Кипит вовсю: перо пара из носа. Он ошпарил и протёр чайничек, положил чай, четыре ложечки «с горкой»: снова ухватил большой, залить кипятком. Давая заварочному настояться, он переставил большой чайник и на горячие уголья взгромоздил сковороду, понаблюдал, как скользит и тает кусок масла. Пока он разворачивал почку, кошка с изголодалым мявканьем терлась об него. Перекормишь мясом, мышей ловить не будет. А кто-то ещё говорит, будто они не жрут свинину. Кошер. На. Он обронил перед ней листок, впитавший кровь, когда выложил почку в шкварчащее жидкое масло. Перчика. Посыпал вкруговую щепотью из надтреснутой чашечки для яйца.
Затем вскрыл полученное письмо, скользнул взглядом до низа страницы и обратно. Благодарю: новая шляпа: м-р Кохлен: пикник на озере: молодой студент: девушки на пляже Ухаря Бойлана.
Чай заварился. Он наполнил свою чашку-для-усачей, подделку фарфора из Дерби. Подарок от милой Милли на день рождения. Ей тогда было всего пять лет. Нет, погоди: четыре. Я дал ей ожерелье из шариков амбры, она потом порвала. Подкладывал в почтовый ящик обёрточную бумагу типа письма ей. Он улыбнулся наливая.
О, Милли Цвейт, моя душа,
Моё ты зеркальце, моя услада,
Ты мне дороже, пусть и без гроша,
Чем Кэтти Кейг с её ослом и садом.
Старый бедняга профессор Гудвин. Ужасный случай, старо как мир. Но уж галантен был, этого не отнять. С таким старомодным шармом кланялся Молли, провожая со сцены. А ещё то зеркальце в его шёлковой шляпе. Тот вечер, когда Милли притащила его в гостиную. О, посмотрите что было в шляпе профессора Гудвина. Как мы все хохотали. И уже в таком возрасте проступает пол. Нахалюшка она была.
Он вилкой наколол почку и перешлёпнул: затем установил чайничек на поднос. Бугорок в подносе откликнулся на подъём сухим щелчком. Всё тут? Хлеб с маслом, четыре, сахар, ложечка, её сливки. Да. Он понёс наверх, большой палец продет в ручку чайничка.
Распахнув дверь толчком колена, он внёс поднос и поставил на стул рядом с изголовьем.
– Что ты так долго, – сказала она.
Медяшки зазвякали, когда она, порывисто привстав, упёрла локоть на подушку. Он спокойно смотрел на плечи и в ложбинку между объёмистых мягких титек, что распирали ночную сорочку, как вымя козы. Тепло её возлежащего тела всплыло в воздух, мешаясь с ароматом чая, который наливала.
Краешек разорванного конверта выглядывал из-под примятой подушки. Уходя, он задержался поправить покрывало.
– От кого письмо? – спросил он.
Уверенный почерк. Марион.
– А, Бойлан, – ответила она. – Собирается привезти программу.
– Что ты исполняешь?
– La si darem итал.: "там ты дашь", дуэт из оперы Моцарта Дон Джиованни (1787) с Дж. С. Дойлом, – ответила она, – и Давнюю Сладкую Песню Любви.
Её полные губы надпили, улыбаясь. Довольно горклый запах у этих духов на следующий день. Как перестоявшая вода под цветами.
– Может, приоткрыть окно?
Она отправила хлеб в рот, с вопросом:
– Во сколько похороны?
– В одиннадцать, наверно, – сказал он. – Я ещё не посмотрел газету.
вверх-скок