великие творения
                   былого

Экспромт

Торжественным тоном он обратился к Дж. Дж. О'Моллою.

– Тейлор же, учтите, пришёл туда больным, поднявшись с кровати. И я не думаю, что он готовился выступать, поскольку в зале не было ни одного стенографиста. Его тёмное худое лицо обросло клочковатой щетиной. Галстук распущен и, в общем, выглядел он (хотя и не был) умирающим. – Его взгляд замедленно, но сразу, перешёл с Дж. Дж. О'Моллоя на Стефена, и тут же искательно потупился. Ненакрахмаленный воротничок вытарчивал позади его склонённой головой, засаленный усыхающими волосами. Все ещё запинаясь, он продолжил.

– Когда закончилась речь Фицгибона, Джон Ф. Тейлор поднялся с ответной. Вкратце, насколько могу восстановить по памяти, слова его были такими.

Он решительно вскинул голову. Глаза его засомневались напоследок. Глупые моллюски плавали туда-сюда в толстенных линзах, ища лазейку.

Он начал:

– М-р Председатель, дамы и господа. Велико было моё восхищение, с которым только что я слушал наставления нашего высокообразованного друга, обращенные к молодежи Ирландии. И мне показалось, что я очутился в иной, далёкой стране, далёкой от нынешней эпохи. Словно в далёком Древнем Египте, стоял я и слушал речь кого-то из верховных жрецов, обращенную к юному Моисею.

Его слушатели отставили сигареты, чтоб слышать, их дым вздымался хрупкими стеблями, что расцветали вместе с его речью. И пусть наши вьющиеся дымы. Подкатывают высокие слова. Внимание. Хотел бы попробоваться на такое?

– И показалось мне, что слышу голос того египетского жреца, преисполненный точно таким же высокомерием и гордыней. И я внимал его словам и смысл их открылся мне.

Цитируя Отцов Церкви

Открылось мне, что хороши те вещи, кои всё же греховны, и будь они абсолютно хороши, не содержали бы греховности. А чтоб тебя! Это из святого Августина.

– Зачем вы, евреи, отказываетесь принять нашу культуру, религию и язык? Вы – племя кочевых пастухов, мы – могущественный народ. У вас нет ни городов, ни сокровищ; тогда как наши города – человеческие ульи и наши галеры, триремы и квадриремы, гружёные всеми видами товаров, бороздят воды всех морей, известных людям земли. Вы только-только отошли от примитивной жизни, мы же имеем литературу, духовенство, многовековую историю и государство.

Нил.

Дитя, человек, изваяние.

На нильском берегу коленопреклоненные няньки, тростниковая колыбель: человек гибкий в поединке: каменнорогий, камнебородый, сердце из камня.

– Вы поклоняетесь местному тёмному божку: наши храмы, величественные и загадочные, являются обиталищами Изиды и Озириса, Гора и Аммона Ра. Ваш удел – рабство, смирение и покорность; наш – громы и моря. Израиль слаб и малочисленны дети его; сомнище людей Египта несметно и грозно оружие его. Вас обзывают бродягами и подёнщиками, при нашем же имени мир приходит в трепет.

Голодная отрыжка рассекла его речь. Он отважно возвысил голос над нею.

– Но, дамы и господа, если бы юный Моисей внял и приял этот взгляд на жизнь, если б склонил голову и смирил свой дух перед этим наглым поучением, то никогда бы не вывел избранный народ из узилища, и не последовал бы за столпом пыли при свете дня, не говорил бы с Предвечным средь молний на горе Синай и не спустился бы оттуда с вдохновенно озарённым лицом, неся в руках таблицы законов, писаные языком изгоев.

Он умолк и взглянул на них, тешась тишиной.

Знамение – Ему!

Дж. Дж. О'Моллой сказал не без сожаления:

– А всё ж он умер не достигнув земли обетованной.

– Нежданно-в-одночасье-хоть-и-от-давней-болячки-прежде-часто-исхаркиваемой скончался, – сказал Лениен. – Имея великое будущее за спиной.

Послышался отряд босых ног, пронёсшийся по вестибюлю и топочущий вверх по лестнице.

– Вот где ораторское искусство, – сказал профессор, не встречая возражений.

Унесённое ветром. Столпища у Малагмаста и Тары королевской. Мили и мили ушей-арок. Слова трибуна выкрикнуты и разметены на все четыре ветра. Люди укрылись под его голосом. Мёртвый гул. Берестяные записи всего, что где-либо, когда-либо было. Любят его и превозносят: меня уже нет. Я при деньгах.

– Джентльмены, – сказал Стефен, – следующим вопросом в повестку дня, могу ли я предложить перерыв в заседании палаты?

– У меня аж дух захватывает. Это, часом, не французский комплимент? – спросил м-р О'Мэден Берк. – Се тот час, мне думается, когда кувшин вина, метафорически выражаясь, преблагостен в оной древней харчевне.

– Быть по сему и вынести решительное решение. Все, кто за – говорят «ага!», – объявил Лениен. – Кто против – «не-а!». Объявляю принятым. А в какую пивную?.. Голосую: к Муни!

Он двинулся первым, поучая:

– Мы крепко-накрепко отказываемся принимать креплёные воды, не так ли? Да, не так. Ни коим образом случая.

М-р О'Мэден Берк, следуя по пятам, сказал, сделав сообщнический выпад зонтиком.

– Валяй, Макдуф!

– Деньга от старого увальня! – воскликнул редактор, хлопая Стефена по плечу. – Идём. Где эти клятые ключи?

Он копался в карманах, вытаскивая комканные листы машинописи.

– Ящур, знаю. Будет в порядке. Пойдёт в номер. Где ж они? Порядок.

Он запхал листы обратно и прошёл во внутренний кабинет.

Вселяя Надежду

Дж. Дж. О'Моллой, двинувшись, было, следом, тихо сказал Стефену:

– Надеюсь вы доживёте увидеть это в печати. Одну минуту, Майлз.

Он последовал во внутренний кабинет, закрывая за собой дверь.

– Пошли, Стефен, – сказал профессор. – Правда ж, здорово? В этом чудится нечто пророческое. Fuit Ilium латынь: было и прошло .. Меха ветровейной Трои. Участь всех королевств этого мира. Хозяева Средиземноморья нынче феллахи.

Первый мальчишка-газетчик протопотал вниз по ступеням у них за спиной и вырвался на улицу с воплем:

– Специальный выпуск про скачки!

Дублин. Мне так много ещё познавать.

Они свернули налево вдоль Эбби-Стрит.

– Мне тоже было видение, – сказал Стефен.

– Да, – проговорил профессор с подпрыжкой меняя ногу, чтобы попасть в шаг. – Крофорд догонит.

Другой мальчишка пролетел мимо, вопя на бегу:

– Специальный про скачки!