великие творения
                   былого

Во время занятий, подняв голову, он частенько ловит сэра Стивена Додсон-Трака на том, что, уточняя по секундомеру, тот чиркает какие-то заметки. Охренеть. Интересно б знать про что. Ему даже и в голову не заходит как-то увязать с теми его загадочными эрекциями. Личность человека складывалась — или, возможно, подгонялась — так, что подозрения отшвыривались по касательным, не успев набрать разгона. Зимний свет солнца пролёг по половине его лица, словно мигрень, наутюженные отвороты брюк, мокры и полны песка, потому что утром каждого дня, в шесть, они шагают вдоль береговой линии, сэр Стивен сделал свой прикид вполне опознаваемым, чего не скажешь о его роли в сговоре. Слотропу известно только, что это агроном, хирург мозгов, исполнитель партии гобоя в концерте — в том же Лондоне на всех командных уровнях полно таких многосторонних гениев. Но, как и с Катье, вокруг задорно всесторонней образованности Додсон-Трака висит неоспоримая аура подёнщика и лузера...

Однажды Слотропу подвернулся случай проверить это. Похоже, этот Додсон-Трак любитель шахмат. Под вечер одного из дней он в баре спросил Слотропа играет ли тот.

– Никак нет, – соврал, – ни даже в шашки.

– Проклятье. Мне до сих пор не случилось сыграть ни одной стоящей партии.

– Я знаю одну игру, – что-то от Тантиви таилось глубоко внутри всё это время. – Игра на выпивон, называется Принц, возможно как раз таки Англичане изобрели её, потому что принцы это ведь у вас, верно? а у нас нет, хотя и в этом ничего плохого, понимаешь, но каждый берёт номер, а и даётся старт, что Принц Уэльский потерял хвосты, ну это так просто, без обид, номера идут по часовой стрелке вокруг стола, а номер два их нашёл, по часовой от Принца, или кто какой себе надумает, и он теперь Принц этот самый, шесть или ещё там что, и понятно, что сперва выбирается Принц, ему и начинать, потом номер два, или кого там Принц назвал, грит, но сперва он говорит, Принц, то есть, Уэльский, хвосты, сэр два, после того как скажет про то, как Принц Уэльский потерял свои хвосты, а номер второй отвечает, не я, сэр—

– Да, да, но, – взглянув на Слотропа самым странным взглядом, – то есть, хочу сказать, я не совсем понимаю, знаете ли, в чём, собственно, суть. Как в ней выигрывать?

Ха! Он ещё спрашивает как выигрывать: «В ней не выигрывают», – уже на всех парусах, вспомянув Тантиви, маленький такой анти-сговорный экспромт, – «в неё проигрывают. Один за другим, победитель тот, кто остался».

– Звучит довольно отрицательно.

– Гарсон! – Выпивка для Слотропа всегда на Заведении. А им того только и надо, как ему кажется. – Вон того шампанского! Постоянно подливай, а когда кончается пусть несут ещё, компредез? – Какое-то число висло-губых младших офицеров, заслышав магическое слово, подтягиваются ближе и занимают места, пока Слотроп объясняет правила.

– Я не вполне уверен, — начинает Додсон-Трак.

– Чепуха. Чего там, только на пользу – вырваться из той шахматной колеи.

– Стаканы побольше, – орёт Слотроп официанту. – Пожалуй, вон те пивные бокалы! Да! Самое оно. – Официант выхлопывает пробку из трёхлитровой бутыли Veuve Clicquot Brut и наполняет всем по кругу.

– В общем, Принц Уэльский, – заводится Слотроп, – потерял свои хвосты и номер третий нашёл их. Принц, хвосты, номер три.

– Не я, сэр, – отвечает Додсон-Трак, как-то малость оборонительно.

– Кто, сэр?

– Пять, сэр.

– А что говорить надо? – Спрашивает Пять, Шотландец в парадных брюках в клеточку, хитрый с виду.

– Ты проебал, – распоряжается по-принцевски Слотроп, – так что пей. Всё до дна и без передыху.

Так оно и идёт. Слотроп сдаёт роль Принца Четвёртому и все номера сдвигаются. Шотландец выбывает первым, делая сперва умышленные ошибки, но вскоре уже неизбежные. Трёхлитровые бутыли приходят и приканчиваются, толстенные, зелёные, мятая серая фольга на горлышках блестит отражением электрического сияния бара. Пробки становятся прямее, не такие грибовидные, даты de gorgement продвигаются всё ближе в военные годы, а компания хмелеет. Шотландец с хихиканьем скатился со стула, продержался ходячим метра три, а дальше завалился спать под горшком пальмы. Другой молодой офицер незамедлительно вскальзывает на его место. Слово, из уст в уста, разнеслось по Казино, и вскоре толпа постояльцев скопилась вокруг стола, выжидая вылета следующих. Притащен лёд громадным куском, папоротниково-треснутый внутри, испускающий белый выдох каждой своею гранью, расколот и расщеплён в большое мокрое корыто – принимать процессию бутылей, что плывут из погреба уже как на конвейере. Вскоре измученным официантам пришлось воздвигнуть пирамиды из пустых бокалов и наполнять их, на манер фонтана, через верхний, пузырящиеся струи ниспадают, вызывая радостные клики толпы. Ну и конечно же, нашёлся хохмач выдернуть бокал у основания, вся конструкция зашаталась, все подскочили спасать, что подвернётся, прежде чем вся пирамида гробанулась, облив униформы и обувь — чтобы могли приступить к построению заново. Игра переходит в Сменного Принца, где каждый объявленный номер тут же становится Принцем, а все номера сдвигаются, соответственно. К этому моменту уже невозможно определить кто ошибся. А кто нет. Возникают пререкания. Половина комнаты поёт вульгарную песню:

Вульгарная песня

Голова у Слотропа уже шар в полёте, не вертикальном, а по горизонтали, исключительно поперёк комнаты, но на привязи к своему месту. В мозгу его каждая клетка стала пузырёчком: он трансмутировал в виноград Эперней, прохладная тенистость, благородный отжим. Вгляд его уставился напротив, в сэра Додсон-Трака, который каким-то чудом всё ещё прям, хотя в глазах остекленелость. Ага, пральна, тот этта тоже стал анти-сговорным, да, да, щас... он сосредоточился пронаблюдать очередной пирамидальный фонтан, теперь уже из сладкого Taittinger, без всякой даты на наклейке. Официанты и сменившиеся крупье, сидят вдоль стойки, как птички на проводе, глазеют. Вокруг невероятное шумилово. Валлиец с аккордеоном выперся на стол. Наяривает «Испанскую красавицу» в до-мажоре, терзая бока своего хрипучего ящика как маньяк. Густющий дым висит, свиваяся клубочками. В недрах его глубин тлеют всякие трубки. Не менее трёх кулачных поединков в процесс продолжения. Уже затруднительно определить в каком конкретно месте идёт игра Принц. Девушки толпятся в дверях, хихикают, указывают пальцами. Свет в комнате бурый от набившейся униформы. Слотроп ухватил свой бокал, пытается поднятся на ноги, его вертануло и он с грохотом валится на процесс игры в кости. Элегантность, предупреждает он себя: праувляй элллегантно сыть... Собутыльники поднимают его за подмышки и задние карманы, чтобы швырнуть в направлении Додсон-Трака. Он пробирается под столом, Лейтенант, а может два, падают на него по пути, через ещё один пруд искристого, добавочную трясину блевотины, прежде чем нащупалось то, что кажется ему набитыми песком отворотами брюк Додсон-Трака.

Осторожно опуская взгляд вниз на Слотропа: «Не уверен смогу ли, собственно, стоять...» Им потребовалось некоторое время, чтобы выпутать Слотропа из стула, а затем встать, тут возникли сложности определения в какой стороне дверь, потом нацелиться в неё... Шатаясь, поддерживая друг друга, они протолкались сквозь машущую бутылками, застывшую глазами, расхрыстанную, орущую, побелело-лицую, брюховислую шарагу, в плывуче гибкую надушенную зрительскую аудиторию из девушек у двери, такие все сладенько высокие, шлюз декомпрессии перед выходом.

– Блядь Святая! – таких закатов уже почти не бывает, закат необжитых земель 19-го столетия, пара из которых были перенесены, и уж того-то стоили, на полотно, пейзажи Дикого Запада кисти художников, о которых никто никогда не слыхивал, когда земли оставались ещё не занятыми, глаз невинным, а присутствие Творца более явным. И вот он всколоколил тут, над Средиземноморьем, возвышенный и одинокий, этот анахронизм изначально красным, жёлтым такой чистоты, что уж нигде не сыщешь сегодня, чистота, что просто так сама и просится на загрязнение… вот оттого-то Империя продвигалась к западу, а куда ж ещё ей было, если не к тем девственным закатам, чтобы всунуться и осквернить?

Но там на горизонте, у самой кромки обожжённого мира, кто это те недвижимые гости… вон те фигуры в длинных одеяниях — наверняка, беря поправку на такую удалённость, ростом в сотни миль — на лицах их безмятежный пофигизм, как у Будды, обращены к морю, непостижимые, честное слово, как у того Ангела, что стоял над Любеком во время бомбёжки в пятницу перед Пасхой, явившийся тогда ни разрушать, ни сохранять, но засвидетельствовать игру на искушение. Она стала предпоследним шагом Британской столицы, прежде чем отдаться, вступить в связь, из-за которой и пойдёт по ней потом сыпь да струпья, отмеченные на карте Роджера Мехико, таящиеся в этой любви, делимой с череном еженощных грабель Мистера Смерть… потому что приказ КАС совершить рейд против гражданского Любека явился тем долгим взглядом, который не спутаешь ни с чем, зовущим ну не тяни, иди же выеби меня, на который встают и с визгом валятся ракеты, те самые, А4, которые так и так должны были спустить, да только чуть пораньше бы...

Так что же в этот вечер высматривают стражи края мира? теперь уже темнеющие, монументальные создания, стоически переходя в цвет шлака, пепла для стабилизации ночи, сегодняшней ночи… что тут такого грандиозно сто́ящего наблюдения? Только Слотроп тут, да сэр Стивен, счастливо бредут себе поперёк длинных тюремно-решётчатых теней отброшенных пальмами вдоль эспланады, промежутки между тенями омыты сейчас очень тёплым закатно-красным, поверх зернисто-шоколадного пляжа. В ближайшие минуты тут явно ничего не предвидится. Ни автомобильного шелеста по дорожкам спуска, ни миллиарда франков поставленного на женщину или на согласие наций за каким-то из столов внутри. Всего-навсего чисто формальные взрыды сэра Стивена, только что вставшего одним коленом на песок, всё ещё тёплый после минувшего дня: мягкие придушенные всхлипы сдерживаемого в себе отчаяния, так явно выдают мучения и гнёт, через которые ему пришлось пройти, что даже и Слотроп ощущает, в своём персональной горле, болезненные вздроги сочувствия к усилиям, что прилагает этот человек...

– О, да, да, знаете ли, я, я, я не могу. Нет. Я полагал, что вы знаете — хотя зачем вам скажут? Каждый из Них знает. Я служебное посмешище. Даже людям известно. Нора путалась с толпой психов годы напролёт. В любой момент подойдёт для выпуска Новостей Мира—

– Ах! Да! Нора — та дама, которую застукали в тот раз с парнишкой, который-кто может менять свой цвет, верно? Охренеть! Точно, Нора Додсон-Трак! То-то мне имя показалось знакомым—

Однако сэр Стивен уже о другом: «…был сын, да, мы были благословлены разумным сыном, мальчик вашего возраста. Франк… Думаю, его послали в Индо-Китай. Они очень вежливы, когда я спрашиваю, очень вежливы, но не говорят, где он... Они хорошие люди в Фицморис-Хаус, Слотроп. Они хотят, как лучше. Тут всё, в основном, только моя вина... Я очень любил Нору. Очень. Но было и что-то другое... Нечто важное. Так мне казалось. И до сих пор так думаю. Мой долг. Когда она продолжила, ну знаете… такая их натура. Сами знаете как они, домогаются, им только бы за-затащить в постель. Я не мог, – голова трясётся, волосы раскалённо-оранжевые посреди сумерек, – я не мог. Забрался слишком далеко. Другая ветвь. Не мог спуститься обратно к ней. Она... её осчастливливало даже прикосновение, когда-никогда... Слушайте, Слотроп, ваша девушка, ваша Катье, о-она очень красивая, знаете.

– Знаю.

– О-они думают мне всё равно, уже. «Вы сможете отслеживать беспристрастно». Ублюдки… Нет, это я просто так… Слотроп, мы до того все механические пешки. Делаем, что скажут. Вот и всё что в нас есть. Слушайте — что, по-вашему, я чувствую? Когда вы отлучаетесь после каждого урока. Да, я бессильный — мне остаётся лишь вести учёт, Слотроп. Писать отчёты…

– Эй, Асс…

– Не злитесь. Я безвреден. Вот вы меня ударьте, я упаду и тут же подскочу. Вот так. – Он демонстрирует. – Я переживаю за вас, за вас обоих. Я правда переживаю, поверьте, Слотроп.

– Окей. Вот и скажите мне, что за дела.

– Мне не всё равно.

– Ладно, ладно…

– Моя «задача» наблюдать вас. Такая мне задача. Вам нравится моя задача? Нравится? Ваша «задача»… изучить ракету, дюйм за дюймом. Я должен… посылать ежедневный отчёт о вашем прогрессе. И это всё, что мне известно.

Но это не всё. Он что-то прячет, что-то есть на дне, а Слотроп дубина слишком пьян, чтобы хоть как-то докопаться. «Про меня и Катье тоже? Подглядываешь в замочную скважину?»

Всхлипы: «Какая разница? Для этого я абсолютно подходящ. Абсолютно. В большинстве случаев я не могу даже мастурбировать… противная молофья не брызжет на отчёты, знаете ли. Им не понравилось бы. Просто холощёный, просто взгляд регистратора… Они так жестоки. Не думаю, что они даже понимают, на самом деле… Они и не садисты даже… Тут просто полное бесчуствие...

Слотроп кладёт руку на его плечо. Ткань костюма сдвигается в складки на тёплой кости под нею. Он без понятия, что сказать, что сделать: а сам себя чувствует опустошённым, спать хочется... Но сэр Стивен, коленопреклонённый, вот-вот, сотрясаясь на самом краешке, скажет Слотропу ужасный секрет, роковое признание:

О Пенисе, Считавшемся Своим

Фигуры в море выслушали, и вот уже, раздёрганные ветром, стали ещё отдалённей, пока отходит, холодея, свет... К ним так трудно дотянуться — трудно ухватить. Кэрол Эвентир, ища подтверждения ангелу Любека, узнал насколько трудно — он и его контроль Петер Сачса, оба, побарахтались в трясине между мирами. Впоследствии в Лондон прибыл с визитом самый вездесущий из всех двойных агентов, Сэмми Хильберт-Шпейс, про которого все думали, что он в Стокгольме или всё же таки в Парагвае?

– Вот оно что, – снисходительно рыбье лицо изучает Эвентира, подвижное, как тарелка антенны управления наводкой и даже менее жалостливое, – а я-то думал, что—

– Вы думали, что просто для галочки.

– Ещё и телепат, Боже, ну он хорош, а? – Однако не спускает рыбьих глаз. Это довольно пустая комната. Адрес за Голахо-Мьюз обычно используется для трансакций наличными. Они вызвали Эвентира из «Белого Посещения». В Лондоне тоже в курсе, как рисовать пентаграммы и произносить заклинания, как вызвать именно того, кто требуется... Стол уставлен стаканами, захватанными, беловатыми, пустыми или с осадком от тёмно-коричневых, либо красных напитков, пепельницами и обрывками искусственных цветов, которые этот вот Сэмми ощипывает, раскручивает, складывает в загадочные кривые и узлы. Паровозные дымы заносит в приоткрытое окно. Одна из стен в комнате, хоть и пустая, истёрта мелькающими год за годом тенями агентов, как некоторые зеркала в общественных пунктах питания отражениями посетителей: поверхность обретает характер, подобно старому лицо...

– Но вы ведь не беседуете с ним на самом деле, – ах, этот Сэмми, что-что а уж этого у него не отнять, умеет эдак вот мягонько, мягче мягкого, – то есть это же не телеграфист вам какой-то типа малость поболтать среди ночи...

– Нет, нет, – тут Эвентир понимает, что записи всего, что приходит через Сачсу, прочитываются — и ему показывают то, что прошло цензуру. И что именно так оно и продолжается уже какое-то неопределённое время... Вот и расслабься, впади в пассивность, посмотри, что вырисовывается из разговора Сэмми, очертания, впрочем, Эвентиру уже известны — он вызван в Лондон, но его не просят войти в связь с кем-либо, значит, их интересует сам Сачса и цель этой встречи не в том, чтобы задействовать Эвенира, а предупредить его. Наложить вето на часть его личной скрытой жизни. Обрывки, тон голосов, выбор слов сейчас всё сплетается в нечто целостное: «…должно быть изумился, обнаружив себя по ту сторону… однажды мне тоже доставался Зачза или парочка… так уж держись от улицы подальше… зачем сверять что к чему, старина Зачза тоже отфильтровывает наши личности, понимаешь, исходя из данных, это нам облегчит…»

Подальше от улицы? Всем известно, как погиб Сачса. Но никто не знает почему он выходил в тот день, что довело его до такого. И Сэмми сейчас говорит Эвентиру: Не спрашивай.

Но попытаются ли они подобраться и к Норе тоже? Если тут возможны аналогии, если Эвентир как-то проецируется на Петера Сачсу, тогда, быть может, Нора Дадсон-Трак становится женщиной, которую Сачса любил, Лени Пёклер? Распространится ли вето на прокуренный голос Норы и её уверенные руки, и не станут ли держать Эвентира, на срок, может даже пожизненный, под некоей весьма утончённой формой домашнего ареста за преступления, о которых ему никогда не скажут?