великие творения
                   былого

Оказывается, кто-то из веселящихся гостей успел нашпиговать голландский сыр сотней граммов гашиша. Слушок разнёсся. Приглашённых враз потянуло на брокколи с сыром. Ростбифы лежат нетронутыми, остывая на длинных столах буфетной. Треть собравшихся уже уснули, в основном на полу. Приходится пробираться между тел, чтобы добраться туда, где хоть что-то вообще происходит.

Что именно происходит неясно. В саду, на свежем воздухе, обычные тесные группки, заняты сделками. Сегодня особо не на что посмотреть. Гомосексуальный треугольник шипит в обоюдных щипках и обличениях, перекрыв доступ к двери в туалет. Снаружи, офицеры помоложе заблёвывают цинии. Парочки прогуливаются. Девушек предостаточно, драпированы в бархат, рукава прозрачные, сами широкие в плечах, со следами недоедания, в шестимесячных завивках, говорят на полудюжине языков, попадаются коричневые от здешнего солнца, другие бледны как Зам Смерти из более восточных регионов Войны. Рьяные молодчики с волосами глаже патентованной кожи шустрят вокруг, старательно завлекая дам, тогда как головы постарше и вовсе без волос предпочитают выжидать, прикладывая минимум усилий, глаза и рты устремлены по комнатам вокруг, толкуя, между тем, про бизнес. Дальний конец салона занят танцевальным оркестром и тощим шансонье с очень красными глазами, который поёт:

Джулия (Фокс-Трот)

Саксофония и мелодия в стиле Парк-Лейн, самое оно для определённых состояний сознания. Слотроп заметил Хилари Бонса, явно павшего жертвой галлюциногенного голландского сыра, тот задремал на здоровенном пуфе с Мишель, которая ласкает его брелок от ИГ Фарбен вот уже часа два или три. Слотроп помахал, но никто из них его не видит.

Алкаши с наркушами, утратив всякий стыд, вступают в бойцовские единоборства в буфете и на кухнях, обыскивают кладовки, вылизывают донышки кастрюль. Фланирует партия купальщиков-нудистов, направляясь к ступеням ведущим на пляж. Наш гостеприимец, этот самый Рауль, бродит в трёхведёрной шляпе, рубахе как у Тома Микса, с парой шестизарядных, водит за узду Першеронскую лошадь. Лошадь роняет яблоки навоза на Бухарский ковёр, и на распростёртых гостей, кто подвернётся. Всё это как-то бесформенно, не сфокусировано, пока не раздался саркастичный туш оркестра на появление самого жуткого мордоворота из всех, какие попадались Слотропу за пределами кино про Франкенштейна—в белом зут-сюте, с уймой складок на штанинах, да при том ещё и длинная золотая цепочка от часов, что взбалтывается сверкающей петлёю на каждый его шаг по комнате, где он хмурится на каждого типа  спешит дальше некуда, однако уделяет время осмотру лиц и тел, качая головой из стороны в сторону, методично, чуть зловеще. Он останавливается, наконец, перед Слотропом, который сбивает коктейль Ширли Темпл для себя любимого.

– Ты.– Палец размером с кукурузный початок, за дюйм от носа Слотропа.

– Эт точно,– Слотроп роняет на ковёр вишню марашино и раздавливает при шаге назад.– Эт я. Точняк. А чё? Да хоть шо.

– Пошли.– Они выходят наружу в рощицу эвкалиптов, где Жан-Клод Гонгье, пресловутый торговец белыми рабынями из Марселя, ведёт охоту на потенциальный товар. «Эй ты»,– орёт он в деревья,– «хочешь быть белой рабыней, а?» –«Да ну нахер»,– откликается голос невидимой девушки,– «я хочу быть зелёной рабыней!» –«Лиловой!»–кричит кто-то с оливкового дерева.–«Бордовой!» –«Пора переходить в толкачи наркотой»,– грит Жан-Клод.

– Слышь,– приятель Слотропа вытаскивает конверт плотной бумаги, который, как даже в сумраке угадывает Слотроп, набит Американскими оккупационными кредитками с жёлтой печатью,– ты подержи это при себе, пока не заберу. Похоже, Итало хочет заявиться сюда раньше Тамары, а я не уверен кто—

– Расклад, сталпыть, такой, Тамара надумала тут показаться раньше, чем сегодня,– вставляет Слотроп голосом Грочо Маркса.

– Не подрывай свой авторитет в моих глазах,– советует Здоровила.– Ты как раз, кто нужен.

– Точно,– Слотроп впихивает конверт в карман.– Эй, а где ты пригрёб себе такой зут-сют, шо на тебе прям щас?

– Ты какой размер носишь?

– 42, средний.

– Будет тебе такой,– и, после этих слов, угрохотал обратно в дом.

– А и крутую цепочку для часов!– кричит вслед Слотроп. Что за херня тут творится? Он бродит кругами, задаёт вопрос-другой. Оказыца, детину кличут Бладгет Ваксвинг, широко известный беглец из Казарм Мартьер в Париже, худшей из тюрем для военнослужащих на Европейском Театре Военных Действий. Ваксвинг специализируется на подделке всевозможных документов—карточки для военных магазинов, паспорта, Soldbücher—армейским снаряжением тоже приторговывает. Он в самоволке и в бегах после Бельгийской Битвы и, с приговором к смерти над головой за это, продолжает по ночам появляться в столовых армейских баз посмотреть кино—при условии, что будет вестерн, он любит такую хренотень, топот копыт из металлических репродукторов вдоль сотни метров бочек с горючим на чужой земле изъезженной покрышками армейских тягачей ерошит его сердце, словно дуновения бриза, через кого-то из множества своих контактов он снял общее расписание на каждый фильм в каждом оккупационном городе, и известен случай, когда он угнал Генеральский джип просто затем, чтоб смотаться в тот Понтьер на один вечер посмотреть старого доброго Боба Стила, а может Мака Брауна. И пусть его фото висит на видном месте во всех караулках и запечатлено в мозгах тысяч военных полицейских, но он посмотрел Возвращение Джека Слейда двадцать семь раз.

История, что разворачивается тут сегодня ночью, типично романтичная интрига времён Второй Мировой, обыкновенная вечеринка у Рауля, на которой предстоящая доставка партии опиума используется Тамарой в виде обеспечения её займа у Итало, а тот, в свою очередь, должен Ваксвингу за танк Шерман, который его друг Теофил пытается контрабандно переправить в Палестину, но должен собрать пару тысяч фунтов для взяток на границах, вот он и заложил танк, чтобы одолжить у Тамары, которая уделила ему часть своего займа от Итало. Тем временем, сделка с опиумом, похоже, накрылась, потому что от посредника уже несколько недель ни слуху ни духу, не говоря уже про деньги, полученные авансом от Тамары, которые она взяла у Рауля де ла Перлимпиньпина через Ваксвинга, от которого теперь Рауль требует деньги, потому что Итало, сделал вывод будто танк принадлежит теперь Тамаре, явился прошлой ночью и забрал его в Неизвестном Направлении, в виде платы за свой займ, оттого-то Рауль теперь в панике. Примерно в таком  типа как роде.

Хвост за Слатропом получает неприличные предложения от двух из дерущихся в туалете гомосексуалистов. Бонса с Мишелью нигде не видать, как и Ваксвинга. Рауль на полном серьёзе беседует с лошадью. Слотроп только что присоседился к девушке в довоенном платье от Ворта и с лицом как у Алисы у Тенниела, такой же лоб, нос, волосы, когда снаружи раздаётся этот богомерзкий лязг, рёв, треск дерева, девушки в ужасе разбегаются из эвкалиптовых деревьев прямиком в дом, а по пятам за ними что оно там прёт такое сюда в мертвенном полумраке сада?—опа! Танк Шерман собственной персоной! фары горят как глаза Кинг-Конга, гусеницы изрыгают траву и куски бордюра пока он прокручивается, чтоб остановиться. Его 75 мм пушка разворачивается и целит через Французские окна прямиком в комнату. «Антуан!»– молодая дама сфокусировалась на гигантском жерле,– «ради всего святого, не сейчас...» Крышка люка распахивается и Тамара—насколько понимает Слотроп: но разве танк не у Итало?—ёпсь—возникает снизу, визгливо понося Рауля, Ваксвинга, Итало,Теофила и посредника в сделке с опиумом. «Но теперь»,– верезжит она,– «я всех вас поимею! Одним coup de foudre!» Люк захлопывается—Исусе!—слышен звук подачи 3-дюймового снаряда в затвор. Девушки заводятся визжать, спринтуя на все выходы. Наркуши оглядываются по сторонам, помаргивая, улыбаясь, вторят, всяк по своему. Рауль пытается сесть на лошадь и ускакать, однако не попадает в седло и соскальзывает на другую сторону, шмякнуться в таз Желе-о с чёрного рынка, со вкусом малины и взбитыми сливками сверху. «О, нет...» – Слотроп почти решил бегом зайти к танку с фланга когда ЕБЛАААНННГГГ! Пушка издаёт оглушительный рёв, пламя на метр влетает в комнату, разрывная волна вбивает барабанные перепонки до центра мозгов, вплющив всех в окружающие стены.

Штора вспыхнула. Слотроп, спотыкаясь об участников вечеринки, глухой как пень, голова раскалывается от боли, продолжает бежать сквозь дым к танку—запрыгивает на него, тянется открыть люк и его чуть не сшибает Тамара, выскочив как буёк снова наорать на всех. Последовала борьба не без своих эротичных моментов, потому что Тамара смотрится классно и умело выкручивается, Слотропу удаётся довести её до ладно-чё-ты-уж-так-в-натуре и стащить вниз с танка. Но, при этом грохоте и всё такое, глянь-ка—у него не встал. Хмм. Эти данные Лондон не получит никогда, потому что никто не отслеживал.

Оказывается, снаряд, холостой, всего лишь пробил дыры в нескольких стенах и разнёс большую аллегорическую картину Добродетель и Порок в противоестественном акте. У Добродетели одна из тех туманных отсутствующих улыбок. Порок почёсывает свою лохматую голову, малость озадаченный. Горящая штора потушена шампанским. Рауль в слезах, с благодарностью за спасение его жизни, вцепляется в руки Слотропа, обцеловывает ему щёки, оставляя мазки Желе-о на всём, к чему прикоснётся. Тамару сопровождают прочь телохранители Рауля. Слотроп только что отцепился и вытирает Желе-о со своего костюма, когда на его плечо ложится тяжкая рука.

– Ты пральна грил. Ты чек чё нада.

– Эт чепуха.– Эрол Флин приглаживает свои усики.– Я тут недавно даму спас от осьминога, прикинь?

– С одной разницей,– грит Бладгет Ваксвинг,– щас эт всё взаправду было. А с тем осьминогом нет.

– Откуда ты знаешь?

– Я много чё знаю. Не всё, но кой-чё, чево и ты не знаешь. Слушай, Слотроп—тебе понадобится друг и скорее, чем ты думаешь. На виллу эту не приходи—тут стаёт сильно спечно—но если сможешь добраться до Ниццы— он протягивает визитную карточку с рельефом шахматного коня и адресом на Rue Россини.– Конверт я забираю. Вот твой костюм. Спасибо, брат.– Он исчезает. У него талант растворяться, когда захочет. Костюм зуттера в коробке обвязанной пурпурной ленточкой. Цепочка для часов тоже там. Они принадлежали пареньку, что жил в Восточном Лос-Анжелосе, по имени Рики Гутьерес. Во время Зут-сют Бунтов 1943, на юного Гутьереса навалились кучей Англо-дружинники из Витера и молотили, пока полиция Лос-Анжелеса любовались и помогали им советами, а потом арестовали его за нарушение общественного порядка. Судья предоставлял зуттерам выбор между тюрьмой и армией. Гутьерес призвался, получил ранение на Сайпане, подцепил гангрену, руку пришлось ампутировать, теперь вернулся домой, женился на девушке, что готовит тортиллы-тако на кухне одной забегаловки в Сан Габриел, а сам не может найти работы, много пьёт по ходу дня… Но его старый зут-сют и костюмы тысяч других зуттеров, кого прищучили в то лето, висели пустыми на обратной стороне всех Мексиканских дверей в Лос-Анжелосе, были скуплены и добрались аж сюда, на рынок, кому повредит немножко зашибить деньгу, а там висели себе просто в жирном дыму, запахах младенцев, в комнатах с занавесками опущенными от солнца, что палит день за днём усохшие пальмы и забитые мусором сточные канавы, внутри тех пустых комнат, где роятся мухи...

* * * * * * *