Комплектующая #20: Излияние Состояния
Когда древние римляне собирались на оргию, но не в том низкопробном смысле, о которым все мы думаем в первую очередь, а в древне-римских понятиях, где оргия означала лишь званый обед (да, в него могли включаться также услуги римских проституток, но не в этом суть. Основное назначение оргии это – хорошо покушать, в первую очередь, причём в лежачей позиции, потому что оргия есть оргия, а не какой-то там занюханный ланчбрейк с хотдогами.
Занимаешь отведённое под тебя ложе и вкушаешь яства итальянской кухни, лёжа на боку. Конструкция у ложа вполне широкая, чтобы… впрочем, это уже после десерта).
О чём мы, стало быть? Ах, да! Оргии…
На каждой оргии непременно присутствовал скелет. Натуральный скелет в полный рост, человечий. Чей конкретно, как правило, неизвестно, но присутствовал. Обязательный атрибут. Без него и оргия не оргия, а просто сходняк за гаражами.
У римлян же насчёт традиций строго, «суровый закон, всё равно закон» – это они окрылатили.
Хотя не исключено, что атрибутику эту римляне перехватили у древних египтян, когда их покорили.
Это уже впоследствии на них марафет навели, на римлян: «ах! древняя античность! у меня от неё мурашки по телу!» А кто бы сомневался? Они же с самого начала и были сбродом бомжей и мужичья, где ещё ей разводиться, этой живности? Грызла она их, покоя не давала, вот и шастали туда-сюда и куда попадя, а где что не так лежит под себя гребли.
Со своими короткими мечами и длинными амбициями всё Средиземноморье заграбастали. Без остатку. Хотели повсеместно Римский Мир установить, чтоб варвары поменьше друг друга резали и тихо себя вели за необременительную плату налогов кесарю. Можно натурой или сырьём…
Но мира оказалось слишком много... И дело даже не в длине мечей у миротворцев, а вот много слишком чересчур всего: просторов, населений, климатических поясов…
Однако снова мы как-то сплыли с темы, а в ней вопрос нешуточный и стоит ребром: скелет чей будет? Египетский? Римский? Кто ввёл обычай приглашать его? Ведь ничего ж не жрёт зараза!
В чём, кстати, его плюс.
Хорошо, зайдём с привычной нам непредвзятостью. Вспомним, что на египтян у избранного народа зуб издавна имеется из-за тех держиморд, из-за фараонов, что долго их в плену держали, в который племя Иакова сами же и приплелись, но потом передумали.
А и учтём сюда же, что мне вовсе ни к чему трения с коленами Израиля, поскольку всё ещё не выяснено – мой пропавший дед Иосиф, он Еврей был или как?
Но хватит сомневаться! Ставим вопрос на голосование: кто за? против?
И скелет уходит к па!-бе!-дителю! В красный угол на оргии Ры-и-имлян! (Фанфары с литаврами).
Да, но простите, что он там делает, в углу?
Ха! Так вот в этом-то самое главное то-то и оно! Он там висит на специальном гвоздике для аппетита!
Смекаешь? В угол глянул, из которого он на тебя скалится с высокомерно ухмылистым превосходством, с которым ты взираешь (если ещё взираешь) на дворовую карапузню, и (благодаря ему) – осознаёшь свою персональную смертность, что живёшь лишь раз, ну так давай же жить по полной: радоваться мурене отварной, на пару, лазанье из крокодиловых яиц (деликатесная дань отлогих берегов Нила), Фалернскому искристому, и звукам флейт, и хохоту друзей, и с пылких губ девичьих поцелуи пить быть может полные чумы… Зато пожил.
И в том скелете также заложена разгадка разницы между оптимистом и малахольным ипохондриком, что главное – не перебарщивать.
Взглянул на кости, вспомнил – смертный я, спасибо за остренькую приправу, и – обратно в гущу пирующих.
Тогда как пессимист, вместо чтоб гостей созвать, обвешает все углы скелетами, в серёдке сядет и – давай скулить: ой, смертный я!
И потому разница у них, у песса с оптом, чисто арифметическая, 1 скелет – хорошо, а начиная с 2 – звыняй, братан, у тебя опять перебор, да непруха, бывает, картишки верни, да, перетасую дальше…
...И тут не остаётся ничего, как согласиться и отметить – что ж, он мастак таких вот беспредметных монологов, пустых витийств, где нет начала, нет конца. Умеет нить сучить клочкастой нескончаемой кудели и пряжу вить, мотать из поперёка в поперёк. Он в этом молодец.
Хотя в любой момент мог бросить и забыть, а подобрать уже потом, в каком-нибудь последствии, если всплывала, и продолжить… однако же, скорей всего, затеет заново накручивать другую хрень. Всё так же без начала и конца. Кому? Зачем?
Какая наху* разница кому, когда сидишь объятый пустым дремотным гулом толпы вокзала, когда за окнами автобуса осенняя моква и не на что смотреть (но стал бы?), а ехать ещё 2 часа. Или торчишь, как вот сейчас, в подъезде, не зная сколько ещё ждать придётся, и нет в руках твоих твоей наинеотделимейшей частицы, твоей кровинушки, теплом твоим согретого смартфона, а вокруг тебя совсем другой, уже забытый – 20-й век…
Нет честно, умеет сволочь выдать такую вот витийственную потетень, но выдаёт редко. И не потому, что через минуту сам уже не вспомнит с чего начал и к чему клонит, а по причине своего косноязычия.
Общение с ним – мука мученическая. Не заикается, нет, но эти паузы с подыскиванием слов... а может прёт их слишком много сразу, в груду сбиваются и оттого затор.
Ну в общем, сознавая личный недостаток он это всё высказывает лишь самому себе. Наедине и с глаза на глаз, причём без зеркала. Когда ничто не отвлекает, а делать нехрен и надо чего-то дожидаться. Вот как сейчас.
Ну и чего ж он дожидается тут, в пустом подъезде на лестничной площадке первого этажа?
Да Инна вон зашла к себе, сказала на минуту, пальто сменить на то, которое ещё со школы, но теплее, а он уже даже и походил туда-сюда, пересчитал ступеньки от входной двери до площадки, и папиросу выкурил, а её всё нет, наверно предки пристали с лишними расспросами.
Чтоб как-то это дело скоротать, он вдруг заметил, что те полосы железа, ну под перилами которые, уходят дальше, на верхние этажи и при этом, наверно для эстетики, фигурно выгнуты типа скрипичного ключа и так—друг за дружкой, скрипично ровным строем—поднимаются по ступенькам марша на следующую площадку, между вторым и первым.
Ну он попробовал один ключик – железо подаётся, а гнутости запас большой, да и дури хватает, и в результате выгнулась немалая дуга, наружу из строя, потом другая, но завязать их узлом не получилось: вверху и снизу приварены, а радиуса не хватает. Короче, бросил, оставил уж как есть.
А тут она как раз и вышла.
– Ин, ты поп-арт уважаешь?
– А это что?
– Ну что народ творит из чего попало, к примеру, 2 кило гвоздей набить в сиденье стула.
– Зачем?
– Ну для поп-арта… Ладно. Неважно. Глянь сюда – поп-арт под названием «Скоко можна ждать?!»
Он сделал шаг в сторону, открывая панораму перекорёженных полос железа, что безобразно вытарчивали из-под перил (узлом вообще бы кайф смотрелось, нет?).
– Зачем?
В её глазах мелькнул испуг, печаль и сожаление, из-за которых он, каким-то шестым чувством, понял, что зря это он так, что ей грустно вдруг расставаться с миром, в котором жила с детства, вприпрыжку выбегала мимо этих ключей скрипичных во двор, а может прутиком звенела на бегу, как ксилофон… ты-ры-ры-рынь!. А на шее верёвочка с ключом от двери, а во дворе лето, яркий день… Но вот уже и нет. И никогда не будет. Проклятые Вандалы, Юты, Обры…
– Ну ланна, чё ты, я поправлю.
Он принялся запихивать железо вспять, обратно в строй, но фиг там, ключей не получилось, а что-то мято несуразное для типа как прикрыть дыры под перилой. Капец эстетике.
– Ладно уж. Идём, – она сказала, наверно, чтобы его не прихватил за этим делом кто-то случайно проходящий, из жильцов...
По синему в сумерках вечера снегу, они отправились в парк. Она молчала, всё ещё переживая расставанье с личным прошлым.
А он думал до чего она конченная богиня, античная, но не из мрамора, и тело белее, чем у них, невообразимо. Она настолько совершенство, что вынужден переводить дыхание и закрывать один глаз, чтоб оставаться в пределах постижимой реальности.
Богинь любить не просто, с блядюшками общаги просто, да не любится.
– Слышь, этта, а ты меня любишь?
– Дурачок, такие вопросы девушкам не задают.
– Не понял! Эт ты-то девушка?
– Ну говорю ж – дурак. Девушка – это навсегда.
– И когда станет мать-героиней?
– Полный дурак.
Этот капюшон с меховой опушкой делал заметнее раскосинку её глаз. “Нанайчонок” называл он её про себя, но ей не признавался, никогда.
– Дмитрий Иваныч, он у вас на Англофаке преподаёт, а раньше в нашем доме жил, сегодня утром в Старом Корпусе, когда по звонку на пары расходились, на нашем этаже стоял.
– Молодец мужик! Знает где позицию выбрать.
– Да! Он бачки отпустил!
– Вот это Димон! Над-буит на лекцию к нему наведаться. Ты ж подывысь – Дмитро у Ринго Старры подался!.
– Как меня увидел, говорит: “Здрасьте, девушка, ещё нет?”
– А ты?
– А что я? И я говорю: “Здрасьте, ещё нет”.
– Ну так эт яснее некуда – женщина, она лишь эхо мужика или типа зеркала, чего в нём разглядит, то и в ответ покажет, и аукается тем же, что спрошено. Будь другом, а? В другой раз про это же спросит, ты ему скажи: “Здрасьте, УЖЕ нет!” Будем ломать Закон Зеркальных Отражений. Вдребезги!
– Вот ты иногда плетёшь и сам чего не знаешь.
– Эт точно… Да если б знал, то разве тут я жил бы?!
- Я чёт тебя не пойму.
– И здесь у нас полнейшая синхронность взглядов.
В парке, конечно, класс. Снег. Деревья. Тихо как в детстве... Но целоваться в мороз 20 градусов! Кому оно нада!.
Хотя вот этот ващще улёт был… глаза сами собой закрылись…
– Знаешь, чего бы я хотела?
– Сдать сессию.
– Нет. А чтоб ты был вот такой маленький, – она раздвинула большой и указательный пальцы своей руки для наглядности размера, – и чтоб я могла тебя себе в карман упрятать.
Она рассмеялась, а он заткнулся, потому что—как всегда от её смеха—здоровенная киянка саданула его в грудь и вышибла дыхание, а без запаса воздуха в лёгких особо так и не повитийствуешь…
вверх-скок