автограф
     пускай с моею мордою
   печатных книжек нет,
  вот эта подпись гордая
есть мой автопортрет

самое-пресамое
финальное произведение

:авторский
сайт
графомана

рукописи не горят!.. ...в интернете ...   





А летом открылось мне, что есть Игра с большой буквы. Откровение явилось на футбольном матче заводской и приезжей команд на стадионе Авангард в городском парке отдыха. Событие привлекло штук двадцать таких же ломтей отрезанных как и я, которым делать не… то есть… не нашли приложения заложенным в них потенциалам, и пару случайных алкашей.

Ну как обычно: команды трусцой выбегают в центр поля, пожатия рук, судья, монетка киданута, все дела. Начали играть. Типа как. А на что рассчитывал? Заводские команды, им профком купил трусы и гетры, но никакой прикид не скроет факта, что мужикам давно за тридцать. Если кто-то лет пятнадцать тому и ходил в ДЮСШ на секцию по волейболу, вот и вся их подготовка. А поле здоровенное, стандартное поле для футбола. Покуда бедолага дотелипает из конца в конец, то уже и смотреть жалко как у него язык через плечо вдоль хребта свис. Но раз пришёл на матч – сижу, какая разница, если всё равно делать не… ну да, да… Сиди, смотри и не вякай.

Только вдруг высокие Тополя в плотном ряду за пустой противоположной трибуной зашевелились и шелестнули. Словно по ним пробежал выдох великана-невидимки... Но всё это уже неважно стало, потому что на поле нежданно такая Игра развернулась, от которой весь в напряжении вперёд подаёшься, схватываешься за брус скамьи и только головою водишь, чтоб уследить за мячом, что заметался вдруг по всему полю – летает, рассекая воздух, как белое ядро, которому не дают даже земли коснуться.

Полузащитник взмывает вверх на полметра выше собственного роста и головой отправляет мяч на правый край нападающему, а тот, в одно касание, переправляет мяч в центр. Центральный нападающий ловко принимает пас, перебрасывает мяч через защитника, легко его обходит и – пушечный удар!

Неизвестно откуда и как подоспевший левый полузащитник подпрыгивает, отбивает мяч грудью далеко к центру поля, где тут же завязывается борьба…

Мы сидим как околдованные, отслеживаем рикошеты мяча от ударов ногой, головой, грудью… Это не они игру играют, это игра играет ими. Это – Игра.

Наконец, даже алкашам дошло, что творится нечто небывалое и они взревели и засвистали как бушующие трибуны из сотен тысяч зрителей… Наверное, тем и спугнули невидимку. Игроки, один за другим стали выдыхаться и сникать, скоро они просто трусили по полю поливая его потом своих футболок… Я не слишком большой знаток футбола, но теперь убеждён – есть настоящая Игра.

(...пять минут Игры, разве этого мало? Фанаты прославленных клубов, может, и больше видали, но по крупицам, не подряд, бедные гомеопаты.

Да, та Игра минула, растворилась, умчала прочь как торопливый порыв ветра, как всплеск бисерной капельки счастья, но она была и до сих пор меня восхищает...)

Причиной моей молчаливости стало то, что я прикусил язык… Сначала, я позволял ему всю свободу слова, какую пожелает, но через месяц после поступления на работу в строительном цеху состоялось общее собрание с участием представителя Заводоуправления.

В представителе с первого взгляда чувствовалась порода: племенной руководитель. Такую особь не получается представить ребёнком с шариком, или юнцом озабоченным своими прыщами. Нет. Он из утробы матери таким и вышел – полулысый, в очках, с мягким брюшком и холёной степенностью… В своей речи перед собравшимися, он обрисовал задачи стоящие перед нами в такой ответственный момент Ускорения. Каждый должен работать не покладая рук, мы, рабочие, на строительных площадках, а они, руководство, на своих постах, направляя наши усилия и деятельность для достижения поставленных задач.

Он закончил, и председательствующий спросил есть ли вопросы. Я поднял руку.

(...так не принято – по негласным правилам, вопрос про вопросы должен закрывать собрание. Однако я поднял руку, потому что он меня в натуре вывел, этот соловушка из заводоуправления...)

Я попросил объяснить разницу между «экономической» и «хозяйственной» деятельностью, о которых он нам только что столько рассказывал. Мне правда интересно. Спасибо.

Представитель заводоуправление что-то шепнул председательствующему и тот закрыл собрание. Участники с облегчение поспешили по домам.

Через пару дней хлопец из села Бочки, который приезжал на работу мотоциклом, зашёл в бытовку со своим круглым шлемом подмышкой, как космонавт на пусковой площадке, и объявил о своём намерении сменить замок в шкафчике, потому что тут развелись шизофреники. Он не обращался к кому-либо конкретно, но широкая бытовка стихла, мужики прекратили переодевание и обмен утренними подначками и обернулись ко мне типа как бы в ожидании, сам знайиш. Вот поэтому я и прикусил язык.

(...невозможно брыкаться против таких мощных рычагов с их арсеналом негласных правил, уклончивого вездесущия и выдающихся педагогических способностей – они даже дебила из Бочек сумели обучить слову «шизофреник»...)

~ ~ ~

– Ты был в Ромнах?– Здесь в помывочном зале Конотопской бани, полной клубов пара, шума рвущейся из кранов струй воды, звяка тазиков о каменный верх низкорослых столиков, каждый из нас смахивает на «безвозвратно свободного» с Площадки пятого отделения областной психиатрической больницы.

– В Ромнах я был, но вас не помню.– Ухх! Меня и самого аж восхитила безукоризненность поэтического размера в прозвучавшем ответе. Соседи перестали втирать мыло в свои мочалки, придвинулись ближе и навострили уши – у Конотопчан врождённая склонность к высокой поэзии.

Я продолжал смотреть на спросившего. Всплыли всхлипы баяна на вечерней Площадке... темнеет… скоро подниматься на ночлег… эти глаза… те же глаза, только уже без сизоватого отлива поверх радужки… –«Володя!»

Соседи отпрянули, некоторые подхватили свои тазики и двинулись к столикам подальше. Обожаю деликатность Конотопчан, они никогда не вмешиваются в близкое общение...

Как мог я сразу не узнать его? Один из партнёров по нашей троице деливших впоперёк две койки. Он застенчиво улыбается. Отсутствие той поволоки в глазах чуть сбило меня поначалу….

(...этот отлив не стеклоглазость, он потусклее. Позже точно такую же сталисто-сизую пелену я видел в глазах людей Азербайджанской деревни Кркчян, когда они меня поймали, как Армянского шпиона, на склоне тумба, хотя я просто собирал ежевику, она же мош, она же ожина, по случаю воскресенья.

Я тогда Вовку-десантника вспоминал и того толстячка-электрика, в вагончике на колёсах, на 100-квартирном. Там кто-то хлеб не доел и на столе оставил. Краюха газетой обёрнута. Газету потом выбросили, а хлеб так на столе и остался. Все ту краюху с краю на край перекладывали, когда обедали или, там, в "козла"… На третий день я устал смотреть как люди мучаются, окно приоткрыл и выбросил в траву, подумал, может собака бродячая подвернётся. И тут они на меня оторвались по полной. Электрик, что всегда так заискивающе улыбался, по-подхалимски так, и Вовка-десантник, который полгода уже в нашей бригаде работал и всё старался меня в кладке обогнать, как я когда-то Григория Григорьевича. А на меня ступор нашёл, стою и смотрю на их орущие рты. Дуэтом... Нет, хором. Со всеми своими замполитами и телекомментаторами про святость хлеба, даже если его никто уж и есть не захочет. А какая в нём святость через три дня? Вот и стою, проникаюсь пониманием почему на Украинском «ругаться» это «лаять». Да, страшно тоже было, был страх, да, но ещё больше тоски. Тоскливо очень. Зачем нам этот массовый психоз? Мы же все свои – люди мы. Ну и что что я по-Азербайджански не понимаю? Те ягоды что я на тумбе собирал они через месяц сами усохнут. Кто нас разделил этим психозом? Зачем? Стали орудием убийств людей людьми. Национальная несовместимость? Хер там, вон в Москве соплеменники обеих сторон, что тут друг друга режут, в ресторане вместе сидят, друг за друга тосты подымают. И мы бы так могли, если б не разделили нас. А разделителю зачем? Ещё рядок ёбаных нулей на счёте в банке? Если бы можно было заново путь выбирать, я бы опять свернул на стезю шизика, лишь бы не стать нулеёбом. Странно, конечно, но тоски больше, чем страха. Тем более, что Глуща объяснял, что потом как-то уж и не доходит, что тебя месят. Нет, не хочу я в Гималаи, отпустите меня в Сингапур. Тамошний президент из народного достояния персональных заповедников не делает, в цари себя не назначает, родственникам должности не раздаёт... По слухам...)

По официальной версии, Карабахская война длилась три года, 1992 – 1994, но фактически, началась намного раньше и не кончилась до сих пор. Хотя признаю, те три года были самыми отвратными... На третий (по неофициальной оценке) год войны, когда мне перестало нравиться выражение глаз Сатик, я попытался эвакуировать её с театра военных действий. По странному стечению обстоятельств, она, вместе с Ашотом и Рузанной, оказалась в Конотопе, на Декабристов 13.

Можешь представить моё изумление, когда три месяца спустя Сатик поставила меня перед фактом своего возвращения вместе с детьми? В любом случае, представить выражение лица кассирши Верховного Совета НКР, когда та получила распоряжение выдать мне двухмесячную зарплату авансом, ты не сможешь. 600 Советских рублей, обесцененная валюта несуществующего государства. Этой суммы мне хватило бы, чтоб смыться из зоны конфликта. Поэтому её система Станиславского выражала презрение и зависть, не понять чего больше… Мне пришлось лететь в Ереван за репатриантами в аэропорт Звартноц, а затем из аэропорта Эребуни на вертолёте, что переправлял бочку солярки и ещё одну группу бойцов-федаинов в Степанакерт.

(...в день прибытия город ещё не оправился от шока причинённого смертью 25 человек убитых одним залпом ГРАДА...)

Незнакомые люди в Ереване, узнав куда мы отправляемся, предлагали хотя бы детей, Ашота и Рузанну (в алфавитном порядке), им оставить...

Когда мы добрались на квартиру в Степанакерте, которую знакомые сдавали нам бесплатно, я спросил о причинах столь скорого возвращения.

– Я там поняла, что жить просто затем, чтоб жить, и жить не стоит.

Вот яркий пример воздействия окружающей среды. Возьми Армянскую женщину воспитанную в лучших традициях матриархатно-патриархального уклада, отправь её на три месяца в Конотоп и она вернётся без спросу, да ещё и с философскими высказываниями. Здрасьте вам! Примите и распишитесь тут, пажалста...

А не могла тебе обретённая в Конотопе мудрость подсказать, что бояться за одного себя легче, чем за себя же плюс за вас родимых? Особенно, когда завоют сирены воздушной тревоги или на тумбе Верблюжья Спина заухают орудия подвезённые с Каспийской флотилии? Не говоря уже про ракеты ГРАД, что молчком подлетят, но громче всех шарахнут и – полквартала нет. Ведь мы, в конце концов, живём в век высоких технологий, сам знайиш.

(...и опять я куда-то сбился. Я ж про Ромны вроде говорил, пральна? А дурдом и война две большие разницы. Или как?..)

Это всё к тому, что мне как-то не хватало времени ознакомить Сатик с определёнными фактами из своей предыдущей биографии, всё как-то руки не доходили. Хотя в её неведении не только я повинен. Если бы Сатик задала прямой вопрос типа: –«Сколько раз тебя прикрывали в дурдом?», тогда, как хорошо натренированный сторонник правильности и вообще человек принципиальный, я дал бы исчерпывающе прямой ответ. (Стоит отметить, что в применении я весьма прост и пользователю интуитивно понятен).

Вот по всему по этому мне любопытно было, в какой-то мере, что за информацию она там зачерпнула в период эвакуации?

А никакой, фактически. Конотопчане своих не топят. Единственный прокол случился в разговоре с сотрудницей (Сатик в эвакуации ещё и работала на заводе КЭМЗ). Её собеседница, услыхав что фамилия мужа Сатик «Огольцов», сказала только: –«Хмм!»

Вот и весь чернящий мою личность компромат просочившийся в Закавказье из Конотопских источников...

~ ~ ~


стрелка вверхвверх-скок