Финишный рывок
(Безбожная ТрагиКомедия из 25-и Поворотов и Эпилога для театра с поворотной сценой.
Ни одно событие не вымышлено. Почти все имена подтасованы)
Поворот 1-й
Крутой склон, в котором прорезана дорога, экскаватором. Жёлтый откос грунтовой стены над нею изборождён вертикальными вгрызами зубьев ковша. Дорожным покрытием слой плотно уезженного гравия. Это тупик для пары крепких домов ограждённых толстенной металло-сеткой, и надёжно глухими воротами листового железа. Крайний дом чуть на отшибе, вдоль его сеточной ограды заштабелёвано десятка два труб различного диаметра, но одинаковой длины — 6 м... Трубы ржавые, явно пользованные, но в дело годятся. Вдоль штабеля бредёт Тиль, замедляясь, вопросительно щиплет двухмесячные седины в бороде. Остановился, сдвинул кепку назад по лохмам головы, озирается.
М у ж и к. Тебе чего тут?
Т и л ь. Ищу, где живёт Владик Продавец Железа.
М у ж и к. Ну я это. Чего надо?
Т и л ь (Подходит к ограде). Мне сказали у тебя пекарня. Хлеб печёшь.
М у ж и к. А талон есть?
Т и л ь (Достаёт из кармана бумажный квадратик талона). Да, сегодняшний, номер одиннадцать.
(Мужик приближается к сетке, берёт сквозь широкие ячейки бумажку, проверяет содержание.)
М у ж и к. Минут через десять готов будет. Через ворота заходи, собаку не бойся — смирная.
Поворот 2-й
Широкий балкон-терраса над глубоким оврагом. Стойки из некрашеных труб вдоль периметра подпирают навес проф настила. Дощатый бортик тянется от одной к другой, к следующей... На левом краю остеклённая дверь в пристройку, откуда слышен скрип и бряцанье продольной дверцы хлебной печи. Под жестью пологой крыши 4-метровый стол, за ним скамья такой же протяжённости. На ней, по середине, девочка 12 лет не сводит глаз с экранчика в своём телефоне. С краю, поближе к двери в пристройку, пенсионер в 4-суточной щетине неподвижно изучает клетки на матерчатом боку чёрно-белой сумки, расправленной по столешнице перед его носом. Справа заходит Тиль, здоровается, ожидающие кратко поднимают головы, отвечают. Девочка вновь залипла в телефонe, пенсионер продолжает присматриваться к Тилю, который опустился на противоположный край скамьи.
В л а д и к (Объявляет всем). Всё, пусть чуть остынет. (Обращаясь к Тилю) Ты ведь в том верхнем тупике живёшь?
Т и л ь. Да, самый последний дом. Бывает, по ошибке заедут, спрашивают — не я ли Владик, который железом торгует?
В л а д и к. А чего раньше-то за хлебом не приходил?
Т и л ь. Мне только вчера сказали, что здесь пекарня есть. Так что, Владик, номер свой скажи, да? Ты теперь важный человек, звонить буду, когда придти, а то с этими отключениями, сам знаешь.
В л а д и к. 25-00-30
Т и л ь (Записывает в телефон, трогает вызов, ждёт). Гудки не идут. 25-00-30?
В л а д и к (Заглядывает на экран протянутого ему Самсунга). Так это ж мобильный, 097 впереди.
Т и л ь. Извини, глюкозы не хватает, отупел. (Перезаписывает номер, вскоре из кармана в бушлате Владика раздаётся рингтон Нокии.) Не бери, это я звоню. Проверка связи.
Владик уходит в пристройку.
Поворот 3-й
Снова тупичок из двух домов. Из ворот Владика Продавца Железа выходит пенсионер с клетчатой сумкой. Он разговаривает по телефону.
П е н с и он е р (В свой мобильник). Да, купил. Нет. Такой же самый. Да знаю я! Один грузовик они пропустили. Да, из Русского Красного Креста. Нет, он говорит, нормальную муку ему ещё не выдавали. Но обещают... Ну, да. Ну, да.
Уходит. Из ворот появляется Тиль. В руке целлофановый пакет густой полуночной сини с ярко белым FOX, вторая удерживает телефон возле уха.
Т и л ь. Да! Нашёл! Ну, не совсем там, где тебе сказали, в общем, неважно… Да, только на один талон, сегодняшний, ну, в общем, хлеб… И никакой очереди! В таких тепличных условиях, согласен ещё пару блокад отмотать… Ну, извини, это от восторга и воодушевления… Да, восторженный дурак, ты права… Хорошо, пока-пока…
Прячет телефон в карман. Передразнивает сам себя.
Да, милая, ты права, по полной!.. Девы вообще-то всегда правы… А я всего только — лев… Выше Зодиака не подпрыгнешь… (Встряхивает целлофан пакета.) Блиин! Прощайте, очереди! Будем живы — не помрём!
Грянул грохот пары взрывов.
(Тиль озлобленно) Ну, да!.. Наконец-то! Сколько можно ждать!
Из ворот первого дома высыпали трое парней лет около 20-ти каждый.
П а р н и. Дядь!.. Это что было?!.
Т и л ь. «Град« это был, «Град», юноши, пора бы и… хотя вам простительно, вы ещё не родившись были. Две ракеты. По городу. (Недоумевающе, в сторону) Но почему только две? (Снова парням) Хватит уже сколько вас в блокаде подержали. Назрел следующий номер стратегического плана. Ура! В атаку! На штурм гнезда террористического сепаратизма!
Парни переглядываются, непонимающе пожимают плечами. Тиль, яростно качает головой, удаляется, матерясь — беззвучно и неизвестно в чей адрес.
Поворот 4-й
Ночная темень комнаты в обесточенном городском районе. Это кухня-гостиная в доме Сат и Тиля. Он сидит за овальным чёрным столом по центру. Миниатюрный фонарик спелеолога на его лбу испускает ярко очерченный круг света, Он пишет в подарочном блокноте с роскошно сувенирной обложкой, иногда вычёркивает. Написанное озвучивается Потоком Сознания, который Тиль не произносит, но голос его поверх негромкого фона из композиции Арве Паарта «Зеркало в Зеркале».
П о т о к С о з н а н и я. Экклезиаст, один, двоеточие, девять. Что было, то и будет. Что творится, тому и повториться. Нет ничего нового под солнцем, а уж тем более в темноте…
И нехрен спорить с мудростью со дна тысячелетий. 30 лет спустя всё вернулось на круги своя. Опять Сат убежала прятаться в подвале соседней пятиэтажки. Опять я шкрябаю никому не нужные, кроме меня же, каракули.
Всё повторяется, разнясь лишь мелкими деталями: бежать до этой пятиэтажки куда дальше, чем тогда, а пишу я не под самодельной свечкой — во лбу горит налобник дочки со склонностями к альпинизму. Продвинутая хрень, этот фонарик, резинка, правда, туговата, жмёт.
Она поехала в Красноярск, на неделю, какой-то опять писательский сходняк, но обратно в блокаду её уже блокпост уже не пропустил. Акт милосердия их стороны, Элле не пришлось садиться на диету из «100 грамм на душу». Не видела агонии родного города, и это хорошо — авось не придётся видеть повторений.
Гремят близкие взрывы и залпы. Музыка обрывается. Оторвавшись от стола, луч фонарика прыгает в сторону, выхватывает из темноты стёкла окна, в каком-то из них мелко трясётся отражение Тиля. Краткие паузы посреди грохота, заполняются дребезжаньем стекла в широкой деревянной раме. Шум пресёкся, хотя стекло в створках окна всё так же трепещет. Поток сознания звучит в гулкой пустоте, в одиночку, без какого-либо фона.
А в остальном — всё то же, и всё — так же... И повторение вопроса из кинобоевиков: Why me?англ. —
Почему я?
За что мне эта роль: марать бумагу строчками, которых никому и никогда не…
Но хватит нюниться! За дело! Пусть каждый совершит, кому что назначено…
Вся эта дрембеньдень грянула, при выходе от пекаря Так и гремит с 13:10. Однако, не без странностей. Интенсивный обстрел такой протяжённости уже полгорода бы снёс, раскрошил в руины. Ну, четверть точно. Но при обходах его центральной части, такого я не наблюдал. Похоже, нас завоёвывают цивилизованно — сберегая город в качестве трофея победителю. Стало быть, гремят «Грады» осаждённых.
Впрочем, пару «прилётов» удостоверил бы даже пастор Лепсиус. Возможно, именно та пара, в самом начале операции. Один целил по штабу, но его крысам повезло — встречный ветер отнёс ракету на сотню метров севернее — шарахнула в пятиэтажку. Вторая разнесла дислокацию дроноразведки осаждённых. Придётся снова воевать без глаз, как в полтора месяца три года тому.
Сат звонила Мушегу. Он цел и невредим. В 13.10 была не его смена. Слава милосердию небес! Сколько можно плодить молодых вдов. Он тут неосмотрительно женился, и ребёнку их два не то три месяца. Если не ошибаюсь.
По сарафанным сводкам от подруг и родственниц, работающих в Мед Центре, поступило 11 раненых, из них 8 — дети.
Одна школьница скончалась как в сказке, ни царапинки, чисто от испуга. Детишкам повезло, их отпустили — Ура! Уроков не будет! — за пять минут до начала боевых действий.
Основную массу учащихся педагоги продержали в подвале, до 5 часов, когда за ними начали родители являться. Устроили, понимаешь, детсад из школы!
Которые пошустрее — смылись раньше. В их возрасте никто не верит в свою смертность. Ну конечно, кого-то может и ранить, и убить, но только не меня, ведь без меня ничего не будет, это же я.
Малолеток ничто не вразумляет, даже смерть старшего брата в прошлой войне. Ровно три года тому. Насчёт войны необходимо уточнять — слишком их много тут шло, прошлых.
Опять резко врывается канонада. Воет сирена противовоздушной обороны. Громкость становится тише, но окончательно звук не исчезает, оставаясь фоном.
До чего ж мне это на… доело! Держусь одним летописанием. О разнице деталей. А назначение остаётся прежним: чирканье ручкой по бумаге — моя отдушина, мусорный контейнер для страхов, нытья, сантиментов, чтобы затем, прилюдно, носить маску бесстрастного долбоёба. Таких в природе не бывает. Однако прикинуться можно.
Жаль света нет, кофе заварить. Друг Енгибар продал мне пакетик. Всего в 5 раз дороже доблокадных цен, друг же, всё-таки. Впрочем, зачем кофе? Адреналина и так полные штаны.
Как же мне всё это надоело! Ладно, Муся Аполлоновна, порезвились, и будет — давай, порхай отсюдова.
вверх-скок