С приближением к самой кромке моря мокрый песок облепил ботинки. Нахлынула смена мотива, вызванивая в струнах его нервов, буйный вихрь мелодии простора и лучезарности. Что за дела? Или я собрался топать до плавучего маяка Киш, а? Он круто остановился, ноги стали постепенно погружаться в хлипкий грунт. Повернул обратно.
При развороте, взгляд устремился к югу вдоль берега, ступни снова начали грузнуть, оставляя впадинки. Холодная сводчатая комната башни ждёт. Вонзившиеся сквозь бойницы снопы света в безостановочном продвижении — медленном и неотступном, как погружение моих ступней — ползут к заходу через окружность пола. В синеющее предвечерье, сумерки, в тёмно-лиловый ночи. Под выжидающей сенью сводов – их отодвинутые стулья, мой чемодан, как обелиск, вокруг стола с оставленной посудой. Кто приберёт? Ключ у него. Сегодняшнюю ночь мне там не ночевать. Запертая дверь безмолвной башни, покоящей их незрячие тела, охотника на пантер и его лягавой. Зов: нет ответа. Он вытащил ноги из всосов и повернул обратно к нагроможденью валунов. Вбирай всё, всё храни. Моя душа шагает со мной иместе – форма форм. Так в час, когда луна несёт свой караул, я прохожу тропой по верху скал, в осеребрённых соболях, вкруг Эльсинорафразы из шекспировского Гамлета , и слышу зов прибоя.
Прилив надвигается вслед за мной. Можно посмотреть отсюда, как начнёт заливать. Вернусь пулбергской дорогой. Через осоку и пучки скользкой, словно угри, ламинарии он взобрался выше и сел на камень-табурет, уткнув трость в расселину.
Вздувшийся труп собаки упокоился на морской траве. Рядом борт шлюпки утопленной в песке.Un coche ensambleЛуи Вейлот (1813-83), журналист и политик, сравнивал прозу Готье с "застрявшем в песке экипажем" назвал Луи Воилэ прозу Готье. Эти тяжкие пески – теченье языкоречи, просеянной ситом ветра. А в стороне вон груды камней, заготовлены вымершими зодчими, питомник водяных крыс. Местечко припрятоть золотишко. Спробуй. Тебе ж сегодня малость привалило. Песок и камни. Придавленные прошлым. Погремухи сэра Лаута. Гляди, нарвесси у мине на оплеуху. Я, тудыт-растак, тутошний великан: катю энти вона валуны, перетак-растуды их, будут ужо ступенца для мово крыльца. Футы-нуты. Ух, чую здеся дух, знать естя и кровца ирландыца.
Точка, живая собака, возникла в поле зрения, мчит, разрастаясь, вдоль полосы песка. Господи, а пёс на меня не бросится? Уважай его свободу. Тогда не будешь ничьим господином, ни рабом их. Трость со мной. Сиди, не дёргайся.
Вдалеке, прямиком к берегу от вздымающегося прилива, фигуры, две. Та пара марий. Укромненько заныкали меж камышей. А я вижу, а я вижу! Нет, эти с собакой. Побежала обратно к ним. Кто?
Ладьи Лохланнов"людей из страны фиордов", т.е. викингов, которые в конце 8-го, начале 9-го веков начали набеги и захват Ирландии. взбегали на этот пляж, в поисках поживы, их кровавоклювые носы низко стлались над прибоем кипящего олова. Даны-вигинги, сверкающие секиры притиснуты к груди, а у Малачи золотой обруч на шее. Китовое стадо в жаркий полдень выбросилось на берег, хоркают, ворочаются на мели. И тут, от изголодалых клетушек городища, орда гномов в безрукавках, мой народ, со свежевальными ножами, бегут, обдирают, врубаются в зелёный жир китового мяса. Голод, чума и убийства. Их кровь во мне, страсти их – во мне вскипающие волны. Я сновал между ними по льду замерзшей Лиффи, тот я, заморыш, среди чадящих смолистых костров. Ни с кем не заговаривал: никто со мной.
вверх-скок