великие творения
                   былого

Imipolex G оказался чем-то более—или менее—страшным, чем новый вид пластика, этот ароматический гетероцикличный полимер был разработан в 1939, на годы опередив своё время, неким Л. Джамфом для ИГ Фарбен. Помимо стабильности при высоких температурах, где-то порядка 900°, в нём сочетается высокая прочность с низким фактором потери упругости. Своей структурой, это затвердевшая цепь ароматических колец, шестиугольники, как и тот из золота, что болтается и пошлёпывает вокруг пупка Хилари Бонса, являя, тут и там,  так называемые гетероцикличные кольца.

Происхождение Imipolex G прослеживается до ранних исследований, проводившихся в лабораториях Дюпона. Пластичность имеет особную великую традицию   основному течению которой случилось протекать через владения Дюпонов и их знаменитого исследователя Каротерса, известного как Великий Синтезаторщик. Его классическое исследование больших молекул, охватившее десятилетие двадцатых, напрямую подвело нас к нейлону, который не только прибавил восторгов фетишистам и удобств для восставших с оружием в руках, но послужил также весьма своевременным, и хорошо вписавшимся в Систему, провозглашением главного канона Пластичности: химики уже не ждут милостей от Природы. Теперь они могут заранее определиться, какие именно свойства требуются от молекулы, и – приступать к её созданию. У Дюпонов, дальнейшим шагом после нейлона, стало введение ароматических колец в цепочку полиамидов. Очень скоро возникает  целая семья «ароматических полимеров»: ароматические полиамиды, поликарбонаты, полиэфиры, полисульфаты. Целевым свойством чаще всего оказывалась прочность—первая в достохвальной триаде Пластичности, включающей Прочность, Устойчивость, Белизну ( Kraft, Standfestigkeit, Weiße: их часто принимали за Нацистские лозунги и, в общем-то, они и впрямь почти неотличимы на промытых дождём стенах, вдоль которых автобусы переключали скорость, сворачивая в следующую улицу, трамваи скрежетали металлом, а люди больше помалкивали в дождь, покуда близящийся вечер сгущался до фактуры дыма из курительной трубки, а руки молодых пассажиров тянулись прочь из рукавов своих пальто во что-нибудь ещё, как гномики в поисках убежища, либо экстатично отрешались от расписания ради тактильных утех с бельём намного превосходившим нейлон своей соблазнительностью…). Л. Джамф, в числе прочих, предложил тогда, весьма логично и диалектично, взять родительские полиамидные секции новой цепочки и увязать их петлеобразно, тоже в кольца, гигантские «гетероцикличные» кольца, перемежая их с ароматическими. Этот же принцип легко распространялся и на предшествующие молекулы. Искомый мономер высокого молекулярного веса мог быть синтезирован подобным образом, свёрнут в своё гетероцикличное кольцо, увязан в звено и сочленён в цепочку с более «естественными» бензольными и ароматическими кольцами. Такие цепочки станут известны как «ароматические гетероцикличные полимеры». Одна из гипотетических цепочек предложенных Джамфом, как раз перед войной, была впоследствии модифицирована в Imipolex G. Джамф в то время работал на Швейцарскую компанию Psychochemie AG, изначально именовавшуюся Grössli Chemical Corporation, побочное предприятие от Сандоз (где, как известно любому школьнику, легендарный д-р Хофман сделал своё грандиозное открытие). В начале 20-х, Сандоз, Циба, и Гейги слились в Швейцарский Химический картель. Вскоре после этого, химическая фирма Джамфа также была поглощена. По-видимому, бо́льшая часть контрактов Grössli и без того заключены были уже  с Сандоз. Ещё в 1926 имелась устная договорённость между Швейцарским картелем и ИГ Фарбен. Когда Немцы создали свою офшорную компанию в Швейцарии, ИГ Химие, то два года спустя, контрольный пакет акций Grössli был продан им, а компания преобразовалась в Psychochemie AG. Патент на Imipolex G был, таким образом, перекрёстно зарегистрирован как на ИГ, так и на Psychochemie. Шелл Ойл затесался туда же через соглашение с Имперал Кемиклз в 1939. По какой-то любопытной причине, как обнаружит Слотроп, ни одно соглашение между ИК и ИГ не датируется позднее 39-го года. Согласно упомянутому соглашению об Imipolex, Икота могла поставлять новый пластик на рынки Британского Содружества в обмен на один фунт и прочие достаточно ценные эквиваленты. Очень мило. Psychochemie AG всё ещё при делах, продолжает делать бизнес по своему старому адресу на Шоколадештрассе, в том Цюрихе, Швейцария. Слотроп раскачивает длинную цепочку часов своего зут-сюта, с нескрываемым волнением. Пара моментов, незамедлительно бросаются в глаза. Ему доходит больше, чем он вообще мог предположить, даже в своих самых параноидных озарениях. Imipolex G выныривает как загадочное «устройство изоляции» на ракете, которую запускают с помощью передатчика на крыше штаб-квартиры Датч Шелл, имеющей со-лицензию на продажу Imipolex—двигательная система ракеты сверхъестественно похожа на ту, что разрабатывается в Бритиш Шелл в тот же, примерно, период… и, ой, ё-моё, Слотропу вдруг доходит где собрана вся информация о ракете—в офисе м-ра Дункана Сандиса, где же ещё, у зятя Черчилля собственной персоной, который работает в Министерстве Снабжения, что расположено где бы вы думали, если не в Мекс-Хаус принадлежащем Шелл, о, ради Бога... Тут Слотроп организует блестящий развед-рейд, вместе с верным напарником Бладгетом Ваксвингом, в самоё Шелл Мекс-Хаус—буквально в сердце личного филиала Ракеты в Лондоне. Кося вооружённую охрану, взвод за взводом, из своего автомата «стен», отшвыривая заневестившихся, визжащих секретарш из ЖКАП (а как ещё от них отделаешься, даже если не больно?), грубо расшвыривая папки, меча коктейли Молотова, Дуболомы Зуттеры ворвались, наконец, в святая святых, подтягивая свои штаны до подмышек, попахивая жжёной волоснёй, пролитой кровью, чтобы найти не м-ра Дункана Сандиса трусливо блеющего перед их правотой, и не распахнутое окно, побег по-Цыгански, гадальные карты россыпью в спешке, и даже не давай-посмотрим-кто-кого с сами великим Консорциумом—но всего лишь довольно унылую комнату бизнес-машин расставленных вдоль стен, спокойно себе перемаргиваются, кипы перфокарт зияющих дырами словно кожа прыщавых лиц, хрупких как последние из Германских стен, что стоят, лишившись опоры после взрывов отгремевшей бомбёжки, и колеблются теперь высоко над головой, готовые вот-вот сложиться вниз с небес под дуновением ветерка, что относит дым прочь... В воздухе пахнет порохом и гарью дымящихся стволов, и ни одной офисной дамы вокруг. Машины болтают и перезваниваются друг с другом. Пора сдвинуть шляпу на лоб, пустить по кругу после-заварушную сигарету, прикидывая, как будем ноги уносить… ты запомнил каким путём добирались, все те повороты с заворотами? Нет. Ты не смотрел. Любая из этих дверей может стать путём спасения, но времени может и не остаться...

Однако, Дункан Сандис всего лишь имя, функция во всём этом. «Как высоко это заходит?» вопрос излишний абсолютно, потому что организационные списки составляли Они, имена и должности заполняли Они, потому что

Пословица для Параноиков, 3: Если тебя вынудили задавать неправильные вопросы, то им и думать ни к чему, как отвечать на них.

Слотроп замечает, что он застыл над синим листком списка деталей с которого всё и началось. Как высоко это заходит… уххх. Вопрос-капкан не предназначен быть обращённым к людям вообще, но к оборудованию! Прищурившись, внимательно передвигая палец по колонкам, Слотроп находит, что Vorrichtung für die Isolierung является Составной Частью Более Cложного Изделия.

“S-Gerät, 11/00000.”

Если эти цифры серийный номер ракеты, как видно по их форме, то это должно быть некая спецмодель—Слотроп ни разу не слыхал о чём-то с четырьмя нулями, не говоря уж о пяти… и ни про какое изделие S-Gerät, имеются лишь K-Gerät и L-Gerät упомянутые в руководстве… ну Документ SG-1, который, якобы, не существует, должен прояснять всё это...

Он выходит из номера: двигаясь никуда конкретно, под медленный барабанный бой в брюшных мускулах, поглядим что дальше, будь наготове... В ресторане Казино ни малейшего препятствия на входе, ни перепада температур ощутимого его кожей, Слотроп садится за стол, где кто-то оставил лондонскую Times за прошлый четверг. Хмм. Давненько ни одна из них не попадалось... Перелистывает страницы, дум, дум, дем-ду, да, Война идёт как и шла, Союзники надвигаются на Берлин с востока и запада, порошковые яйца по-прежнему держатся на одном и трёх за дюжину, «Погибшие Офицеры», МакГрегор, Макер-Мафик, Вайтстрит, Личные Награды… Встретимся в Сант-Луиcе крутят в Эмпайр Синема (вспоминает давний трюк член-в-коробке-с-поп-корном, который повторял там с какой-то Мадлен, а та даже—)—

Тантиви… О, нет, блядь, нет погоди—

«Истинное обаяние… отсутствие заносчивости… сила характера… фундаментальная Христианская чистота и правильность… мы все любили Оливера, его смелость, доброе сердце и неизменно добрый юмор служили вдохновением для каждого из нас… отважно погиб в бою, пытаясь доблестно спасти бойцов своего подразделения прижатого к земле Германской артиллерией...» и подписал его самый преданный товарищ по оружию, Теодор Блот. Майор Теодор Блот теперь уже—

Уставясь в окно, уставясь ни на что, стискивает нож со стола так, что вот-вот треснут какие-то из костей в его руке. Так случается иногда у прокажённых. Сбой сигнала мозгу—не могут знать, насколько крепко сжат их кулак. Сам знаешь, эти прокажённые. В общем—

Десять минут спустя, в своём номере, лёжа ничком на своей кровати, он чувствует себя опустошённым. Не может плакать. Ничего не может.

Они это сделали. Отправили его друга погибнуть в какой-то ловушке, возможно, позволили изобразить «почётную» смерть… а потом просто закрыли его личное дело...

Позднее у него появится мысль, что может вся эта история ложь. Они запросто могли вложить её в ту лондонскую Times, разве нет? подбросили газету, чтоб Слотроп её нашёл? Но на тот момент, когда он это вычислил, возврата уже не было.

В полдень Хилари Бонс заходит потирая глаза, с подхалимской улыбочкой.–«Как вчера повеселился? Я замечательно».

– Рад слышать,– Слотроп улыбается. Ты тоже у меня дождёшься, миляга. Эта улыбка потребовала от него больше грации, чем за всю его вялую Американскую жизнь, до этого момента. Он всегда считал, что на грацию у него дефицит. Однако получилось. Он изумлён и еле сдерживает слёзы благодарности. Самое замечательное тут не в том, что Бонс явно одурачен его улыбкой, но что Слотроп теперь знает: у него получается это...

Так что он таки сорвался в Ниццу, в быстром побеге по горной дороге, заносясь на виражах и визжа тормозами над согретыми солнцем пропастями, стряхнув хвосты ещё на пляже, где он догадался одолжить своему приятелю Клоду, помощнику повара, такого же роста и сложения, свои собственные новенькие псевдо-Таитянские плавки и, пока они стерегли того Клода, нашёл чёрный Ситроен с оставленными ключами, а что такого, парни—въезжает в город в своём белом зуте, тёмных очках, трепеща полями шляпы как у Сидни Гринстрита. Он не отличается особой неприметностью в толпе военных и мамзелей, что перешли уже на летнюю форму одежды. Но бросив машину возле Площади Гарибальди, он отыскивает бистро в старой Ницце, по ту сторону La Porte Fausse, и находит время на булочку с кофе, прежде чем пойти по адресу, который дал ему Ваксвинг. Там оказался древний четырёхэтажный отель с ранними алкашами распростёртыми по коридорам, веки глаз в виде крохотных буханок смазанных прощальными лучами заходящего солнца, а летняя пыль чинно проворачивается сквозь тёмно-серый свет, летнее приволье на прилегающих улицах, апрельское лето, пока великая передислокация из Европы в Азию курлычет мимо, заставляя немало душ каждую ночь чуть крепче хвататься за здешние безмятежности, в этой близи к канализационному люку Марселя, на этой предпоследней остановке бумажного циклона, что уносит их из Германии, вниз по долинам вдоль течения рек, начиная захватывать некоторых аж из Антверпена и других северных портов теперь, когда круговерть набирает силу и устанавливаются торные пути... Просто как острие к этому лезвию, тут на Rue Россини, Слотропа посещает самое лучшее из ощущений, что могут принести сумерки в чужеземном городе: как раз когда свет неба уравнивается со светом уличных фонарей, перед самой первой звездой, некое обещание беспричинных событий, неожиданностей, направление под прямым углом ко всем направлениям, которые его жизнь способна была избирать до сих пор.

Слишком нетерпеливый, чтобы дожидаться первой звезды, Слотроп заходит в отель. Ковры нечищены, всё пропахло алкоголем и жавелем. Матросы и девушки прогуливаются туда-сюда, вместе и по отдельности, пока Слотроп параноится от двери к двери, высматривая кого-то, у кого есть что ему сказать. Радиоприёмники играют вовсю в комнатах с увесистой мебелью. Лестничная клетка оказывается не очень вертикальной, а скошенной под некоторым углом, а спадающий по стенам свет всего из двух цветов: землистого и блекло-лиственного. На самом верхнем этаже Слотроп замечает, наконец, старую материнскую femme de chambre, что заходит в какую-то из комнат со сменой постельного белья, очень белого в глубине сумерек.

– Зачем ты сбежал,– грустный шёпот звучит словно в телефонной трубке откуда-то очень издалека.– Они хотели тебе помочь. Ничего плохого не сделали б... – Её волосы завиты кверху, в стиле Джорджа Вашингтона, со всех сторон. Она уставилась на Слотропа под углом в 45°, терпеливым взором игрока в шахматы на парковой скамье, очень большой, добродушно горбатый нос и сияющие глаза: вся из себя крахмальна, крепко сложена, носки её кожаных туфель слегка загибаются кверху, полосатые красно-белые носки на громадных ступнях придают общий  вид вспомогающего существа из какого-то иного мира  типа эльфа, что не только начистит обувь пока ты спишь, но ещё и подметёт маненько, поставит горшок на огонь перед тем, как проснёшься и, может быть, живой цветок на подоконник—

– Ещё не поздно.

– Вы не понимаете. Они убили моего друга.– Но увидеть это напечатанным в Times, так публично… как может что-то подобное быть реальным, настолько реальным, чтоб убедить его, что Тантиви не перешагнёт порог однажды, как вы парни и застенчивая улыбка… эй, Тантиви, ты где пропадал?

– Где я пропадал, Слотроп? Ну ты умеешь пошутить.– Его улыбка снова озаряет время и вольный мир...

Он достаёт карточку Ваксвинга. Старуха расплывается в невиданной улыбке, два зуба оставшиеся у неё в голове лучатся под свежевключенными на ночь лампочками. Большим пальцем она отсылает его выше и шлёт ему то ли V-знак-победы, то ли захолустное заклятье против сглаза, чтоб не скисало молоко. Что бы то ни было, хихикает она саркастически.

Выше только крыша и типа вроде как  пентхаус, по центру. Три молодчика с бачками Апашей и молодая женщина вооружённая плетёной кожаной дубинкой сидят перед входом и курят тонкие сигареты двусмысленного аромата. «Ты заблудился, mon ami».

– Да ладно,– снова машет карточкой Ваксвинга.

– Ах, bien... – они сдвигаются в сторону, и он заходит в разнобой канареечно-жёлтых шляп от Борсалини, обуви на пробковых подошвах из книжек комиксов, с громадными круглыми носками, до фига тех седельных прошивок контрастных цветов (таких как оранжевый на синем и, вечный фаворит, зелёный на лиловом), будничные стоны усмиряемого дискомфорта, обычно слышные в публичных туалетах, телефонные переговоры внутри тучи сигарного дыма. Ваксвинга нет, но один из коллег приостанавливает какую-то громкую сделку при виде его визитки.

– Что нужно?

– Carte d’identité, проезд в Цюрих, Швейцария.

– Завтра.

– Место ночёвки.

Человек протягивает ключ от одной из комнат внизу. «Деньги есть?»

– Немного. Только не знаю, когда смогу—

Отсчитывает, прищуривается, перепролистывает. «Вот».

– Э…

– Всё нормально, это не в долг. Из прошлого заработка. Теперь, отель не покидать, не напиваться, держись подальше от девушек, что тут работают.

– О…

– Увидимся завтра.– Вернулся к делам.

Ночь Слотропа проходит с неудобствами. Никак не удаётся заснуть дольше, чем минут на десять. Боевые группы клопов совершают вылазки на его тело не без учёта уровня его сонливости. Алкаши стучат в дверь, алкаши и пропавшие без вести.

– Тайр, впусти меня, это Дампстер, Дампстер Вилард.

–Что за—

– Сегодня совсем плохая ночь, извини. Мне не стоило так врываться, от меня больше неприятностей, чем я того стою… слушай… я замёрз… я долго добирался...

Резкий стук. «Дампстер—»

– Нет, нет. Это Мюрей Смайл, я был с тобой в учебке, 84 рота, помнишь? У наших серийных номеров разница всего в две цифры.

– Мне надо было впустить… впустить Дампстера… куда он делся? Или я заснул?

– Не говори им, что я тут был. Пришёл сказать, что тебе не обязательно возвращаться.

– Правда? Они сказали, что ничего?

– Да, ничего.

– Хорошо, но они так сказали?– Тишина.– Мюрей?– Тишина.

Ветер звучно продувает железо пожарной лестницы, а внизу по улице кувыркается упаковочный ящик для овощей, деревянный, пустой, тёмный. Должно быть четыре утра.– «Пора возвращаться, блядь, я опаздываю...»

– Нет.– Только шёпот... Но с ним остался только её «нет».

– Эт кто? Дженни? Это ты, Дженни?

– Да, это я. О, милый, как хорошо, что я тебя нашла.

– Но я должен... – Они бы ей позволили жить с ним в Казино…

– Нет, я не могу.– Но что у неё с голосом?

– Дженни, я слышал твой парень убит, кто-то мне говорил, через день после Нового года… ракета… мне надо было прийти, посмотреть, как ты… только я не пошёл… а потом Они забрали меня в то Казино...

– Это ничего.

А где-то, тёмными рыбинами затаившимися вне углов отражения в течении этой ночи, Катье и Тантиви, два гостя, которых он хочет увидеть больше всего. Он пытается подправить голоса, что подходят к двери, смодулировать как на губной гармонике, однако, не получается. То, чего он хочет, запрятано слишком глубоко...

Перед самым рассветом стук становится совсем громким, упорным как сталь. Слотропу хватило ума не откликнуться на этот раз.

– Открывай давай!

– Военная полиция, открывай.

Американские голоса, голоса кантри, высокие и безжалостные. Он лежит, промерзая, думая выдадут ли его пружины кровати. Потому что впервые он слышит Америку, как она должна звучать для не-Американца. Позднее он припомнит, что более всего его изумила фанатичность, уверенность не просто в силе, а в правоте того, что они сделают… когда-то давным-давно ему говорили, что именно так будут вести себя Нацисты, а тем более Япошки—а мы всегда играли по-честному—но эти двое за дверью настолько же деморализуют, как ближний план Джона Уэйна (в ракурсе, что подчёркивает насколько у него раскосые глаза, смешно: как ты до сих пор не замечал), орущего БАНЗАЙ!

– Погоди, Рой, вон он—

– Хопер! Иди сюда, падла—

– Вы больше не запхнёте меня в смирительную рубаааашку!– Голос Хопера гаснет за углом, военная полиция бросаются в погоню.

Слотропу доходит, вместе с рассветом за жёлто-коричневой занавеской в окне, что это его первый день За Пределами. Его первое утро на свободе. Он не обязан возвращаться. Свободный? Что такое свободный? Он наконец-то засыпает. Ближе к полудню молодая женщина заходит в комнату, открыв дверь своим ключом, и оставляет документы. Теперь он Английский военный корреспондент Йан Скафлинг.

– Вот адрес одного из наших людей в Цюрихе. Ваксвинг желает вам удачи и спрашивает что вас так задержало.

– То есть он ждёт ответа?

– Он сказал, чтоб вы об этом подумали.

– А скажи-и-и-те,– его только что осенило,– а почему вы мне помогаете? Так вот бесплатно и вообще?

– А кто его знает? Нам приходится играть по схемам. Должно быть, есть какая-то схема, в которой вы находитесь, на данный момент.

– Э…

Но она уже ушла. Слотроп осматривает номер: при свете дня тот жалок и безлик. Даже тараканам тут должно быть неуютно... Выходит, он сорвался, так же скоро как Катье с её колесом, сорвался в неизбывную колею таких вот комнат, побыть в каждой не дольше пока наберётся достаточно сил или отчаяния, чтобы двигаться дальше, к следующей, но теперь уже без возврата, никогда. Нет времени даже на то, чтоб познакомиться с Rue Россини, чьи лица шумят за окнами, где тут можно вкусно поесть, как называется песня, которую каждый насвистывает в это преждевременное лето...