Комплектующая #12: Всеодоление Привыкания
Гастарбайтеров с Украины на центральный вокзал Дюссельдорфа, Хауптбанхоф, конечно же не повезли, их сгрузили на товарной станции, однако тоже в черте города.
Пригород Лиренфелд слился с самим Дюссельдорфом ещё аж в 1340 или около того. Околицу эту всегда населяли ремесленники, а в пору Промышленной революции в Лиренфелде выросли заводы и фабрики различные по своему назначения, но с одинаковой потребностью близкого расположения к железнодорожной станции. Вот она тут и появилась, и пусть за долгую историю развития железнодорожных коммуникаций товарная станция так и не обзавелась архитектурным украшением типа вокзала Хауптбанхоф, её всегда отличала обстоятельно продуманная планировка и всесторонняя функциональность.
С учётом вышеизложенного, молодым, доставленным с Востока, людям не пришлось сходить по наклонным приставным помостам, применяемым при погрузке-выгрузке скота или же лошадей для цирка или скачек, нет, они прямо из вагонов переступали на высокую платформу под крышей, протянувшейся над длинным рядом одинаково широких ворот в складские помещения непосредственно примыкавшие к противоположному краю платформы их прибытия.
На всех воротах висели одинаково надёжные замки, за исключением пары гостеприимно распахнутых—как раз посередине платформы—куда их и завели.
Помещения между аккуратно дощатых некрашеных стен оказалось функционально просторным и пустым. Недостаток освещённости (из-за естественного отсутствия окон) восполнялся электрическими лампочками накаливания (производства Osram GmbH) внутри свисающих с потолка широких отражателей, гальванизированных и прочных, из расчёта на длительный срок эксплуатации.
Молодёжь пребывала в состоянии взволнованной растерянности после долгого пути в полутёмных вагонах и из-за неопределённости предстоящих перемен в их жизни.
Первым делом начался отбор. В ворота заходили люди в форме, а иногда и в штатском, прохаживались вдоль строя ост-гастарбайтеров, обводя их оценивающим взглядом, указывали пальцем. для понятности: “ду, ду, ду, унд ду”.
Отмеченные покидали строй, чтобы приблизиться к одному из двух столов по обе стороны от ворот входа.
Человек за соответствующим столом быстро составлял список приблизившихся, передавал оценщику и тот выводил набранную им группу вон...
Третий рейх распространился уже на всю, практически, Европу, вёл успешную, в основном, войну на два фронта (похоже это стало судьбой Германии – противостоять сразу нескольким противникам). Такие обстоятельства приводили к определённым затруднениям в сфере трудовых ресурсов – старики уходят на пенсию, молодые призываются в армию, возникает потребность в рабочих руках, желательно помоложе, которые и доставлялись, эшелонами, на крупные предприятия промышленного производства.
“Гостевые работники” поселялись компактно, в специальные лагеря, не концентрационные, но охраняемые, трудились в цехах, после ускоренного обучения элементарным операциям, получали питание, символическую зарплату и пользовались относительной свободой передвижения в определённые дни и часы указанные в “аусвайс”-пропуске, за чем следила полиция и те из сотрудников лагерей проживания, в чьи функции входило оформление таких аусвайсов.
Данный метод использования и контроля гаст-арбайтеров дублировался и в сельском хозяйстве в поместьях крупных землевладельцев, в несколько упрощённом, разумеется, варианте.
Юле повезло, она не горбатилась как крепостная Gustarbeiterin в полях какого-нибудь фольварка и не стала придатком станка в шуме и пыли заводского цеха. Она стала придатком большого дома…
Перед началом общей процедуры отбора трудовых ресурсов, в помещении с построенными в одну шеренгу девушками появились две женщины. Они внимательно и молча прошли вдоль строя.
Затем та, которая повыше, что-то сказала той, которая потолще. Та, которая выслушивала, подошла прямиком к Юле и сказала ей открыть рот, а для примера растянула свои губы, чтобы Юля поняла как. Зубы она осматривала издали, но после подступила ближе и понюхала дыхание девушки. После чего та, что подходила, обернулась к той, которая оставалась в стороне, и покивала, и Юлю увели без группы и без списка, мимо столов, из-за которых встали писари, чтобы согласованно кивать перед высокой женщиной…
Дом был большой, из двух этажей. Из широких окон большой гостиной на втором виднелась большая река. Толстая фрау Клотц не только служила в доме экономкой и поварихой, но и жила тоже. На первом.
И Юлина комнатка находилась на первом, но в другом конце этажа, за кухней. На стене у неё висел ряд из пяти колокольчиков, чтобы когда какой-то из них зазвонит и начнёт дёргаться, она могла знать в какую из комнат большого дома вызывают горничную.
Ей дали два одинаковых платья из очень красивой светло-серой материи и два белых фартука. И даже приходила портниха подогнать эти платья на Юлину фигуру, потому что она подавала кофе гостьям хозяйки, фрау Хольцдорф, когда они сидели и разговаривали за большим столом в гостиной. А фартуки и так подошли.
Господин Хольцдорф кофе не пил, во всяком случае дома ни разу. Он уезжал рано утром, а возвращался уже после семи.
С девяти вечера колокольчики у неё на стене уже не звонили и она могла переодеться в домашний халат, который ей тоже дали, даже два, но разные.
И она потом сидела за столиком у окна, за которым росло густое дерево, непроглядная туя.
Иногда Юля даже не зажигая настольную лампу. Думала всякое невесть что, вспоминала поля вокруг своего села, плачущую мать в завалившихся воротах.
В глазах начинало пощипывать, но Юля не плакала, такая деваха здоровая, семнадцать уже. Поэтому чаще она думала про то, какую работу начнёт делать завтра с утра, после чая с бутербродом.
Когда колокол на соборе Св. Ламберта начинал бамкать одиннадцать, она снимала халат в шкафчик с платьями и фартуками, одевала ночную сорочку и ложилась спать...
Фрау Клотц всегда находила Юле работу помимо чистки картошки и других дел на кухне, дом-то большой.
Через день протиралась пыль во всех комнатах, один раз в неделю нужно полировать ореховую мебель и протирать кожу диванов, дважды – влажная уборка.
Стирка тоже на ней, как и проветривание, ну это легко.
Раз в месяц обед со множеством гостей, после которых надо перемыть посуду и пепельницы и сделать капитальную уборку. В общем всего не перечесть, но Юля не уставала по молодости лет.
Первое время её очень выручал добряк Иржи. Он чех из Судетских гор, где тоже служил шофёром господина Хольцдорфа, пока тот не переехал в Дюссельдорф в 38-м, когда Судеты отошли Германии. У него две машины, одна такая длинная, «хорьх», а вторая покороче – «опель».
Ещё Иржи сказал, что большая река за окном гостиной – это Рейн. Он очень помогал, когда она не понимала чего хочет фрау Клотц. Очень помогал.
Ну это давно было, за два года она хорошо уже язык выучила, иногда даже и думает по-Немецки: wo ist das eisen? Или даже напевает песенку из радио: Ach mein lieber Augustin.
Иржи ей книжки тоже давал, братьев Гримм и Андерсена. Очень добрый чех.
Над Русалочкой она даже заплакала, как дура какая-то, а скоро уж восемнадцать будет, через полгода...
Чего правду скрывать? Порой Юле большой дом даже нравился. Если бы не Отто, сынок хозяйский. Он пугал Юлю своим умением перемещаться бесшумно. Корешки книг в кабинете господина Хольцдорфа протрёшь, обернёшься идти, а он тут — за спиной, Божечки! аж сердце оборвалось. Без крика, без гарка подойдёт и стоит неслышно.
Отто погодок Юли, светловолосый, как она, и прямой пробор от затылка ко лбу словно под линеечку протянут и смазан всегда чем-то блестящим.
Штаны у него чуть ниже колен и там на пуговицу застёгиваются, а на курточке два значка – красивый ромбик Гитлергюнда и золотой значок за спортивные достижения среди молодёжи.
Иржи говорит, что такие редко кому дают и что Отто чемпион по стендовой стрельбе.
А у господина Хольцдорфа всего один значок, маленький такой, круглый и чёрный – за ранение в Первой Мировой войне, не то что у ежемесячных гостей, что все в крестах съезжаются, правда они в офицерских мундирах, только он всегда в штатском, ну и ещё несколько, но таких мало и они не всегда собираются.
Недавно у Юли неприятность случилась, когда прибирала спальню фрау Хольцдорф, а там на столике перед зеркалами лежали её мониста да серьги всякие, которые перед выездом в театр или ещё куда, она одевает к вечернему платью.
Так всё разбросано, неприбранным лежало. Юля не удержалась и одно колечко примеряла. Тонкое такое и камушек бирюзовый, маленький совсем.
А тут как на грех фрау Клотц заглянула, что Юля своим пальцем в кольце любуется. Ох, уж как разоралась фрау! Du hast kein Recht! Всё-всё пересчитала и заперла в шкафчик. Gemeiner Schurke!
Потом Юля уборку закончила и вышла, а в коридоре опять Отто стоит. И вот же ж всегда до того тихо подкрадывается...
За окном уже черным-черно, тую не различить от ночи. Юля подошла к шкафчику и переоделась ко сну, а обернулась выключить лампу на столе и – сердце оборвалось. Отто стоит!.
Он поднял свой кулак до груди и раздвинул его в ладонь, на которой лежало колечко с камушком:
– Я заявлю в полицию, что ты его украла и тебя отправят на восток, в лагерь в Польше.
Иногда по воскресеньям Юля встречалась со своей подругой Валей, их привезли в одном вагоне, но Валя попала на завод радиодеталей в Лиренфелде. Она рассказывала Юле что такое лагерь в Польше с газовыми камерами и толстыми трубами крематория для производства сельскохозяйственных удобрений из людских трупов.
У Юли пересохло во рту и задрожали ноги.
– Фрау Клотц видела как ты пыталась украсть его в первый раз или же…
Он поднял вторую руку и растопырил пальцы охватить левую грудь Юли.
Она ничего не ответила, а подошла к столу и выключила лампу. Снаружи поплыли тягучие мерные удары колокола...
Юля сняла трусы и легла в койку, подумала: «та на уже! шоб ты подавился!», хотя ей было страшно.
Одно дело смотреть на это у коз тётки Мотри или как Джульбарс Юрка чихвостит приблудную сучку, а тут – тебя, да ещё первый раз. И она отвернула голову, чтобы смотреть на стенку едва видную за темнотой.
Он закатал её ночнушку аж до горла и лапал обе груди, а сам лежал сверху и трусился своим голым телом.
Юля задышала чаще и крепко стиснула в ладонях простыню, подтянула ноги, упёрла пятки в матрас и растулила свою рассоху пошире, чтоб – та на уже, вражина, фашист проклятый!.
Но он всё только теребил у ней там, тёр пальцами и ещё чем-то и дрожал дальше, а оно ж не лезло, а он всё уминал и кряхтел ей на ухо. Щупал её бёдра, катался по ней туда-сюда, но, хоть она не стискивалась, не входило в неё там, как от Джульбарса в сучку или у тех коз тётки Мотри…
Он всхлипнул, соступил на пол и сказал «шайзе!». Склонился подобрать свою одежду и босиком ушёл в ночную тишь большого дома.
«Так ото й все?» – подумала она на Украинском…
вверх-скок