Здравствуй, доченька
Наша встреча живьём оказалась чересчур краткой, чтоб убедить тебя отказаться от «Вы», но отвечать тем же не хочу, слишком втянулся быть с тобой на «ты», когда-то, давным-давно, вслух, потом довольно продолжительно в уме. Выставить себя холодным снобом особого труда не составляет, но только не с тобой, тут даже язык не повернётся. Нет, это не фамильярность, скорее просто… сам не знаю что. Ну и ладно, к делу....
Позавчера, далеко зáполдень, исполняя план изложенный тебе в прошлом имейле, я посетил высоты в окрестностях покинутой деревни Схторашен, с визитом к древнейшему жителю Нагорного Карабаха – Платану из семейства Платановых, в возрасте 2000 лет.
Жара стояла августовская, подъём—хоть и по уезженной грунтовке—крутёхонек, и задолго до появления дендро-великана, взгляд самовольно скакал вперёд и вверх: ну когда же покажется родник? Его обещали все из посещавших это место.
Большинство источников Карабаха обустроены на один манер—каменная кладка в рост человека врезается поперёк склона над корытом из тёсанных плит серого камня, ширина ёмкости немногим более полуметра, длина метров 5-6, а воды по колено. В правом конце оградительной стенки под прямым углом с нею кладётся ещё одна, короткая, не шире корыта, и из неё торчит обрезок железной трубы. Струя холодной воды с тихим журчанием падает в каменную чашу, что вмурована в стенку пониже трубы, на случай если у жаждущего нет при себе кружки. Из чаши, струя переливается в корыто для скота и прочей живой природы, но дикие днём не подходят. Наполнив корыто до краёв, вода покидает его через левый край и журчит под уклон ручейком, который сам выбирает курс поворотов.
Однако, источник рядом с деревом-великаном противоречил традиции и вода его текла в обратную сторону—слева направо. И, в продолжение сюрприза, из этого наоборотного источника не удалось мне утолить жажду, что весь подъём от павильона на повороте к райцентру Кармир-Шука пришпоривала меня видениями прохладно журчащей прозрачной струи… Пришлось облизнуться сухим языком, потому что под деревом я нарвался на матаг.
(…два чемпиона ходячих выражений в Армянском языке, а вместе с тем и самые потрясные по красоте и глубине их смысла:
1. цавыд таним; и
2. матаг аним.
Номер первый означает «я понесу твою боль». Так просто. Два слова. Неизмеримо бездонная глубь.
Ну а вторая пара слов это обет принести жертву—сделать матаг. Обычно матагом отмечается счастливое избавление. Допустим, если близкий родственник тяжко хворал, но выжил или, скажем, машина сиганула в пропасть, однако водителя спасли, значит, пора делать матаг. Для матага сгодится мясо любого из домашних животных, хотя выбор намекает на тяжесть угрозы просвиставшей мимо, а заодно показывает уровень зажиточности матаго-устроителя.
Плоть жертвы, после кулинарной обработки, следует разделить с родственниками и соседями, на что те откликнутся традиционным заклинанием ынтунели ыни («да будет принят»), а иначе это уже не матаг.
Впрочем, съедобность матага не обязаловка, подари поношенные, но ещё крепкие джинсы какому-нибудь доходяге и – ты сделал матаг. Суть любого матага в том, чтоб задарить, подмазать своей жертвой неведомые силы, которые рулюют судьбой, она же случай, он же фортуна...
И особо высокий IQ тоже без надобности, чтобы понять насколько взятки таким неясным марам скребут против шерсти служителей Богам Всемогущим с официальной пропиской в этом лучшем из миров. Впрочем, религии в законе на личном горьком опыте давно уж убедились в полной безнадёге попыток искоренить упрямые обычаи среди несознательной части своих конфессий—корячишься как чёрт на зоне, а толку фиг, да нифига!—и они научились мудро не замечать обрядные подскоки через костры в самую краткую ночь лета, масленичные хороводы, матагы и тому подобные непотребства. Им же хоть кол на голове теши! Бля..! Прости, Господи… Бурчат религии, но терпят.
Даже наираспробесподобнейшие выражения притупятся, коли применять их всуе, как обиходные фигуры речи:
—Цавыд таним (я понесу твою боль), а чё за картошку не платишь? забыл?!.
—Матаг аним (клянусь принести жертву), да я ж секунду назад дал тебе 6 монет по 100 драм! Карман проверь свой.
—Цавыд таним (я понесу твою боль), я тут с утра торчу, у меня тех 100-драмовых битком.
—Матаг аним (клянусь принести жертву), я за одну картошку два раза платить не стану. Пить надо меньше...
На базаре Степанакерта, столицы Нагорного Карабаха, народ торгуетсякорректно, с глубокимпоэтичнымсмыслом… )
Как уже сказано, не судьба мне была в тот день испить водицы из источника, что так манил, журчал воображаемой в мечтаниях прохладой, потому что в патриархально густой тени его соседа-великана полным ходом шёл раздольный матаг на сотню доброжелателей и из гущи празднества донёсся громкий крик «Мистер Огольцов!» Долго озираться не пришлось, дружеский, но неодолимый захват окольцевал мой бицепс и седовласый верзила повлёк меня к женскому столу, к сидевшей во главе его молодушке в теле. «Вы же нам преподавали! Меня помните? Как моё имя?» (…ну, во всяком случае, слову «мистер» я их научил, но имя-то как?..)
—Может быть, «Ануш»?
Моя угадка наобум вызвала общий восторг и нежную гордость, что их Ануш до сих пор не выветрилась из памяти преподавательского состава местного Государственного Университета. А её отец, устроитель матага, не послабляя ласкового стиска, повёл опознанного к месту освободившемуся в конце мужского стола, где мигом возникли свежая тарелка с вилкой, чистый стакан и непочатая бутыль тутовки, а тамада уже подымался с новым тостом про родительскую любовь и университетские дипломы...
Карабахская тутовка (самогон выгнанный из ягод шелковицы) по своей убойной силе не уступит «ершу» (смесь водки с пивом в пропорции 50-на-50) и «северному сиянию» (микстура из медицинского спирта и шампанского, да по 50% от каждого ингредиента). То есть хочу сказать, что ракетное топливо из этой продуктовой линейки требует солидной закуси, несовместимой с принципами веганизма, тогда как в праздничном застолье разве что хлеб да жареная на шампурах картошка прошли бы тест на безубойное питание, ну и нарезанные ломтями арбузы. И всё же, доказать, что веганы тоже брутальные мачо, я браво хлобыстал тутовку на каждый тост, а мой сосед справа по имени Нельсон Степанян (двойной тёзка асса-истребителя времён Великой Отечественной войны) тут же переводил бутыль в пике над опорожненным стаканом, пряча хулиганскую усмешку в своих глазах небесной сини.
А потом мне как-то уже не до Платанов стало… Я немо подобрал свой вещмешок, увязанный с палаткой и спальником, и заложил медленный вираж поперёк склона в поисках уединения, а там, покачиваясь, но чётко контролируя процесс, установил свою одноместную Made-in-China.
Остатки вертикальности и мутнеющего самоконтроля ушли на то, чтоб добрести до ближайшего Дуба и поссать по ту сторону его могучего обхвата… Разворот кругом и шаг по направлению к палатке грубо толкнули меня вспять и шваркнули о бугристый ствол… Вяло и безропотно, спина моя сползла по рубцам коры до самого комля, где я и свернулся умученным калачиком… Сумерки сознания сгустились прежде мглы подступающей ночи. Крохотный кружок смыкающегося горизонта раскачивался в жестокой круговерти, волна неудержимой тошноты подкатила и стиснула, я перевернулся на бок и, балансируя на неустойчивой опоре локтя, блеванул за кряжисто узловатое корневище, затем рухнул обратно на острые грани коры упёршейся в мой затылок.
А рыбки страдают морской болезнью?
~ ~ ~
Дрожь озноба пробудила меня в холодном мраке. Не сразу удалось восстановить навыки прямохождения, но всё же я дошкандыбал до палатки, вплетая по пути изнеможённые, но глубоко прочувствованные стоны в какофонию жуткого воя и сатанинского хохота шакальих стай распоясавшихся на близлежащих склонах.
Эта ночь стала первой, что ткнула меня носом в отчётливую вероятность не дотянуть до предстоящего утра. Пронзённый ужасом, терзаемый острыми когтями, что впились сквозь рёбра грудной клетки, я затаился и ждал рассвета как спасения. Он всё же наступил, но облегченья не принёс, не выручал и жалостный скулёж, однако сдерживаться не осталось сил, всё отжала иссушающая муторность.
Хотя если удалось пережить эту ночь (шатко начинало складываться в сознании), значит надобен я ещё чем-то близлежащему Космосу. Первым делом, надо придти в себя, собраться, ну хотя бы с тем, что осталось…
Инвентаризация выявила недостачу верхнего протеза. Я притопал к Дубу, сел на корточки и тупо потыкал прутиком лужицу застылых блёв в развилке корневищ комля. Нету… хрен тут ночевал, и хрен на весь твой глюпый морда… нужно продрать глаза… давай, я в тебя верю!.
Взгляд с усилием приподнялся выше и вперёд. Ага! Напор прощального попурри ноктюрнов вчера настолько был силён, что протез перепрыгнул лужу и мирно переночевал на полметра дальше—на моховой подстилке—шакалам ни к чему, у них свои зубы на месте, а прочая прожорливая шушера не позарилась на кусок пластмассы за 20 тысяч драм…
Весь дальнейший день я провёл пластом под Вязом рядом с палаткой. Меня хватало лишь на синхронное переползание с тенью кроны дерева типа соловой мокрицы под гномоном диска солнечных часов… ах, как верно сказано «Надо меньше пить!», но—и я уже когда-то пытался это объяснить, не помню уж кому—у моей тормозной системы личные воззрения относительно золотой середины, вот и приходится глушить сколько нáлито...
И вчера же мне дошло, причём очень отчётливо, что близость долгожительной дендрореликвии мало способствует общей безмятежности кротких медитаций умиротворённо-созерцающим умом… Отдалённый шум матагных гулеваний сменявших друг друга под Платаном (правда, не с каждым прибывал КАМАЗ гружёный скирдою столов), а также коровы бредущие на водопой и обратно под присмотром пастушков-отроков, до отвращения охочих к общению с распростёртыми незнакомцами, как и случайные прохожие и проезжие верхом по тропе, оказавшейся слишком рядом, изумлённо оглядчивые на инопланетно-лиловый оттенок в синтетике китайского производства, плюс венчающее это всё, жесточайшее похмелье, бесповоротно подчёркивали насущную необходимость радикальной перемены места моего ежегодного побега на волю...
Вот почему только сегодня утром, набрав бутылку родниковой воды для предстоящего перехода, я присмотрелся к дереву в деталях для отчёта тебе. Действительно, одного миллениума мало, чтобы так вымахать. Нижние ветви гиганта размером со столетние деревья. Огромный ствол удерживающий всю эту рощу, в обхвате наберёт метров тридцать, но имеет расселину от комля, куда сбегает ручей воды источника (не тут ли зарыта собака такого долголетия?) и в ту же щель может заехать всадник, если пригнётся в седле пониже…
Я тоже зашёл в дерево и оказался в сумеречном гроте. Остатки дневного света просачиваются внутрь из сплошной тени под кроною снаружи, от входа и противуположного выхода. Неуютно, темно и сыро. Вокруг разбросаны куски плоского камня – пробраться по топкой почве к малость сдвинутому от центра ящику здоровенного мангала из старой листовой стали и неумелой сварки, что глубоко увяз ржавой арматурой ног в пропитанном водой полу. Неровные наплывы растаявшего воска с останками несчётных свечечек заполнили его до краёв, облили стылыми потёками бока, словно насекомое из юрского периода обляпалось сосновою смолой, да моря рядом нет, чтоб превратиться в драгоценность. От такой мокрушно-заунывной обстановки потянуло скорее обратно, в ясное утро...
Вот я и вышел, собрал вещички и зашагал прочь, а обернув прощальный взгляд к прославленному Платану, криво поморщился на те уродящие ножевые раны от рук любителей увековечиться на всякой достопримечательности, какая только подвернётся под их инициалы, даты и символику модную среди таких придурков.
Шрамы-метины подревнее вползли, подтянутые корой, метров на шесть от земли. Вырезанные пару столетий назад, самые верхние расплылись и спутались неслышным течением времени в неясные, нечитаемые, контуры по неровной ряби пятнистой коры неспешно влекущей напрасный труд кверху, в неизбежное забвение...
вверх-скок