Комплектующая #24: Стечение Предопределения
Комплектующая #24: Стечение Предопределения
Финский залив раскинулся навстречу сетью невысоких волн. Два дня уж дружелюбно плещет Балтика стелясь под пароход из Бреста.
Давненько не бывал тут Поль Лефрог. В ту пору он ходил ещё младшим помощником на этой же вот самой посудине. В двадцать каком-то, нет?
Да, начало двадцатых, точно. У него хорошая память.
Ещё где-то полдня ходу... И те вон островки в заливе кажутся знакомыми, потом будет большой, с фортом, оставить по левому борту и – прямиком в гавань.
Названия конечно все выветрились, но акватория вспоминается, постепенно, хотя и миновало двадцать лет, даже больше.
То был его последний рейс в Санкт-Петербург, уже переименованный в Петроград.
Последняя партия беженцев от террора большевистской революции. Говорят, сам Ленин подписал разрешение вывезти тех эмигрантов.
В порту на Васильевском острове никто не махал вслед платочками. Сходни опущены и – "Антуанетта" медленно отваливает от причала. Пассажиры тоже никому не махали.
Пирс отдалялся и солдаты на нём, узкие острия штыков на длинных винтовках, острые маковки шапок, как вершки на касках Германского кайзера, но из сукна. Пароход лёг на курс вест-норд-вест, все молчали, так непривычно для молодого Поля. Лица обтянуты напряжённой тревогой. Если кто и плакал, то тоже молча, по тем, кому не хватило места на последнем пароходе, кто не пришёл провожать. Кто-то крестился в сторону шпиля Адмиралтейства. Говорят там хоронили Российских царей.
То был печальный рейс…
Затем жизнь повеселела. Корабль покрасили белым суриком и он обслуживал линии популярных туристических круизов. Маленький джаз-бэнд. Фокстроты, танго, женский смех на палубе.
Давно это было, в другой жизни. До войны.
Всю войну судно стояло на приколе в порту Бреста. Хороший порт и город тоже, на самом западе Бретани. Однако моряков море зовёт и Поль радуется первому послевоенному рейсу в Ленинград.
И надо же как совпало! Пассажиры опять Русские, но не эмигранты, а из тех, кого теперь зовут «перемещённые лица», ПеэЛы.
Старушка «Антуанетта» не покрашена, джаз-бэнда нет, но на палубе можно-таки услышать женский смех. Правда не так часто, как в прежней жизни.
Да и встревоженных лиц немало, ПеэЛы перемещаются морским путём, в обратном направлении, а что их встретит там?
Ну хуже, чем в Германии, не будет, на родину перемещаются как-никак...
Всю неделю Ялтинской Конференции в феврале 1945 переполняла напряжённо плодотворная работой.
Руководители Держав-Союзников позировали для исторических фотоснимков, работники их свиты упорно кроили Европу: какой ей стать после предстоящей победы.
Советский Союз оставлял за собой Западную Украину отторгнутую от Польши в 1939-м, пока Гитлеровские полчища захватывали её остальную часть. Ну и Кенигсберг с Восточной Пруссией, само собою, отойдёт к СССР. Городу уже и имя есть – Калининград, в честь Всесоюзного Старосты, вполне ручной, послушный старикашка.
Когда Британцы начали возникать—а Польше что останется?—решили прирезать ей кусок земли от Восточной Германии, как жертве фашистской агрессии.
Немецкому населению ново-Польских территорий предстоит широкий выбор из четырёх Оккупационных Зон, на которые будет разделена Германия: зона Британская, зона Американская, зона Французская и зона Советская.
Каждому победителю по зоне, а если в ходе предстоящих боёв кто-то продвинется не в свою, то потом передаст Союзнику согласно утверждённой и взаимно подписанной Выкройке…
Решён был и вопрос военнопленных, а также гражданских лиц угнанных в Германию для принудительного труда. Всех вернуть по принадлежности. Предложение Американской стороны – сперва спросить ПеэЛов где им желательнее жить, подверглось решительному отклонению.
Особенно в отношении тех казаков и мелких народностей Северного Кавказа, что десятками тысяч бежали в Европу под прикрытием отступающих войск Вермахта.
Всех сдать обратно, поголовно, с детьми и жёнами…
Радист Бламонд занёс в рубку заполненный бланк радиограммы. Небольшое изменение маршрута, в гавани срочные работы, доставленных пассажиров сгрузить на острове Котлин, откуда возвращаться в порт приписки…
Иван и Юля познакомились в Бресте и полюбили друг друга с первого взгляда. Во всяком случае Иван – наверняка.
Юля была первой девушкой с весны 1942, которая говорила на понятном ему языке и вообще была вся такая городская, образованная и у неё было серое платье, каких Иван вообще в жизни не видел, даже и в кино, которое привозили крутить в клубе его деревни. Такой роскоши даже на банкете победителей выставки ВДНХ, в кино «Свинарка и Пастух», и то нет.
Ивана в Брест привезли как фона-барона на легковой машине «шевроле», на которой за ним приехал какой-то шишка из Страсбурга, бывший партизан-маки Француз Шарль, потому что Эльзас опять стал частью Франции.
Эмиль, хозяин фермы, пожал Ивану руку и хлопнул по плечу «бон шанс!». Мадлен грустно улыбнулась и дала вещмешок с кое-какой одеждой Эмилиного брата, на которого Шарль привёз похоронку, что тот погиб в Алжире за освобождение Франции, просто она задержалась где-то, вот он и доставил заодно, раз уже едет на ферму.
И пацанёнок хозяйский тоже сказал «орвар Иван!», как и мать его. Он уже начинал разговаривать. Иван показал ему «козу», Этьен засмеялся и поехал Иван прямиком в портовый город Брест на «шевроле» Шарля.
Тоже весёлый парень, часто смеялся, повторял «оляля!», болтал всю дорогу, хоть и видел, что Иван «компре па», иногда и пел даже, радовался, что не убило его в партизанах, а теперь он большая шишка с легковой автомашиной.
В Бресте Шарль сдал Ивана местному шишке и уехал, «орвар Иван!», до Страсбурга путь неблизкий, а может и тут ещё какие дела были, заодно.
С местным шишкой Ивану легко было, тот говорил по-Русски ну как совсем Русский. В годах уже мужик, месье Панкратеф, из эмигрантов, которые в Гражданскую убежали.
Но говорил он исключительно по существу и кратко, просто иногда в сторону вздыхал. А Иван в лагере Штутгарта усвоил к людям с разговорами не лезть, если сами не начинают.
Панкратеф объяснил, что надо подождать, пока ещё попутчики для парохода соберутся и отвёл Ивана в типа казармы какие-то где уже человек 30 дожидалися.
Один тоже в партизанах-маки сражался, как свечереет часто в город уходил и возвращался на подогреве от вина. Тоже наверное привычка партизанской жизни, про которую он начинал рассказывать и про их партизанскую базу в деревне Орадур и что эсэсовцы в соседней деревне творили. Та тоже Орадур называлась и они её с партизанской базой на своей карте спутали.
Иван его рассказам не сильно-то и верил, хотя и сам войны навидался, но одно дело из пушки снаряд пальнуть и не видеть как тот за пару километров кишки из кого-то мотает, а даже и стрелять по тем, кто на тебя бегут, а другое… нет, не верил Иван подвыпившему человеку, правда недоверие не выражал, а сдерживал про себя, благодаря лагерной выучке и тому уроку от палки капо Щурина...
Юлю Иван увидал на четвёртый день, когда она появилась за женским столом казарменной столовой вместе с партией прибывших из Дюссельдорфа, их целый вагон доставили. И вот как только увидел, так сразу и полюбил. С первого взгляда.
Правда слов он таких не знал и обед свой доел до конца, для маскировки, чтобы никто не догадался. Хотя в тот раз она была совсем не в том шикарном сером платье.
Но ребята всё равно заметили и потом в казарме хаханьки строили.
Так что в своей любви он ей открылся уже на пароходе. В первый же день пути. Дольше уже не мог сдерживаться.
Когда их колонну в порт повели, всех сколько собралось для парохода, она как раз была в том сером своём платье. Улочка круто шла подгору, а из-за облаков солнце выглянуло, а впереди Юля со своим чемоданом (Иван ещё не знал, что так её зовут). И вот перед ним это платье и её ноги в нём идут и тень по платью на каждый шаг играет мельк-мельк и он понял, что красоты такой ему не встретить больше никогда и ещё сильнее полюбил, с каждого взгляда на каждый шаг, а сколько всех их набралось – неизвестно. Кто их считать-то будет?
Тут солнце обратно спряталось, а Ивану поссать прикрутило и он заскочил во дворик небольшого дома, потому что колонна шла без охранения, как в 42-м через Харьков, просто тут уже все в штатской одежде.
Ну помочился там Иван на кустик. Густой такой, плотный и высокий достаточно. А рядом верёвка бельевая и вещи на ней не мокрые, а так – проветриться.
А и там женская одна вещь, что как раз бы пришлась на Юлю, к тому её серому платью.
Ну и попутал чёрт Ивана – ухватил, да и в свой мешок с одёжей погибшего брата Эмилиного вопхнул и побежал колонну нагонять, что уже к мосту подходила, а за ним корабли вдоль реки. Всё равно война спишет, хоть даже и кончилась.
Не знал Иван, что та никогда не кончается, что это ещё та зараза, хуже перманентной революции что, впрочем, ему простительно, он таких слов не знал...
Уже как вышли в открытое море и свернули в проливе Ла-Манш направо, он подошёл к ней познакомиться. Сам-то он неразговорчив, да и Юля больше за борт посматривала на красивые волны под солнцем. И тогда он сказал:
– Юля, я хочу вам сделать подарок, только вы не отказывайтесь.
Он развязал свой заплечный мешок, вынул сверху и ей протянул.
– Вот. Нате.
– Что это?
– Ну подарок, всё равно на меня ж никак.
Он расправил и протянул ей. Она чуть помедлила, но потом взяла и набросила себе на плечи, потому что хоть и солнце, но ветерок пробирал.
– Вы, Иван, прям такой приставучий.
А его распирало от счастья, что Юля приняла подарок. И солнце играло в волнах и искрилось в плотном чёрном и гладком меху шубки из натурального котика.
Юля заметила его состояние, вздохнула, отвела глаза на море, а потом подняла взгляд к его взгляду, ещё раз вздохнула и улыбнулась.
Должно быть, с того взгляда и она его полюбила тоже, ответно.
Наверное...
вверх-скок