Финишный рывок

(Безбожная ТрагиКомедия из 25-и Поворотов и Эпилога для театра с поворотной сценой.
Ни одно событие не вымышлено. Почти все имена подтасованы)

Поворот 1-й

Крутой склон, в котором прорезана дорога. Жёлтый откос грунтовой стены над нею испещрён вертикальными просечками от зубьев экскаваторного ковша. Дорожное покрытие из плотно уезженного гравия. Это тупик из двух крепких домов обнесённых толстой металлической сеткой, у каждого надёжные глухие ворота из листового железа. Крайний дом чуть на отшибе, вдоль сетки его забора штабель 6-метровых железных труб различного диаметра. Трубы ржавые, явно б/у, но ещё годятся. Вдоль штабеля бродит Тиль, нерешительно озираясь, поправляя кепку на длинноватых волосах, пощипывая свою двухмесячную седую бороду.
В огороде за сеткой появляется усатый мужик в бушлате хаки и вязаной шапке.

М у ж и к. Тебе чего тут?

Т и л ь. Ищу дом Владика Железоторговца.

М у ж и к. Ну я это. Чего надо?

Т и л ь (Приближается к сетке). Мне сказали у тебя пекарня. Хлеб печёшь.

М у ж и к. А талон есть?

Т и л ь (Достаёт из кармана бумажный квадратик талона). Да, сегодняшний, номер одиннадцать.

(Мужик приближается к сетке, берёт сквозь неё бумажку, проверяет содержание.)

М у ж и к. Минут через десять готов будет. Через ворота заходи, собаку не бойся — смирная.

Поворот 2-й

Широкий балкон над глубоким оврагом. Стойки из некрашеных труб удерживаю навес из профнастила. Под этой жестяной крышей 4-метровый стол, позади него скамья такой же протяжённости. По центру её сидит девочка 12 лет, не отрывая глаз от экрана в своём телефоне. На левом краю скамьи, возле остеклённой двери в пристройку, пенсионер в 3-хдневной щетине разглаживает потёртую синеву целлофанового пакета, на столе перед собой. За дверью слышится скрип и бряцанье длинной дверцы хлебной печи.

Справа входит Тиль, здоровается, присутствующие на балконе поднимают головы, отвечают. Девочка снова погружается в телефон, пенсионер продолжает присматриваться к Тилю, который садится на противоположный конец скамьи.

Из пристройки на балкон выходит Владик Железоторговец.)

В л а д и к (Объявляет всем). Всё, пусть чуть остынет. (Обращаясь к Тилю) Ты ведь в том верхнем тупике живёшь?

Т и л ь. Да, самый последний дом. Иногда заезжают, спрашивают — это я Владик, который железом торгует?

В л а д и к. А что ж раньше-то за хлебом не приходил?

Т и л ь. Мне только вчера сказали, что и тут пекарня есть. Так что, Владик, номер свой скажи, да? Ты теперь важный человек, буду спрашивать, когда придти, а то с этими отключениями, сам знаешь.

В л а д и к. 25-00-30

Т и л ь (Записывает в телефон, трогает вызов, ждёт). Гудки не идут. 25-00-30?

В л а д и к (Заглядывает в экран протянутого ему Самсунга). Так это ж мобильный, 097 впереди.

Т и л ь. Извини, глюкозы не хватает, отупел. (Перезаписывает номер, вскоре из кармана в бушлате Владика раздаётся рингтон Нокии.) Не бери, это я звоню. Проверка связи.

(Владик уходит в пристройку.)

Поворот 3-й

Снова тупичок из двух домов. Из ворот Владика Железоторговца выходит пенсионер с целлофановым пакетом в руке. Второй рукой он держит телефон.

П е н с и он е р (В свой мобильник). Да, купил. Нет. Такой же самый. Да знаю я! Один грузовик они пропустили. Да, от "Красного Креста" Русских. Нет, он говорит, нормальную муку ему ещё не выдавали. Но обещают... Ну, да. Ну, да.

Уходит. Из ворот появляется Тиль. Матерчатая сумка продета по локоть руки, удерживающей телефон возле уха.

Т и л ь. Да! Нашёл! Ну, не совсем там, где тебе сказали, в общем, неважно… Да, только на один талон, сегодняшний, ну, в общем, хлеб… И никакой очереди! При таких условиях, могу ещё хоть две блокады пережить… Ну, извини, восторг накатил вместе с воодушевлением… Да, воодушевлённый дурак, ты права… Хорошо, пока-пока…

Прячет телефон в карман. Передразнивает сам себя.

Да, милая, ты права по-полной!.. Девы вообще всегда правы… А я — лев… Выше Зодиака не скакнёшь… (Встряхивает сумку.) Блиин! Прощайте очереди! Будем живы — не помрём!

Грохочут два ракетных взрыва.

Т и л ь (Озлобленно) Ну, да!.. Наконец-то! Сколько можно ждать!

Из ворот первого дома высыпали трое парней 20-ти лет.

П а р н и. Дядь!.. Это что было?!

Т и л ь. «Град» это был, «Град», юноши, пора бы и… хотя вам простительно, вы ещё не родившись были. Две ракеты. По городу. (Недоумевающе, в сторону) Но почему всего две? (Снова парням) А сколько вас ещё держать в блокаде? Пора переходить к следующему номеру стандартно стратегической программы. Вперёд, орлы! На штурм террористического логова сепаратизма!

Парни переглядываются, непонимающе пожимают плечами. Тиль, яростно качает головой, удаляется, матерясь — беззвучно и неизвестно в чей адрес.

Поворот 4-й

Ночная темень комнаты в обесточенном городском районе. Это кухня-гостиная в доме Сат и Тиля. Он сидит за овальным чёрным столом в центре. Луч миниатюрного, но яркого фонарика из снаряжения спелеологов у него во лбу — единственный источник света, Он пишет в альбом с роскошными подарочными обложками, 13 х 20 см, иногда вычёркивает. Написанное озвучивается Потоком Сознания, который Тиль не произносит, но это его голос на негромком фоне композиции Арве Паарта «Зеркало в Зеркале».

П о т о к - С о з н а н и я (В озвучке голосом Тиля). Экклезиаст, один, двоеточие, девять. Что было, то и будет. Что творится, тому и повториться. Нет ничего нового под солнцем, а уж тем более в темноте…

И нехрен спорить с мудростью со дна тысячелетий. 30 лет спустя всё вернулось на круги своя. Опять Сат убежала прятаться в подвале соседней пятиэтажки. Опять я шкрябаю никому не нужные, кроме самого себя, каракули.

Всё повторяется, разница лишь в мелких деталях: на этот раз пятиэтажка намного дальше прежней, а пишу я не под самодельной свечкой — на мне налобник дочурки с уклоном в альпинизм. Продвинутая хрень, этот фонарик, резинка, правда, туговата, жмёт во лбу.

Элла поехала в Красноярск, на неделю, какой-то там опять литературный сходняк, но назад в блокаду Азербайджанский блок-пост её уже не пропустил. Акт милосердия, бесспорный, ей не пришлось садиться на диету из «100 грамм на душу». Она не видела агонию Степанакерта, что радует — ей не придётся увидеть повторений.

Гремят близкие взрывы и залпы. Музыка обрывается. Оторвавшись от стола, луч фонарика прыгает в сторону, выхватывает из темноты стёкла окна, в каком-то из них мелко трясётся отражение Тиля. Краткие паузы посреди грохота, стёкла заполняют дребезжанием в своей широкой деревянной раме. Шум пресёкся, хотя стекло в створках окна всё так же трепещет. Поток сознания звучит в гулкой пустоте, в одиночку, без какого-либо фона.

А в остальном — всё то же, и всё — так же... И опять вопрос из киноклассики: Why me?англ. —
     Почему я?/ За что меня? За что мне эта роль: марать бумагу строками, которые никто и никогда…

Ну хватит нюниться! За дело! Что назначено кому, пусть то и совершит…

Вся эта дрембеньдень грянула, как только я вышел от пекаря, 13:10. Так и громыхает. Но, не без странностей. Интенсивный обстрел такой протяжённости уже полгорода должен бы был раскрошить в руины. Ну, четверть точно. Но этого, в своих обходах его центральной части, я не наблюдал. Похоже, нас завоёвывают цивилизованно — сохраняя город, как трофей для будущих владельцев. Стало быть, гремят «Грады» осаждённых.

Впрочем, пару «прилётов» удостоверил бы даже пастор Лепсиус. Может быть, та пара, в самом начале. Один целил по штабу, но крысам повезло — встречный ветер отнёс ракету на пятиэтажку, в сотне метров севернее. Второй разнёс расположение местной дроноразведки. Придётся снова воевать без дронов, как и три года назад.

Сат звонила Мушегу. Он цел и невредим. Слава милосердию небес! Хватит вдов плодить, а то он тут, по молодости лет, женился и ребёнку их два не то три месяца. Если не ошибаюсь.

По сводкам знакомых и родственниц работниц МедЦентра, поступило 11 раненых, из них 8 — дети.

Одна девочка скончалась, безболезненно, ни единой царапины, просто от испуга. Детишкам повезло, их отпустили — Ура! Уроков не будет! — за пять минут до начала боевых действий.

Основную массу учащихся педагоги продержали в подвале, до 5, пока за ними не стали приходить родители. Прямо детсад какой-то устроили!

Те, что пошустрее — смылись раньше. В их возрасте никто не верит в свою уязвимость. Ну конечно, кого-то может и ранить, и убить, но только не меня, ведь без меня ничего не будет, это же я.

Малолеток ничто не вразумляет, даже смерть старшего брата в прошлой войне. Ровно три года тому. Нужно уточнять — слишком много их тут было, прошлых.

Снова врывается канонада. Воет сирена противовоздушной обороны. Громкость снижается, но звук окончательно не пропадает, оставаясь фоном.

Как мне всё это надоело! Держусь на одном летописании. Детали меняются, но назначение остаётся прежним: чиркать ручками по бумаге — это моя отдушина, мусорная свалка страхов, нытья, лишних сантиментов, чтобы потом, когда уж при свидетелях, носить маску бесстрастно бесстрашного долбоёба. Таких в природе не бывает. Но прикинуться можно.

Жаль, света нет, кофе заварить. Друг Енгибар продал мне пакетик. Всего в 5 раз дороже доблокадных цен, друг же, всё-таки. Хотя зачем тут кофе? Адреналина и так полные штаны.

Как же мне всё это надоело! Ладно, Муся, она же муза, порезвились, и хватит — давай, порхай отсюдова.