великие творения
                   былого

С моря, в этот час Казино просто оспинка на горизонте: его частокол пальм уже лишь тени в тающем свете. Углубилась жёлтая коричневатость этих игрушечных зубчатых гор, мягкие очертания чёрных олив, белых вилл, унасестившихся шатэ, целых и разрушенных, подкрасились морем, блеклая зелень рощиц и отдельных сосен, всё очерчиваются, переходя к пейзажу ночи, что дремал в них весь день. Костры горят на пляже. Отголоски Английских голосов, и даже обрывки песен, доносятся над водой туда, где стоит на палубе д-р Поркиевич. Внизу, Осьминог Григорий, налопавшись крабьего мяса, резвится счастливо в своей спецзагородке. Настигающий радиус от маяка на берегу проскальзывает мимо рыболовного судна, уходящего в море. Гриша, дружочек, ты исполнил свой последний, пока что, номер... Есть ли надежда на дальнейшее финансирование от Пойнтсмена, после того как Поркиевич и его Баснословный Осьминог исполнили свою роль?

Он давно перестал задумываться о правильности приказов — даже о правильности своего изгнания. Возможно, показания о его связи с заговором Бухарина, о деталях которого он и слыхом не слыхивал, были в чём-то верны — Троцкистский Блок мог знать о нём, о его репутации, использовать его тайным образом… навсегда тайным: существуют формы невинности, как ему известно, неспособной понять подобное, а ещё меньше принять, как и он. Потому что, в конце концов, возможно, случившееся было всего лишь обрывком необозримого, патологического сна Сталина. По крайней мере, ему осталась физиология, нечто внепартийное… те, у кого не было ничего кроме партии, кто основывал всю свою жизнь на ней, до очередной чистки, наверное, переживали что-то типа смерти… не имея какого-то определённого знания, без опоры на лабораторную чёткость… именно она не позволяла ему свихнуться, видит Бог, вот уж двадцать лет. Во всяком случае, им никогда не удастся —

Нет, ничего у них не выйдет, такого ещё не случалось… если только не скрыто, в журналах, конечно, ни за что не напечатают—

Станет ли Пойнтсмен—

Он может. Да.

Гриша, Гришенька! Так уж случилось. На нас всё слишком сразу: чужие города, комедианты в мятых шляпах, девицы канкана, фонтаны огней, оркестр, гремящий из своей ямы… Гриша с флажками всех наций в своих извилистых руках… свежие беззубки, тёплый пирожок, вечером стаканы горячего чая, между представлениями… учись забывать Россию, довольствоваться подлыми, поддельными кусочками её, какие уж подвернутся...

И вот распросторилось небо принять единственную первую звезду. Но Поркиевич ничего не загадывает. Такая его политика. Приметы начала ему не интересны, ни даже знаки отходных… Мотор судна даёт полный вперёд, взбитая им вода вздыбилась, розовая от заката, застила белое Казино на берегу.

Сегодня есть электричество, Казино снова подключили в электросеть Франции. Мохнатые кристальными иглами люстры блистают над головой, лампы помягче светят в саду снаружи. Спускаясь к обеду с Тантиви и танцовщицами, Слотроп остолбенел, чуть глаза не выпали при виде Катье Боргезиус, волосы в одной из тех изумрудных тиар, прочие части покрыты длинным платьем в стиле Медичи из бархата цвета морской волны. Её эскортом Генерал-Полковник и Бригадный Генерал.

– Привилегии вышестоящим, – напевает Тантиви, шаркая саркастическими подошвами по ковру, – о, вышестоящим, да-да-да.

– Хочешь меня взбесить, – улыбается Слотроп, – не сфурычет.

– Сам вижу. – Его ответная улыбка оползает. – О, нет, Слотроп, пожалуйста нет, мы же к обеду идём—

– Я знаю, что мы идём к обеду—

– Это уже ни в какие ворота, сними сейчас же.

– Тебе нравится? Рисунок ручной работы. Классные титьки, а?

– Это галстук из лондонской тюрьмы Вормвуд-Скрабз.

В главном обеденном зале они сливаются с потоками официантов, офицеров, дам. Слотроп, под руку с молодой танцовщицей, захваченный круговертью, умудряется проскользнуть вместе с ней на пару только что освободившихся мест: и кто же оказался там его соседом слева, если не Катье. Он отдувает щёки, косит глаза, старательно приглаживает волосы руками, и тут подают суп, к разборке с которым он приступает, как к обезвреживанию мины. Катье его игнорирует, оживлённо беседуя, поверх своего Генерала, с каким-то пернатым Полковником о его довоенной профессии управляющего площадкой гольфа в Корнуэле. Лунки да ямки. Прививается навык чувствовать рельеф местности. Но больше всего ему нравилось там по ночам, когда барсуки выходили для своих игрищ...

Когда принесли и разделались с рыбой, приключилось кое-что забавное. Коленка Катье, похоже, трётся об Слоптропову, бархатно-тёплая, под столом.

О-оопаньки, приходит Слотроп к выводу, ты ж посмотри: я наловчусь в таких уловках, не зря же тут Европа, а? Он поднимает свой бокал объявить: «Баллада Тантиви Макер-Мафика». Раздаются крики «ура», застенчивый Тантиви старается сдержать улыбку. Эта песня известна всем: кто-то из Шотландцев поспешает через комнату к роялю. Сезар Флеботомо подкручивает свои скользкие усы придать им вид острий ятаганов, шарит позади пальмы в бочке ещё чуть-чуть добавить огней, моргает, вынырнув обратно, и шипящим шёпотом вызывает своего Метр д’отеля. Вино пробулькало, глотки прочистились и добрая половина компании затягивает

Балладу Тантиви Макер-Мафика

В хоре звучат вроде как сотня — но скорее всего только пара Валлийцев, тенор с юга и бас из северных краёв их родины, ты ж понимаешь, так что любой разговор, хоть там тихий, хоть нет, глушится по полной. Именно то, что надо Слотропу. Он наклоняется в направлении Катье.

– Приходи в мою комнату! – шепчет она. – 306, после полуночи.

– Понял. – И Слотроп распрямляется вовремя, чтобы присоединиться к хору на первый же такт:

После обеда, Слотроп подаёт знак Тантиви. Их танцовщицы рука об руку отправляются в мраморные палаты, где кабинки туалета сообщаются сетью медных голосовых трубок, все акустические, способствовать общению кабинки-с-кабинкой. Слотроп и Тантиви переходят в ближайший бар.

– Послушай, – Слотроп толкует набычившись в свой фужер, отражая слова от кубиков льда, чтоб звучали с подобающим для случая холодом, – или меня слегка психоз хватает, или же тут чего-то не того, а?

Тантиви, изображавший беззаботность, прекращает напевать «У моря себе всякого позволишь, С чем воздержИшься в городе чудить», чтобы спросить: «Да, ну? Ты вправду так думаешь?»

– Брось, хотя бы тот осьминог.

– Каракатицы не редкость у берегов Средиземноморья. Хотя обычно не такие крупные — так тебя размер тревожит? Разве Американцы не любят—

– Тантиви, это не случайность. Ты слышал Блота? «Не убей его!» Краб у него наготове был, а и может в той же его планшетке, для отманки зверя. А куда он теперь запропастился вообще?

– Думаю, на пляже он. Там выпивки — залейся.

– Он много пьёт?

– Нет.

– Послушай, ты его друг—

Тантиви стонет: «Боже, Слотроп, я не-зна-ю, тебе я тоже друг, хотя постоянно, ты ж понимаешь, приходится сносить элементарную Слотропианскую параною...»

– Ни хрена не паранойя, а и сам знаешь тут что-то не чисто.

Тантиви грызёт ледышку, берёт прицел вдоль палочки для размешивания в фужере, рвёт салфеточку в мелкий снегопад, все барные уловки, он опытный пройдоха. Но наконец, негромко: «Ну он получает шифрованные сообщения».

– Ха!

– Я увидел одно в его сумке сегодня. Просто взглянул. Не пытался вникать. Он же при Верховном Главнокомандовании, в конце концов — думаю, в этом всё дело.

– Нет, не в этом. А как тебе такое.... – И Слотроп рассказывает о свидании назначенном Катье в полночь. На мгновение они почти вернулись в бюро ТОТСССГ, и падают ракеты, и чай в бумажных стаканчиках, и всё опять правильно...

– Ты пойдёшь?

– А что, не надо? Думаешь, она опасна?

– Я думаю, она восхитительна, и если б мне не надо было думать о Франсуазе, не говоря уж про Ивонну, я б впереди тебя мчался к её двери.

– Но?

Но часы над баром щёлкают один раз, а вскоре ещё один, уволакивая время, поминутно, в их прошлое.

– Или твой сдвиг заразный, – начинает Тантиви, – или же они и за мной следят.

Они смотрят друг на друга. Слотроп вспоминает, что без Тантиви он был бы тут совсем один: «Рассказывай».

– Если бы я знал что. Он изменился — только мне нечем доказать. Началось где-то… Ну, не знаю. С осени. Он перестал говорить о политике. Боже, мы могли обсуждать часами— И он уже не делится своими планами, чем займётся после дембеля, а раньше — основная его тема. Я думал этот Блиц так его кувыркнул… но после вчерашнего, мне кажется тут что-то больше. Чёрт, до чего же грустно.

– Что произошло?

– О. Не то, чтобы угроза. Или же ничего серьёзного. Я в шутку сказал, что займусь Катье. А Блот стал вдруг очень холоден и в ответ: «Вот от кого, на твоём месте, я бы держался подальше». – Потом постарался сгладить всё смешками якобы он тоже на неё запал. Но не в этом дело. Я— он больше мне не доверяет. Я— у меня такое чувство, что он использует меня, не знаю для чего. Терпит меня, покуда могу быть полезен. Как заведено между университетскими приятелями. Не знаю, приходилось ли тебе почувствовать это в Гарварде… время от времени, ещё как я учился в Оксфорде, у меня возникало ощущение какой-то особой структуры, о которой все умалчивают — которая выходит далеко за Тёрл-Стрит, за Корнмаркет, предназначена для составления счетов подлежащих оплате… никто не знает кому, когда, или в какой форме… но я думал, чепуха, мелочи по ходу того, чего ради я поступал, понимаешь...

– Ещё как понимаю. В той же самой Америке, тебе об этом говорят прежде всего прочего. У Гарварда там особое назначение. Его «образовательная» часть всего лишь только вывеска.

– Мы тут ещё совершенно невинны, как видишь.

– Возможно, некоторые из вас. Сочувствую насчёт Блота.

– Я всё ещё надеюсь, что ошибся.

– Это заметно. Но что теперь?

– Ну, как по-моему — сходи на свидание, будь осторожен. Держи меня в курсе. Возможно, завтра и мне будет что рассказать о приключении или двух, тебе на потеху. А если нужна помощь, – взблеснули зубы, лицо чуть зарделось, – так только кликни, я тебе помогу.

– Спасибо, Тантиви. – Иисусе, Британский союзник. Заглянули Ивонна с Франсуазой, манят их на выход. Затем Шпильзаль-Гимлера и до полуночи за баккара. Слотроп закончил с чем начинал, Тантиви проиграл, а девушки выиграли. Блот так и не появился, хотя не одна дюжина офицеров заходили и выходили, коричневые и отдалённые, как в ротогравюрах, по ходу вечера. Его девушку Ислейн тоже нигде не видно. Слотроп спросил, Ивонна пожимает плечами: «Гуляет с вашим другом? Откуда мне знать?» – Длинные волосы Ислейн и руки тронутые загаром, её лицо в улыбке шестилетней... Если усекут, что ей известно что-то, она не пострадает?

В 11:59, Слотроп оборачивается к Тантиви, кивает обеим девушкам, пытается похотливо хмыкнуть и отвешивает другу быстрый, подбадривающий тычок в плечо сжатым кулаком. Когда-то, ещё в школе, перед тем как послать его на поле, футбольный тренер юного Слотропа точно так же пристукивал его, придавая уверенности секунд на пятьдесят хотя бы, прежде чем его опрокинет на задницу и растопчет свора мордоворотов из школы Чойт, каждый с инстинктами и живой массой носорога-убийцы.

– Удачи, – говорит Тантиви искренне, рука уже тянется к сладкому шифону на попке Ивонны. Минуты сомнения, да, да… Слотроп подымается по маршам красно-ковровой лестницы (Добро Пожаловать Мистер Слотроп Добро Пожаловать в Наше Заведение Надеемся Вам Понравится Ваш Визит Сюда), малахитовые нимфы и сатиры парализованы в погоне, вечнозелёные, на молчаливых лестничных площадках, к единственной лампе на самом верху...