самое-пресамое
финальное произведение

Перспектива повторять (хотя и под уклон) путь, который двумя днями ранее привёл к зажившейся знаменитости, меня как-то не вставляла. Куда заманчивей казался переход по гряде «тумбов» (так в Карабахе называют заокругленные горы, тянущиеся волнисто-плавными цепями кряжей, покрытых травами и лесом, в отличие от более рослых «леров», что торчат в небо голым камнем своих вершин).

Такой манёвр избавил бы от необходимости спуска в долину Кармир-Шуки, откуда снова тащись в гору, до деревни Сарушен.

По совокупности изложенных причин, я свернул на еле различимую тропинку, что забирала вправо, вверх по крутому склону, — без малейшего понятия: исполнима ли моя хитроумность вообще?

Однако раз есть тропинка, то хоть куда-нибудь она таки приведёт. Могу поспорить, что любой здравый смысл поддержит мысль, заложенную в этот вывод.

Вот я и шагал, не ведая куда, вдыхая вкуснейшую арому разнотравья гор, любуясь обездвиженными волнами тумбов, облитых солнцем, и необозримой ширью мягко-зелёного марева, весь в предвкушении безбрежной красоты и беспредела необъятности, что распросторится во все концы, когда взойду на гребень кряжа.

А беспредел, конечно же, не подвёл, и, своей неповторимой непередаваемостью, утёр носы самым утончённым из Тургене-Бунинских эпитетов, а заодно и наиизысканнейшим мазкам Сарьяно-Айвазовских кистей…

Вот на каком бесподобной фоне, тропка влилась в узкую дорогу, взбиравшуюся невесть откуда вверх по склону ближнего тумба, из лесу на котором спускались крошечные — на таком расстоянии — пятнышки пары лошадей, двух человек и собаки…

Сошлись мы минут через десять. Лошади скоблили каменистую дорогу верхушками трёх-четырёхметровых молодых деревьев, с отсеченными ветвями, — толстые концы хлыстов приторочены к спинам тягловых единиц. Два пацана, под присмотром здоровенного гампра, перебрасывали домой запас энергоносного тепла на зиму.

Чуть углубившись в лес, я встретил ещё одну партию дровосеков: три лошади, столько же мужиков, но ни одной собаки. Мы поздоровались, и я спросил, как мне достичь Сарушен по вершинам тумбов.

Мужик, в когда-то красной, но уже не первый год застиранной до белизны рубахе, из ворота которой торчал туго обтянутый коричневой от солнца кожей череп, ответил, что ему случалось слышать про ту тропу, однако сам он её не проходил, но метров через триста мне встретится старик с одним глазом, который рубит там, и тот уж точно знает…

Отшагав сколько предписывалось в инструкции, я добавил к ней ещё триста метров, но так и не услышал топора; старик, должно быть, устроил перекур с дремотой или жевал свой хлеб-сыр, спиной к дороге...

Задолго до вершины тумба, дорога иссякла, рассыпаясь в полдесятка троп. Мой выбор пал на ту, что забирала круче, но вскоре от неё и след простыл…

Вокруг теснился нехоженый горный лес, где для прогулок мало одних только ног, и, по старой доброй, заложенной в гены привычке, хватаешься за стволы деревьев (чем дальше, тем чаще). Следует признать — такой вид отдыха, при всей своей оздоровительности, довольно утомителен.

Тут я подумал и отверг вариант штурма вершины в лоб, отдав предпочтение заходу-подъёму с фланга, в надежде, что не проморгаю седловины перехода на следующий тумб.

(...наличие плана — большое облегчение, перестаёшь напрягать мозги, а просто идёшь себе, налегке. Да, соглашусь, что не всегда всё совпадает с планом. Однако тоже невелика беда. Остановился, прикинул — нет, не будет дела, нужно по-другому. Составил новый план, и — валяй дальше. Плюс в том, что снова голова свободна.

Однако насвистывать не советую: а вдруг ты в разведке? Ну и вообще — мало ли… Деньги, например, можно просвистеть. Примета есть такая...)

И вдруг наплыло ощущение какой-то странной перемены. Куда-то ушли привычные звуки летнего леса, неясная сумеречность приглушила свет, напрочь стёрла и без того нечастые лучи солнца, проникавшие пощекотать мох на корневищах и поваляться на листках кустарника между деревьев…

Что за дела, мэн? У облаков сходняк флеш-мобный, што ли?

Чуть поозиравшись, я выследил причину: вместо исполинских Буков — с разреженной порослью редких Бученят вокруг их подножий — меня окружала тесно сплочённая чаща сверстников, чьи кроны смыкались на высоте четырёх-пяти метров в непроницаемую для солнечных лучей листвяную массу. Что и внесло чрезмерно потусторонний оттенок в явление естественного роста.

Вот всё-таки сидит в нас детский, привитый мультиками страх наткнуться на лешего или кикимо...

Тут что-то толкнуло меня оглянуться и скрестить взгляд со взглядом зверя, внимательно изучающим… шакал? собака?.. а-а!.. тоже мне!.. глянь на широкий хвост… лиса, конечно, или, может, лис… молодой ещё, не нарывался на охотников…

– Привет, Лис. Я не Принц. И я не юный. Иди себе куда шёл.

Я двинулся дальше, уворачиваясь от длинных паутинных нитей, обходя, по мере возможности, колючие кусты, а при безвыходности обстоятельств — продирался сквозь. Лис не отставал...

Интересно, кто и зачем пустил пургу, будто животные не выносят человечьего взгляда? Ты только, мол, уставься посуровее, с понтом: да я ж заслуженный артист! из цирковой династии! чуть рыпнешься — задрессирую! — и они скромно отведут глаза.

А фиг там! Полная туфта!..

Так мы и шли. Иногда, для проявления манер, я, как благовоспитанный попутчик, обращался к нему с каким-либо попутным замечанием, для вежливости. Но он отмалчивался.

В какой-то момент, я развязал свой вещмешок, и вынул кусок хлеба.

Сперва он вроде и не знал, как подступиться, но потом схавал в два заглота, словно удав-наркуша пачку дуста, не отводя с меня контрольный прицел глаз.

Или ты, может, планы строишь, как поухватистее смышковать донора? Не газуй, партнёр, нам спешка ни к чему…

И только когда за деревьями заяснел свет на солнечной поляне, он стал поглядывать назад и вскоре растворился в чаще. Прощай, Юный Лис из молодого леса!

Обзор с поляны прояснил, что я без малого замкнул круг в обход вершины, где-то таки прошляпив переход на следующий, в цепочке кряжа, тумб.

Подо мной отвесность скал, а в отдалении маячит пара ветхих крыш, примеченных ещё на подходе к лесу, незадолго до консультаций с дровосеком.

Всё! Хватит с меня поиска вымышленных троп. Однако где тут спуск в реально брошенную деревню Схторашен?..

Вскоре средь скал подвернулась тропка, каруселящая вниз. Она вывела меня в тутовник двухсотлетних Шелковиц, откуда я прошёл к деревенскому роднику вкуснейшей, до невозможности, воды — куда тому приплатановому!

Дальше тянулись тридцать метров мощёной валунами и булыжником улицы из двух домов, гнобимых джунглями давно их переросшей Ежевики. Улица резко оборвалась, сменяясь едва различимой в траве колеёй по спуску, обёрнутому в долину Кармир-Шуки.

На спуске по затяжному склону, неизлечимо верный большевистским традициям, я предпринял ещё пару попыток срезать путь, ну, хоть немножечко! Однако оба отклонения упёрлись в глубокие ущелья и отвесные скалы, так что шоссе меня дождалось точно там же, где я его покинул два дня назад — возле павильона-закусочной «Платан Тнчрени».

(…ласковенько ведёт судьбина послушное чадушко, упрямых же неслухов волочит за волосья, всех неизбежно к одному и тому же месту назначения… )

~ ~ ~

После пары поворотов плавного серпантина, шоссе лягло на неуклонно прямой курс к перевалу из раздольной долины Кармир-Шуки.

Вдоль наклонно уходящей вверх обочины, я топал сквозь тошнотную, но — вот же странность! — чем-то притягательную вонь перегретого жарой асфальта.

Тяжко дыша, обливаясь потом, я шёл и шёл, и шёл.

Всё чаще лямки вещмешка сдвигались в поисках места, где было б не так больно…

Безнадёжно… Пару шагов спустя, клыки их впивались обратно, до кости, всем весом заспинной клади.

Соль пота разъедала слизистую глаз, которые забыли уж резвиться, не прядали по сторонам, не чумели от чарующих красот природы.

Что? Напорхались, пташки?!

Их взор тупо полз по пыльному асфальту крупного помола, насилу успевая отскочить из-под армейских обшарпанных ботинок, вминающих в дорожное покрытие мою шагающую тень, что мало-помалу всё же начинала удлиняться.

Но таки временами взгляд вскидывался, по собственному почину, надеясь высмотреть, сквозь жгучесть капель на ресницах, спасительную тень дерева у дороги... Хотя я на все 100 % знал — до перевала таких чудес и близко не предвидится.

Случились две попытки уклониться от прямой и приглушить жажду ягодами Ежевики, разросшейся вдоль основания дорожной насыпи. Но хер там ночевал. Похоже, в этом году нас ожидает ежевичный недород…

(...впрочем, будем надеяться, что это мне случайно подвернулась бесплодная полоса, потому что терпеть ненавижу сеять даже и обоснованную панику...)

И снова, по неумолимо наклонной плоскости асфальта, ботинки на моих ногах шли и шли, и шли... дальше… выше...

~ ~ ~

Чтобы развить в себе хотя бы предварительные навыки предвидения (заглядывать в грядущее иногда полезно, но только в меру, не перебарщивая), лучше гор не ищи наставника...

И когда прямая бесконечного подъёма финишировала на перевале, чтобы превратиться в горизонтальные извивы, рабски послушные диктату рельефа в караване тумбов, бредущих прочь от широкой долины, я уже мог предсказать (не только, что запросто, но даже и наверняка), как получасом позже, окончательно растаявшая вдали (если наблюдать не сходя с этого самого места) точечка меня (который пока ещё вот он — тут я) свернёт, неразличимо исчезая за самым дальним склоном во-о-он того тумба…

А спустя ещё минут пятнадцать, на расстоянии полукилометра от расположенной между дальнейших тумбов деревни Сарушен, я сойду с шоссе на грунтовку, которая полого тянется на самое дно тамошней долины, к речке Варанда, а там-то уже точно всё будет хорошо: и тени сколько хочешь, и деревьев, и родник прохладной воды на базальтовом берегу реки...

Предсказание сбылось один в один, а когда грунтовка докатилась до неглубокого брода по галечной россыпи, чтобы на его той стороне вложиться в крутой подъём к деревне Саркисашен, в двух километрах далее, я с ней расстался, и зашагал по туннелю — живому, шелестящему, длинному — сквозь гущу прибрежного Орешника.

Дальний конец туннеля, как и предвиделось, выходил на непривычно ровное (среди гор) поле по-над излучиной реки, огибавшей великанский тумб на противоположном берегу...

Представь себе футбольный стадион, где взамен газона широколистый лес, и вся эта спортивная арена вдруг вздыбилась, почти до вертикальности. А под копытами… ну, то есть... а у подножия тумба, шумит река Варанда...

Из-за крутизны склона, кроны деревьев не загораживают одна другую, а поднимаются, чередуясь, шеренга над шеренгой. Причём у каждой кроны свой персональный оттенок зелёного, какой-то из его двухсот, — чуть-чуть отличный от остальных 199-ти.

Можешь вообразить всю эту грёзу наяву? Если — да, то и меня легко здесь разглядишь, вот он — валяюсь под кряжистым Грецким Орехом возле поля, машу рукой — на всякий… Лежу роскошно, — под спиной толстый матрас из листвы, нападавшей за былые годы — сухая, мягкая, ломкая труха.

Тут я, тут. Наслаждаюсь оргией зелёного потока, мягко струящегося вверх по тумбу за рекой. Наблюдаю за игрой Грецкого Ореха, как он на фоне яркой синей выси, подхватывает длинными ладонями листвы чуть шелестящие с подачи ветерка блики солнца. Ловко ловит! Натренированный...

Чертовски здорово — просто жить, так вот вытянуться, носом к небу, думать про всякое то или какое-нибудь сё, или про совсем другое...

Класс! Всё путём… Ну, максимум, быть может, малость напрягает, что вокруг — ни души, не с кем красотищей этой поделиться…

Давным-давно, случилось мне листать лощёный журнал на Немецком, вернее его огрызки, в довольно потёртом таки состоянии.

Заглавная статья сбереглась без урона, чтобы поведать мне — Немецким, практически, не владеющему — про господина Херцога, владельца крупного химического концерна.

(Один из тех сиятельств, которым западло соваться в политические игры, они эту крысиную возню предоставляют президентам, премьерам, соперничающим партиям und so weiter, однако малейший поворот руля внутри их вотчин определяет весь внешнеполитический курс Германии (на тот момент ещё не объединённой с ГДР)).

Статья пестрела красочными фотками, на развороте: ближний план Herr Херцога, а фоном ему персональный парк, в его же заднем дворике — газон гектара на два: трава, постриженная через расчёску, напедикюренные деревья из позапрошлого столетия; парочка внучат-херцогинят, блондины в локонах, пускают стрелы между двух деревьев — под его левым ухом — типа купидончиков, а может, в Робин Гуда играют.

Праотцы его, бродячие Евреи-челноки, пешком верстали весь Шёлковый Путь, туда и обратно, приносили китайский ширпотреб на продажу феодальным герцогам, баронам и прочим титулованным бандитам средневековья. А эта погань варварская устраивали пейсоносным коробейникам всяческие зверства и мучительства.

Ну а нынче банкует он, пахан по полной, да... монарх крупного индустриального царства. Но счастлив ли? Сомненье брало, если приглядеться к потёртому выражению лица Herr Херцога, посреди его холёного, оплаченного-муками-предков-и-личными-достоинствами, парка...

Ну ладно, оставим в стороне все эти августейшие рояли, а как насчёт меня-то?

Счастлив ли я, вытянув ноги в гостеприимной сени лиственного балдахина, под опахалом ветерка, вкушая негу сладостной прохлады... ничего не забыл?.. а ну там ещё, наверно, про струны струй журчащих… впрочем, суть не в этом, главное — во! охренеть какая усадьба! ты ж погляди какое поле стрёмное, с травой по пояс, и в нём полно увесистых, с кулак, шаров-колючек симпатично-сизого отлива, шипастых, как булава, и тот вон тумб-Камелот над горным потоком, высоченный, как башни многоэтажек, что громоздятся вдоль шоссе от Киева в аэропорт Борисполь…

Чего тебе ещё надо для счастья, а?

Вопрос, конечно, интересный, если внимательно вдуматься... Жаль, что у вещмешка нету дверцы с зеркальцем, а то бы ставил самому себе диагноз по выражению самодовольного хрюкальника.

* * *