великие творения
                   былого

Оказывается, какой-то весельчак в компании гостей успел нашпиговать голландский сыр сотней граммов гашиша. Слушок разнёсся. Приглашённых тут же потянуло на брокколи с тёртым сыром. Ростбифы лежат нетронутыми, остывая на длинных столах буфетной. Треть собравшихся уже уснули, главным образом на полу. Приходится пробираться между тел, чтобы добраться туда, где хоть что-то вообще происходит.

В чём суть происходящего неясно. В саду, на свежем воздухе, обычные тесные группки, заняты сделками. Сегодня смотреть особо не на что. Гомосексуальный треугольник шипит, не жалея щипков и обличений друг для друга, перекрыв доступ к двери в туалет. Снаружи, офицеры помоложе заблёвывают цинии. Парочки прогуливаются. Девушек предостаточно, задрапированы в бархат, рукава прозрачные, сами широки в плечах, заметны следы недоедания, в шестимесячных завивках, говорят на полудюжине языков, попадаются коричневые от здешнего солнца, прочие бледны, как Зам Смерти, из более восточных регионов Войны. Рьяные молодчики с волосами глаже патентованной кожи шустрят вокруг, старательно завлекая дам, тогда как головы постарше и вовсе без волос предпочитают выжидать, прикладывая минимум усилий, глаза и рты устремлены в окружающее пространство, толкуя, между тем, про бизнес. Дальний конец салона заполнен танц-оркестром, чей тощий шансонье с необычайно красными глазами, поёт:

Джулия (Фокс-Трот)

Саксофония и мелодия в стиле Парк-Лейн, самое оно при определённых состояний сознания. Слотроп заметил Хилари Бонса, явно павшего жертвой галлюциногенного голландского сыра, тот задремал на здоровенном пуфе с Мишель, которая терпеливо ласкает его брелок от ИГ Фарбен, вот уже часа два или три. Слотроп помахал, но никто из них его не видит.

Алкаши с наркушами, утратив последний стыд, вступают в борцовские единоборства в буфете и на кухнях, обшаривают кладовки, вылизывают донышки кастрюль. Фланирует партия купальщиков-нудистов, направляясь к ступеням, ведущим на пляж. Наш гостеприимец, этот самый Рауль, бродит в трёхведёрной шляпе, на нём рубаха, как у Тома Микса, с парой шестизарядных, водит за узду Першеронскую лошадь. Лошадь роняет яблоки навоза на Бухарский ковёр, и на распростёртых гостей, кто подвернётся. Всё это как-то бесформенно, не сфокусированно, пока не прозвучал саркастичный туш оркестра на появление самого жуткого мордоворота из всех, какие попадались Слотропу за пределами кино про Франкенштейна — в белом зут-сюте, с уймой складок на штанинах, да при том ещё и длинная золотая цепочка от часов, что взбалтывается сверкающей петлёй на каждый его шаг по комнате, где он хмурится каждому встречному, типа в спешке дальше некуда, однако уделяет время на осмотр лиц и тел, качая головой из стороны в сторону, методично, чуть зловеще. Он останавливается, наконец, перед Слотропом, который сбивает коктейль Ширли Темпл для себя любимого.

– Ты. – Палец размером с кукурузный початок, за дюйм от носа Слотропа.

– Эт точно, – Слотроп роняет на ковёр вишню марашино и давит, отшагнув назад. – Эт я. Точняк. А чё? Да хоть шо.

– Пошли. – Они выходят наружу в рощицу эвкалиптов, где Жан-Клод Гонгье, пресловутый торговец белыми рабынями из Марселя, ведёт охоту на потенциальный товар. «Эй ты», – орёт он в деревья, – «хочешь быть белой рабыней, а?» –«Да ну нахер», – откликается голос невидимой девушки, – «я хочу быть зелёной рабыней!» – «Лиловой!» – кричит кто-то с оливкового дерева. – «Бордовой!» – «Пора менять профессию на толкача наркотой», – грит Жан-Клод.

– Слышь, – приятель Слотропа вытаскивает конверт плотной бумаги, который, как даже в сумраке угадывает Слотроп, набит Американскими оккупационными кредитками с жёлтой печатью, – ты подержи это при себе, пока не заберу. Похоже, Итало хочет заявиться сюда раньше Тамары, а я не уверен кто —

– Расклад, сталпыть, такой, Тамара удумала тут нарисоваться раньше, чем сегодня, – вставляет Слотроп голосом Грочо Маркса.

– Не подрывай своего авторитета у меня в глазах, – советует Громила. – Ты как раз, кто нужен.

– Точно, – Слотроп впихивает конверт в карман. – Эй, а где ты пригрёб себе такой зут-сют, шо на тебе прям щас?

– Ты какой размер носишь?

– 42, средний.

– Будет тебе такой, – и, после этих слов, угрохотал обратно в дом.

– А и крутую цепочку для часов!– кричит вслед Слотроп. Что за херня тут творится? Он бродит кругами, задаёт вопрос-другой. Оказыца, детину кличут Бладгет Ваксвинг, широко известный беглец из Казарм Мартьер в Париже, худшей из тюрем для военнослужащих на Европейском Театре Военных Действий. Ваксвинг специализируется на подделке всевозможных документов — карточки для военных магазинов, паспорта, Soldbücher — армейским снаряжением тоже приторговывает. Он в самоволке и в бегах после Бельгийской Битвы и, с приговором к смерти над головой за это, продолжает по ночам появляться в столовых армейских баз посмотреть кино — при условии, что будет вестерн, он любит такую хренотень, топот копыт из металлических репродукторов вдоль сотни метров бочек с горючим на чужой земле, изъезженной покрышками армейских тягачей, ерошит ему сердце типа как дуновения бриза, через кого-то из множества своих контактов он снял общее расписание на каждый фильм в каждом оккупационном городе, и известен случай, когда он угнал Генеральский джип просто затем, чтоб смотаться в тот Понтьер на один вечер – посмотреть старого доброго Боба Стила, а может Мака Брауна. И пусть его фото висит на видном месте во всех караулках и запечатлено в мозгах тысяч военных полицейских, но он посмотрел Возвращение Джека Слейда двадцать семь раз.

История, что тут захороводилась на ночь глядя, типично романтичная интрига времён Второй Мировой, доставка партии опиума на будничную вечеринку у Рауля использовалась Тамарой в виде обеспечения её займа у Итало, а тот, в свою очередь, должен Ваксвингу за танк Шерман, который его друг Теофил пытается контрабандно переправить в Палестину, и ему требуется собрать пару тысяч фунтов для взяток на границах, ну, он и отдал танк в залог, чтобы одолжить у Тамары, которая уделила ему часть своего займа от Итало. Тем временем, сделка с опиумом, похоже, накрылась, потому что от посредника уже несколько недель ни слуху ни духу, не говоря уже про деньги, полученные авансом от Тамары, которые она взяла у Рауля де ла Перлимпиньпуэ через Ваксвинга, от которого теперь Рауль требует деньги, потому что Итало сделал вывод, будто танк теперь принадлежит Тамаре, явился прошлой ночью и вывез его в Неизвестном Направлении, в счёт платы за свой займ, оттого-то Рауль теперь в панике. Вроде примерно где-то как бы типа так.

Хвост за Слатропом получает неприличные предложения от двух, затеявших драку в туалете, гомосексуалистов. Бонса с Мишелью нигде не видать, как и Ваксвинга. Рауль на полном серьёзе собеседует с лошадью. Слотроп только что присоседился к девушке в довоенном платье от Ворта и с лицом, как у Алисы у Тенниела, такой же лоб, нос, волосы, когда снаружи раздаётся этот богомерзкий лязг, рёв, треск дерева, девушки в ужасе разбегаются из эвкалиптовых деревьев прямиком в дом, а по пятам за ними что оно там прёт такое сюда в мертвенном полумраке сада? — опа! Танк Шерман собственной персоной! фары горят как глаза Кинг-Конга, гусеницы изрыгают траву и куски бордюра пока он прокручивается, чтоб остановиться. Его 75 мм пушка разворачивается и целит через Французские окна прямиком в комнату. «Антуан!» – молодая дама вглядывается в гигантское жерло, – «ради всего святого, не сейчас...» Крышка люка распахнулась и Тамара — а кто ж ещё, прикидывает Слотроп: но разве танк не у Итало? — ёпсь — нарисовалась в люке башни, визгливо понося Рауля, Ваксвинга, Итало,Теофила и посредника в сделке с опиумом. «А теперь», – верезжит она, – «я всех вас поимею! Одним coup de foudre!» Люк захлопывается — Исусе! — слышен звук подачи 3-дюймового снаряда в затвор. Девушки заводятся визжать, спринтуя на все выходы. Наркуши оглядываются по сторонам, помаргивая, улыбаясь, вторят, всяк по своему. Рауль пытается сесть на лошадь и ускакать, однако не попадает в седло и соскальзывает на другую сторону, шмякнулся в таз Желе-о с чёрного рынка, со вкусом малины, с дополнением из взбитых сливок сверху. «О, нет...» – Слотроп почти сообразил броском зайти во фланг танку, когда ЕБЛАААНННГГГ! Пушка издаёт оглушительный рёв, пламя на метр влетает в комнату, взрывная волна вколачивает барабанные перепонки аж в центр мозгов, вплющивая присутствубщих в стены помещения.

Штора вспыхнула. Слотроп, спотыкаясь об участников вечеринки, глухой как пень, голова раскалывается от боли, продолжает бежать сквозь дым к танку — запрыгивает на него, тянется открыть люк и его чуть не сшибает Тамара, что выскочила, как буёк, опять всех обложить. Последовала борьба, не без откровенно эротичных моментов, потому что Тамара и смотрится, и вывёртывается очень круто, Слотропу удаётся довести её до… да ладно-чё-ты-так-уже-в-натуре и сволочить с брони на землю. Но вопреки этому грохоту и всякому такому, глянь-ка — у него не встал. Хмм. Этот факт не достигнет Лондона никогда, потому что никто ж не отслеживал.

Оказывается, снаряд, холостой, всего лишь продырявил ряд стен и разнёс большую аллегорическую картину Добродетель и Порок в противоестественном акте. У Добродетели одна из тех отсутствующих улыбок. Порок почёсывает свою лохматую голову, малость озадаченный. Горящая штора потушена шампанским. Рауль в слезах от благодарности за спасение его жизни, повис на руках Слотропа, обцеловывает ему щёки, оставляя мазки Желе-о на всём, к чему ни прикоснётся. Тамару выводят прочь телохранители Рауля. Слотроп таки от него отцепился и вытирал Желе-о со своего костюма, когда на его плечо опустилась тяжкая рука.

– Ты пральна грил. Ты чек чё нада.

– Эт чепуха. – Эрол Флин приглаживает свои усики. – Я тут недавно даму спас от осьминога, прикинь?

– С одной разницей, – грит Бладгет Ваксвинг, – щас эт всё взаправду было. А с тем осьминогом – нет.

– Откуда ты знаешь?

– Я много чё знаю. Не всё, но кой-чё, чево и ты не знаешь. Слушай, Слотроп — тебе понадобится друг и скорее, чем ты думаешь. На виллу эту не приходи — тут стаёт сильно спечно — но если сумеешь выскочить до Ниццы — он протягивает визитную карточку с рельефом шахматного коня и адресом на Rue Россини. – Конверт я забираю. Вот твой костюм. Спасибо, брат. – Он исчезает. У него талант растворяться, когда захочет. Костюм зуттера в коробке обвязанной пурпурной ленточкой. Цепочка для часов тоже там. Они принадлежали пареньку, что жил в Восточном Лос-Анжелосе, по имени Рики Гутьерес. Во время Зут-сют Бунтов 1943, на юного Гутьереса навалились кучей Англо-дружинники из Витера и молотили, пока служба полиции Лос-Анжелоса любовалась и помогала им советами, а после его же и арестовали за нарушение общественного порядка. Судья предоставлял зуттерам выбор между тюрьмой и армией. Гутьерес призвался, получил ранение на Сайпане, подцепил гангрену, руку пришлось ампутировать, теперь вернулся домой, женился на девушке, что готовит тортиллы-тако на кухне одной забегаловки в Сан Габриел, а сам не может найти работы, много пьёт по ходу дня… Но его старый зут-сют и костюмы тысяч других зуттеров, кого прищучили в то лето, висели пустыми на обратной стороне всех Мексиканских дверей в Лос-Анжелосе, были скуплены и добрались аж сюда, на рынок, а кто ж откажется зашибить деньгу, а там висели бы себе просто в жирном дыму, запахах младенцев, в комнатушках с занавесками опущенными от солнца, что день за днём выжаривает усохшие пальмы и мусор, забивший сточные канавы, посреди вакуума пространств, где роятся мухи...

* * * * * * *