борта отстегнули и те доски сами сбросили, чтоб уже выехать из рабочей зоны.
А как начали обратно поднимать борта, у которого помоложе на куртке рукав лопнул, подмышкой. А который постарше, водитель, начал насмехаться:
– Mach dir keine Sorgen, Max! Morgen werden sie dich rekrutieren und Führer wird deine Magdalene ficken!
А молодой с досады куртку сбросил и об дорогу – хрясь!
– Scheiß drauf! – крикнул он.
На том и уехали.
Иван через гравий перекатился, куртку схватил и вместе с одёжкой в ящик уполз, темноты дожидаться.
Наверно, тот Макс здоровый был парень или же Иван так исхудал, но куртка налезла поверх его лагерной формы и в ящике он не зяб, покуда овчарки за проволокой лаяли, а там и стихли в сторону лагеря.
Сквозь проволочное ограждение он пробрался по обломку доски, которой прижал нижний ряд проволоки до земли. Доску он вбросил обратно в зону и—внутри весь насторожённо стиснутый, но как-то и радостный—побежал вверх по склону поля, за которым, он знал, будет лесок…
Он шагал всю ночь, вдыхая вкусный воздух воли, иногда становилось до того хорошо – хоть плачь, иногда сжимался весь в испуге от бреха пса где-то на дальнем хуторе.
Перед утром залёг в перелеске, хотя мог бы в стогу у опушки, но поди знай – вдруг хозяин приедет за сеном?
Он продержался два дня... Потом третий.
Зря боялся комвзвод, учитель математики в школе ихней деревни, бывший революционный моряк из Кронштадта, обучил их класс находить Полярную Звезду в небе, когда уже ночь и веток не видно.
Иван шёл правильно – налево от севера, даже если случалось обходить деревню или сворачивать от дальних огней большого города.
В побег он уходил без подготовки, без сухарей в дорогу, на четвёртый день стало совсем невмоготу. Он лежал в лесу из больших редких деревьев и мелких кустов. Голова упиралась в твёрдую кору широкого комля.
Лежал на спине, чтоб не стеснять желудок, который подпрыгивал и выбрасывал долгую отрыжку через горло. Накатывала тошнота и темнело в глазах. А день едва-едва ещё доходил своей середины.
Метров на десять ниже по склону протянулась дорога, уезженная колея, но переползти к другому дереву повыше уже не оставалось сил.
Наверное он заснул или впал в обморок, но когда в глазах посветлело, то услыхал голоса. На дороге, прямо за его деревом.
Он побоялся повернуться и посмотреть, а только косил глазами из впавших глазниц вжавшейся в землю головы.
Там стояла легковая машина.
Водитель отдал приказ резким голосом, дверца открылась и на дорогу вылез мальчуган лет 12, пошёл к багажнику. Водитель тоже вылез и поднял капот. Он снова крикнул и пацан уронил что-то на землю, чтобы двумя руками вынуть из багажника и отнести водителю несколько аккуратно расщеплённых полешек.
Старший опустил их в топку, дал заняться, сказал: «лёс! лёс!» Они похлопали дверцами и укатили, оставляя самоварный дым.
Иван долго лежал не шевелясь, а когда среди притихшего леса подполз к дороге, на земле валялся бутерброд, едва надкушенный. Это судьба сдала ему такую карту, хотела поиграть ещё…
Бутерброд он растянул на два дня. Ну может на полтора…
На вторую ночь после того леса, силы оставили его и он уже не осторожничал, а зарылся в стог на поле, пошло оно всё…
И там он заснул крепко, без пугливости, как давно не спал.
– Еmile, viens ici! Il y a un homme !
И его глаза раскрылись в ясное утро. Чуть поодаль стояла женщина в будней одежде и платке. По полю к ней подходил мужчина, прихрамывая. С вилами в руках. На всякий...
вверх-скок