Пир в тенёчке Чёрного-Сада

(Заметки на манжетах и соединительных фланцах инфраструктуры серого вещества, с элементами уплыва сознания)

18

В пекарню, где демонстрировался процесс выпечки блокадного хлеба, я пришёл с новыми талонами. Бумага невыносимо высокого качества, но никакой гарантии, что отоваришься покупкой 100 граммов на душу. Вся очередь с талонами, в неё надо записаться ночью, а днём ждать, надеяться и верить, что мука не кончится раньше, чем купишь свою лепёшку по номеру в ночном списке…

Однако я в тот день пришёл по блат — звонок хозяйке от близкой родственницы, что придёт муж работодательницы родственницы, сделавшей звонок.

Брак, распавшийся больше двух пятилеток назад, всё ещё длился, технически. Мы жили под одной крышей, куда я вернулся после бегства из деревни, когда её капитулировали хорошо оснащённым победителям в 2020. Однако мужем так и не стал. Порой легче построить дом, чем быть в нём хозяином...

Однако ни хозяйку, ни её родственницу эти детали не касались, так что я шёл, как муж хозяйки швейной мастерской, и знал пароль, для опознания меня хозяйкой пекарни. Всё очень просто.

Паролем был номер отсутствующий в списке очереди. Потому что он фиктивный. Очередь знала об этом и, составляя список, его пропускали. Фиктивный номер приходился на утреннюю распродажу, до отключения электроэнергии в районе местонахождения пекарни на два часа по веерно плавающему из одного района города в другой графику. А во второй половине дня, когда фиктивный номер был якобы уже достигнут очередью во время утренних двух часов подачи электроэнергии, являлся тот, кто знает пароль. Я же говорил, что просто всё.

Удостоверившись, что пароль совпал, владелица пекарни мне сказала, что выпечка начнётся только ещё через час, хотя я пришел, как назначалось, минута в минуту. По цементному полу цеха похаживала пара скелетообразных стариков, в штанах и майках с лямками неясно-серого оттенка, погромыхивая железом продольно-длинных печных дверок.

Две женщины, также преклонного возраста, но телесной шириной превосходивших ту пару иссохших кочегаров с крейсера “Варяг”, в халатах застиранных до ветхости, раскатывали тесто лепёшек и смазывали чёрную жесть противней водой.

Я покорно побрёл в двухэтажную жемчужину культурного центра «София». Это недалеко. Света там уже не было, а может быть, ещё. Я и в свой-то график на текущий день начинаю врубаться, только уже когда он истечёт, сменяясь вечером.

Зато там было кресло, на первом этаже, куда я сел, и целый час жмурился на текст, сохранённый у меня в Самсунге. Скорее всего, словарь Американских хобо.

Снаружи моросил мелкий дождь, но при мне имелся зонт, под которым я вышел к переназначенному часу.

На этот раз, возле железных ворот входа в цех, уже стало людно. Очередь составляли женщины под и за тридцать, в основном, и тоже под зонтами. Я обогнул их и, пользуясь шириной ворот, не смешивался с очередью, а встал вплотную к бетонной притолоке и прилёг на неё плечом — так меньше напрягаешься, и вид непринуждённый. Короче, в благоприятной обстановке лучше опёртым быть. Раз что-то подвернулось.

Под той же притолокой, но на полметра глубже, сидел пацан, на корточках, лет 19-ти, рюкзачок на спине.

Хозяйка располагалась на том же месте, как и час назад, на стуле за канцелярским столом, внутри помещения, за метр после ворот. Дождавшись, пока её взгляд зарегистрирует моё возникновение, я перевёл глаза на загрузку противней в пару печек, производимую парой женщин, а морские души куда-то уже сплыли.

Временами, для типа передышки, мой взгляд опускался на чёрные волосы пацана, сидевшего на корточках и тоже прислонённого к бетону притолоки, к внутренней грани колонны, пустым рюкзачком.

Он знает, что я куплю свою пайку раньше, и знает, что у меня «22-я очередь», он местный в этом квартале, где не меняется пароль для тех, кто приходит по блату.

Я знаю — это неправильно и нехорошо. Меня всегда ранило и возмущало любое попрание справедливости. Я знаю, что обходить пацана и женщин, стоящих в очереди под зонтами — нечестно, но совесть моя помалкивает. Её шкала ценностей переживает сдвиг. А может, и скорей всего, обе они сдохли: и шкала, и совесть. Как те уличные собаки, которых некому убрать с тротуаров.

Наверное, на совесть и шкалу не хватило питательных веществ из содержимого в 100 гр./ 1 день / 1 душу. Вещества слишком похожи на картон. Душе пришлось избавляться от нахлебников — шкалы и совести. И теперь у меня иммунитет. Полнейшее безразличие к несправедливостям.

Ко многому я стал относиться терпимее, вернее, никак не отношусь. Всякие там эмоции и чувства требуют затраты сил и потому утихли, мыслительный процесс упростился до уровня контроля за исполнением элементарных функций: встать, дойти, взять, донести, положить.

Сейчас моя задача купить хлеб, по блату, мой пароль «Очередь-22». Правильный, кстати, номер для доходяги…

Сбоку повеяло винищем, мужик в кожаной фуражке спрашивает хозяйку, сколько ещё ждать. Полчаса. Недовольный, он выговорил только полматюка, для приличия перед женской очередью, культура в нём ещё не вымерла.

Резко развернувшись, мужик уходит. Пахан квартального разлива. Добытчик, даже без пароля и без очереди, судя по подхалимской интонации в хозяйкином ответе.

Мне это всё — всё равно, главное, что есть на что опираться. И не нужно держать над собой зонт, который тяготит своим весом.

Похоже уже скоро. Вон ещё один подошёл в кожаном пиджаке. Без зонта, наверно уже перестал. Весельчак, хозяйку кличет «Тётя! Тётя!». Ну да, конечно, тут все друг друга знают.

Она с готовностью откликнулась. Женщины любят высоких. Но этот не баскетболист, уже завязал со спортом, 30 лет не тот возраст под щитом скакать. Вон из расстёгнутой кожи пиджака свисает мягкое брюшко́. Не ушёл, стоит, болтает с корефаном, который с ним явился. Явный шестёрка, из тех, что на подхвате. Значит скоро уже.

Хозяйка пристроила свой айфон стоймя на столе, смотрит развлекуху от местной телестудии.

Пацан-обиженник изливает в камеру и в микрофон тележурналистки, как был отпущен на 2 дня с дежурства на передовой. Оба дня простоял в очередях за хлебом, так и не смог купить для жены и ребёнка.

Ближайшая к столу очередь развернулась к передаче — пацан говорит на местном диалекте, понятными словами.

Хозяйка потешается над губошлёпом: «Ха! Ха! Ха!». Повторяет особо смешные из его жалоб: «Не смог принести хлеб в дом!» (Ха! Ха! Ха!), «Жена голодная!» (Ха! Ха! Ха!). Цеховые бабы и кто-то там из очереди подхихикивают. Верноподданные.

— Хорошо хоть ночью не уходил за хлебом! — вбрасывает, для увеселения, бывший баскетболист.

Пацан в айфоне не унимается, всё крутит и крутит свою шарманку.

(Ха! Ха! Ха!) (Ха! Ха! Ха!)

Умом я понимаю, что это мерзко — хозяйка, челядь её, с издёвками комментов на нытика в айфоне, и верноподданные хаханьки из очереди, и то, что я стою тут и не ухожу, стою и становлюсь ещё одним смердом дворни. Ну мерзость же, продал личную свободу за чечевичную похлёбку.

Умом я это понимаю, но даже это мне без разницы, мне всё равно. Всё уже всё равно помимо исполнения простого действия — забрать 200 граммов негнущейся лепёшки. 200 граммов, которые ещё 2 дня продержат душу в теле, хотя и это тоже мне как-то безразлично.

Всё, что мне надо — это подольше не отрываться от бетонной колонны косяка ворот…

Но где-то, в глубине меня, ещё застряли остатки моего «я», а может, просто глупая привычка и, в знак протеста, я опускаю взгляд, чтобы не видеть эту экзекуцию наивного лоха.

Я смотрю вниз, где, впереди меня, сидит пацан двадцати лет, чья голова на тощей длинной шее свесилась вниз, лицом к бетону пола в хлебном цеху...

Наконец, загромыхали дверцы печек. Бабы, ухватывая тряпками, сносят противни, чтоб вытряхнуть на канцелярский стол перед владелицей твёрдые тощие овалы коричневых лепёшек «турнав-аца».

— Я до обеда стоял! — кричит весёлый, — у меня 38-я!

Он забирает пайку и, с прибаутками, уходит. Шестёрка следом.

Хозяйка бросила мне краткий взгляд, помнит, что я 22-й, по блату.

Протягивая заранее отрезанный талон хлебной карточки, движусь к столу, обхожу пацана на корточках, у меня под ногами, который сидит там, не поднимая головы, что свесилась вперёд.

9 месяцев блокады за спиной, впереди — роды.

Назавтра был первый день очередной войны. 3 дня «блицкрига» на этот раз —

сентябрь 2023 — май 2024