великие творения
                   былого

– В чём дело, милейший, – вопрошает Генерал, – костюм театрический, а? – К нему присоединилась пара дам, лучась в направлении, а возможно и сквозь, Слотропа.

– С кем вы говорите, Генерал?

– С этой вот помехой в тоге, – отвечает Генерал, – что разлёгся тут по курсу к моими следующими воротцами.

– Какая странность, Ровена, – обернувшись к своей компаньонке, –ты тут видишь какую-нибудь «помеху в тоге»?

– Ах, ничего подобного, Джевел, – отвечает беззаботная Ровена. – Мне тут видитсяГенерал на подпитии. – Дамы начинают хихикать.

– Если Генерал все свои решения принимает в таком состоянии, – Джевел насилу справляется с дыханием – то конечно, конечно же, легко докатится и до заката капустников, – Они обе начинают взвизгивать, очень громко, до неприятного продолжительно.

– А твоё имя станет уже Брунхильда, – их лица придушено розовеют, – вместо Джевел. – Они вцепляются друг в друга, чтоб не свалиться замертво. Слотроп хмурится на этот спектакль, куда влилась массовка из пары дюжин ротозеев.

– Ну-у-у-у кто-то спёр мою одежду, и я как раз шёл пожаловаться администрации—

– Но по пути решил натянуть лиловую простыню и залезть на дерево, – понимающе кивает Генерал. – Ну так, могу заверить, мы в силах как-то посодействовать. Блот, у вас примерно тот же размер, как у пострадавшего, не так ли?

– О, – крокетная бита через плечо, в позе Килгура или Кёртиса на рекламном щиту, с ухмылкой вниз на Слотропа. – У меня где-то была запасная форма. Идём, Слотроп, ты в порядке, право же. Ничего не сломал.

– Йёёохху! – Завёрнутому в подранную простынь, крокетисты помогли встать на ноги, Слотроп, прихрамывая, идёт за Блотом с травяной площадки Казино. Сначала они зашли в комнату Слотропа. Он находит её недавно убранной, совершенно пустой, готовой для новых постояльцев. «Что за…» – Выдёргивает ящики, пустые как барабаны: вся его одежда исчезла до ниточки, вместе с Гавайской рубахой. Что за ёб твою. Со стонами, обыскивает стол. Пусто. Шкафы пусты. Отпускные документы, удостоверение, всё стырили. Мускулы его спины пульсируют болью... «Что это, Асс?» – ещё раз выходит проверить номер на двери, просто уже для проформы. Он знает. Больше всего жаль рубаху от Хогана.

– Для начала, одень что-нибудь приличное, – тон Блота полнится отвращением директора школы. Ввалились два младших офицера со своими саквояжами. Замерли вылупившись на Слотропа. «Эй, приятель, ты угодил не в тот театр военных действий», – орёт один. – «Прояви хоть каплю уважения!» – ха-хакает второй, – «это Лоренс Аравийский!»

– Блядь, – грит Слотроп. Руку даже поднять не получается, ещё меньше замахнуться. Они прошли в комнату Блота, где общими усилиями облачили его в форму.

– Слушай, – вдруг осенило Слотропа, – а где этот Макер-Мафик сегодня утром?

– Понятия не имею, право же. Гуляет с девушкой. Или девушками. А ты где был?

Но Слотроп осматривается вокруг, очко стиснулось запоздалалым страхом, нахлынувший пот усеял каплями лицо и шею, пытается найти в этой комнате, которая у Тантиви с Блотом на двоих, хоть малейший след своего друга. Колючий Норфолкский китель, костюм в тонюсенькую полоску, хоть что-нибудь...

Ничего. «Так Тантиви съехал, что ли?»

– Он мог и съехаться, с Франсуазой или Как-бишь-её. Или мог вернуться в Лондон пораньше, мне он не отчитывается, я не бюро пропавших без вести…

– Он твой друг. – Блот, вызывающе пожав плечами, в первый раз за всё их знакомство, смотрит прямо в глаза Слотропу. – А ты ему нет? И кто же вы теперь?

Ответ во взгляде Блота, сумрачная комната целиком рационализировалась, в ней ничего праздничного, только униформы с Савил-Роу, серебряные расчёски и бритвеный набор шеренгой по ранжиру, блестящий шип на восьмиугольном постаменте с наколотою кипой, высотой в полдюйма, бледных квадратиков бумаги для заметок, уголок к уголочку… кусочек Уайтхолла на Ривьере.

Слотроп отводит взгляд: «Попробую найти его», – бормочет он, отступая за дверь, форма отвисает на заднице, а в талии жмёт. Терпи, приятель, тебе её носить, пока что...

Он начинает с бара, где они говорили в прошлую ночь. Тут никого кроме Полковника с громадными подкрученными усами, в фуражке, который сидит перед чем-то большим, пенным, с приправой из белой хризантемы. «А честь отдавать тебя в Сандхёрсте не учили?» – орёт офицер. Слотроп, поколебавшись лишь мгновенье, салютует. «Грёбанное У.П.О.К., они там просто сборище нацистов». Бармена не видно. Никак не вспомнить что—

– Ещё что надо?

– В общем-то, я, э, Американец, просто одолжил униформу и, ну я искал Лейтенанта Макер-Мафика...

– Ты кто? – взревел Полковник, выдирая зубами лепестки из хризантемы. – Это что за нацистские бредни, а?

– Да, спасибо, – Слотроп убирается из комнаты, ещё раз отдавая честь.

– Хоть стой хоть падай, – катится следом эхо вдоль коридоров к Гимлер-Шпильзааль. – Полный нацизм!

В безлюдьи полуденного затишья, распростёрлось красное дерево, зелёная бязь, зависшие фестоны бордового бархата. Длинноручечные деревянные грабельки для сгребания денег разложены веерно по столам. Серебряные колокольчики с эбонитовыми черенками перевёрнуты устьем книзу на красноватую полировку. Вокруг столов, ровнёхонько расставлены Имперские кресла, пустопорожние. Но некоторые выше остальных. Здесь уже нет откровенно прямых признаков азартной игры на удачу. Тут делается иное, более реальное, менее жалостливое, систематически скрываемое от Слотропа и ему подобных. Кто занимает кресла, что повыше? Есть ли у Них имена? Что разложено по бязевому полю перед Ними?

Свет медного цвета проникает внутрь сверху. Фрески опоясывают огромный зал: пневматические боги с богинями, застенчивые юноши с пастушками, туманящаяся листва, всплеск шарфиков... Отовсюду нависает заокругленная позолота висюлек — с лепнины, люстр, колонн, оконных рам… истёртые паркетины лоснятся под стеклом крыши… С потолка, кончаясь метра за полтора над столами, висят длинные цепи с крюками на концах. Что цепляют на эти крюки?

Около минуты Слотроп, в его Английской униформе, один на один с параферналиями распорядка, наличие которого, в крошеве заурядного пробуждения, он только-только лишь начинает прозревать.

Возможно, на какой-то миг, некая золотистая, несколько смахивающая на корень или людскую фигуру, форма стала возникать среди коричневатых и ярко кремовых теней вокруг. Но Слотроп не из тех, от кого легко отделаться. Кратко, до неприятного, ему доходит, что да — всё в этой комнате и впрямь применяется для чего-то ещё. У Них иное назначение вещей, ничем не совпадающее с нашим. Никогда. Два порядка присутствия, на вид идентичны… но, но…

О, тот мир

Почему здесь? Зачем радужные контуры того, что вот-вот раскроется и станет яснее ясного, настигли его в этом послойно зашифрованном зале? отчего одно только вхождение сюда равнозначно прорыву к самому Запретному — встречаются такие длящиеся помещения, комнаты закоснелого паралича с возгонкой зла, до конденсата и в осадки, которые боишься даже слегка нюхнуть, от стёртых в памяти коррупций, где полно стоячих статуй, распростёртых крыл в сером оперении, расплывчато запорошённых лиц — пыль переполняет комнаты и, клубясь, скрывая формы присутствующих по углам или чуть глубже, оседая на их парадно чёрные лацканы, смягчающие до рафинадности набеленные лица, белые манишки сорочек, ювелирные камни и платья, белые руки в движении неуловимо скором, не поспеваешь высмотреть… что за игру Они сдают? Что за ходы такие гладкие и древние, и выверенные настолько?

– Нахуй, – шепчет Слотроп. Ему известно лишь это заклятье, довольно-таки подходящее на любой случай, кстати. Шёпот его плутает в тысячах очертаний миниатюрных рококо. Может, сегодня ночью он прокрадётся сюда — нет, не ночью — но найдёт время, с ведром и кистью, и набросает НАХУЙ внутри облачка, прималёванного ко рту какой-нито из розовеньких пастушек тут...

Уходя, он пятится за дверь, как будто половина, его ключевая половина прилипла к царственному излучению: удаляясь, оставаться лицом к Присутствию вселяющего страх, зовущего.

Снаружи, он направляется к заливу, к резвящимся купальщикам и белым всплескам ныряющих птиц, к безостановочным шлепкам чаячьего дерьма. Когда прогуливаюсь по Бва-дебулон с видом пофигиста… Отдаёт честь всем и каждому в униформе, для закрепления на уровне рефлекса, чтобы не нарваться на лишние неприятности, старайся стать невидимым… всякий раз отмахивает руку вспять чуть придурковатее. Облака быстро собираются, из моря. Тантиви нигде не видно, совсем нигде.

Призраки рыбаков, стеклодувов, торговцев мехом, проповедников отщепенцев, патриархов возвышенностей и политиканов долин, лавиной устремляются вспять от Слотропа, обратно в 1630, когда губернатор Винтроп прибыл в Америку на Арбелле, флагманском судне пуританской флотилии того года, где первый Американский Слотроп был корабельным коком или типа того — и вот эта Арбелла и целый флот плывут под парусами задом наперёд, ветер отсасывает их обратно к востоку, создания, поприопёршиеся на полях по краям неведомого, втянули свои щёки, аж глаза с натуги вылупились, до чёрных глубоких впадин, на усмотрение зубов, а не молочно херувимских зубиков, покуда старые лоханки прут из Бостонской Гавани вспять через Атлантику, чьи течения и валы струятся и вздымаются задом наперёд… искупление за всякого из корабельных коков, кто когда-либо поскальзывался и падал от нежданного толчка палубы, — вечернее хлёбово само собой сбирается с досок и с возмущённых туфлей более привелигированного в оловянный котелок, а сам прислужник вспрыгивает, распрямляясь вновь, а блевотина, на которой он поскользнулся, влетает обратно в рот выблевавшего… Круто переменно-о! Тайрон Слотроп снова Англичанин! Но похоже, это не совсем то искупление, которого Они ожидали...

Он на широкой мощёной эспланаде с рядами пальм по сторонам, их заливает густая чернота из набегающих на солнце туч. Тантиви нет и на пляже тоже, как нет и двух девушек. Слотроп сидит на невысокой стенке, болтает ногами, смотрит, как с моря надвигается серый, грязно-пурпурный фронт порывистых полос дождя. Воздух вокруг него холодеет. Его трясёт. Что Они делают?

В Казино Слотроп возвращается, как раз когда дождевые круглые крупные капли, густые как мёд, начинают расшлёпываться в гигантские звёздочки примечаний по тротуару, сманивая его посмотреть чуть ниже текста текущего дня, там всё разъясняется. Он не станет смотреть. Никем никогда не сказано, будто в день нужно втискивать хоть какой-нибудь смысл по его окончании. Он просто бежит. Дождь нарастает в мокром крещендо. Его подошвы взмётывают воду чередой истончённых цветов, каждый на миг зависает позади его бега. Это побег. Он заходит, испятнанный дождём до масти в яблоко, и начинает лихорадочный поиск в огромном инертном Казино, взяв старт опять из того же задымлённого, пахнущего самогоном бара, затем через маленький театр, где в этот вечер состоится постановка краткой версии L’Inutil Precauzione (вымышленная опера, посредством которой Росина пытается одурачить своего опекуна в Севильском Цирюльнике), в его зелёную комнату, где девушки, шелковистый набор девушек, но без тех троих, которых Слотропу так хотелось бы повидать, взбивают волосы, поправляют подвязки, наклеивают ресницы, одаривают его улыбками. Ни одна не видела Француазу, Ислейн, Ивонну. В соседней комнате оркестр репетирует оживлённую тарантеллу Россини. Флейты и кларнеты, все, где-то на полтона ниже. Вдруг Слотропу доходит, что он среди женщин, немалая часть жизни которых пришлась на войну и оккупацию, когда люди исчезали ежедневно… да, пара-другая глаз смотрит на него с той давней Европейской жалостью, взглядом, что станет ему весьма знакомым, задолго до того, как и он утратит невинность, обернувшись одним из них...

Вот он так и шатается по ярким людным комнатам для игр, обеденному залу и его приватным продолжениям помельче, обламывая тет-а-теты, натыкаясь на официантов, и куда ни глянь вокруг одни только незнакомцы. А если тебе нужна помощь, так я могу помочь... Голоса, музыка, сдача карт звучат всё гнетущее, шумнее, и вот опять стоит он, оглядывая Гимлер-Шпильзааль, уже битком, блеск драгоценностей, глянец кожи, крутятся-вертятся спицы рулетки — именно тут он понял, что сыт по горло, что слишком её много, всей этой игральной круговерти, чересчур много игр: гнусаво-приставучий голос крупье, которого ему не видать — messieurs, mesdames, les jeux sont fait — всё вдруг заговорило с ним напрямую из Запретного Замка, и именно о ставке Слотропа в игре, что велась весь день, против невидимого Заведения, то есть, в конце концов, на кону его душа, — ужаснувшись, он даёт задний, и снова возвращается под дождь, где электрические огни Казино, полным холокостом, вылупились из отражений в обожжённых плитах мостовой. Со вскинутым воротником, в фуражке Блота, натянутой до ушей, он повторяет блядь каждые две минуты, дрожит, спина всё ещё ноет после того падения с дерева, он бредёт, спотыкаясь, под дождём. Чувствует, что может и расплакаться. Да и как же быстро всё обернулось против него! Его друзья, давнишние и новые, каждый клочок бумаги, одежды, указывавшие, кто он есть, просто исчезли к ебеням. Как вынести такое не потеряв достоинства? Только много позже, измотанный, шмыгая носом, намёрзшийся и несчастный в этом узилище из отсыревшей армейской шерсти, он таки подумал о Катье.

В Казино он возвращается почти в полночь, её час, топает наверх, оставляя за спиной мокрые следы, громкие, как стиральная машина — останавливается перед её дверью, разливая дождь по ковру, не решаясь даже постучать. Её тоже забрали? Кто затаился за дверью, и какие приборы принесли Они на него? Но она услыхала его и открыла с улыбчивыми ямочками улыбки упрёка, что такой мокрый. «Тайрон, я по тебе скучала».

Он пожимает плечами, конвульсивно, беспомощно, окатив их обоих брызгами:.. «Это единственное место, куда я мог прийти». Её улыбка медленно распахивается. Тогда он мягко ступает через порог, толком не соображая — дверь это или высокое окно, в её комнату.

* * * * * * *