великие творения
                   былого

У её двери он остановился пригладить волосы. Сейчас на ней белый пелис весь в блёстках, на подплечниках, неровный белый плюмаж страусиных перьев по краю декольте и на запястьях. Тиары нет: в электрическом свете её волосы — словно свежевыпавший снег. Но внутри номера горит всего одна ароматическая свеча, и всё залито лунным светом. Она наливает бренди в узкие высокие фужеры, и когда он тянется принять, пальцы их соприкоснулись. «Вот уж не подумал бы, что ты так сдвинута на гольфе!» Безупречно романтичный Слотроп.

– Он старался быть приятным. Я отвечала на приятность, – один глаз типа дрогнул, на лоб набежали морщинки. Слотроп заопасался, не распахнулась ли его ширинка.

– А игнорировать меня. Зачем. – Вот это грамотный захват, Слотроп — но она просто растворяется перед вопросом, возникая в другой части комнаты...

– Разве я тебя игнорирую. – Стоит напротив окна, море ниже и позади неё, полуночное море, бег волн по отдельности неразличим на таком расстоянии, всё слилось в застывшую неподвижность старой картины в покинутой галерее, где ты затаился в тени, забыв зачем ты тут, стиснутый жутью от этого освещения, что льётся из выбеленной засечки месяца, распоровшего море в эту ночь.

– Не знаю. Однако ты заигрываешь налево и направо.

– Может быть, в этом моё назначение.

– Типа: «Наверно, нам было назначено встретиться».

– О, в твоём представлении я нечно большее, чем на самом деле, – проскользнула на диван, поджав одну ногу под себя.

– Я знаю. Ты всего-навсего голландская молочница или типа того. Одёжный отсек забит накрахмаленными фартуками и теми, как их, деревянными башмаками, верно?

– Пойди, проверь.

– Окей. Проверю. – Он распахивает её отделение для одежды и, в зеркальном отражении света луны, утыкается в переполненный лабиринт из сатина, тафты, замши, эпонжа, во все эти воротники и отделку из тёмного меха, пуговицы, кушаки, позументы, мягкие, сбивающие с толку, женские системы тоннелей, что могут длиться милями — он бы заблудился в пол-минуты… кружево мерцает, проймы мигают, креповый шарф погладил его лицо… Ага! минуточку, ключевой запах тут чистый углерод, Джексон, и этот здешний гардероб, в основном, бутафория.

– Шикарный ништяк.

– Если это комплимент, то спасибо.

Пусть Они мне спасибо скажут, крошка: «Это такой Американизм».

– Ты первый Американец, который мне встретился.

– Хм. Должно быть, ты выезжала из страны через тот Арнхем, верно?

– Ох, до чего ты сообразительный, – её тон предупреждает его бросить эту тему. Он вздыхает, щелчком ногтя извлекает из стакана тонкий звон. В тёмной комнате, с обездвиженным и беззвучным морем за спиной, он пробует запеть:

Пока ещё трудно понять (фокс-трот)

Зная что от неё ожидается, она с неприступным видом ждёт, пока он допоёт, затем, позволив свирельно мелодичным нотам какой-то ещё миг повисеть в воздухе, протягивает руку, тая перед ним, пока он в замедленной плавности припадает к её рту, перья соскальзывают, рукава закатились, обнажая вскинутые руки, мелко припорошённые луной, которые пробегают вверх и по его спине, её липкий язык, трепещет, словно нервный мотылёк, его руки скрипят по блёсткам… и её груди расплющиваются об него, а руки спешат сверху, из-за его спины, нашарить зиппер и вжикнуть его настежь...

Кожа Катье белее белизны одежды, из которой она восстаёт. Рождённая заново… через створки окна ему почти видно то место, где каракатица вползала на скалу. Она ступает, как балерина, на цыпочках, длинный изгиб ляжек, Слотроп расстёгивает пояс, пуговицы, развязывает обувные шнурки, скача то на одной, то на другой ноге, ох, парень, парень, но лунный свет обеливает лишь её спину, и всё ещё скрыта тёмная её, входная сторона, как невидно и лица её, и той жуткой, звериная перемены, прокатившейся по нижней челюсти и пасти, чёрные зрачки расплылись, целиком вытесняя белки из пространства глаз, в которых остаётся только переменчиво багровеющее отражение, когда коснётся свет, но неизвестно когда он их коснётся—

Она опрокинулась в глубокую постель, заваливая его следом, вниз в атласную, серафимовую, цветастую вышивку, тут же распахнулась принять его торчащий хуй в свою раздвинутую разсоху, в общую вибрацию настройки ночи… в ебле она ходит ходуном, тело проваливается под ним на мили в кремовый и ноче-синий, всякий звук приглушен, глаза полумесяцами под золотом ресниц, нефритовые серьги, длинные, восьмигранные, бесшумно мечутся, хлеща по её щёкам, чёрный снег с дождём, его лицо над нею безучастно, демонстрирует отличную техничность — это она для себя? или включено в Слотропианскую Случайную Встречу, как её инструктировали — она его доведёт, не позволит, чтоб её покрывала пластиковая скорлупа… её дыхание стало отрывистым, перевалило за порог звучания… полагая, что она близка к оргазму, он запускает руку в её волосы в попытке укротить голову, ему нужно видеть её лицо: и это вдруг становится борьбой, злой и непритворной — она не сдаст своё лицо — и уже из ниоткуда она начинает кончать, и то же самое Слотроп.

Неизвестно с чего, сейчас она, которая никогда не смеётся, вдруг превращается в маковку взмывшего, ширящегося шара смеха. Позже, уже почти заснув, она прошепчет «смеюсь» и засмеётся снова.

Его дёрнуло сказать: «О, Они тебе и такое позволяют», – хотя, возможно, Они тут ни при чём. Но Катье, с которой он разговаривает, уже заснула и вскоре его глаза закрываются тоже.

Как ракета, чьи клапаны в предопределённые моменты открываются и закрываются дистанционным управлением, Слотроп, впадая в сон, в какой-то миг прекращает дышать через нос и переключается на дыхание ртом. Вскоре дыхание переходит в храп, что славился способностью сотрясать оконные рамы, пускать ставни в пляс, а люстры в безудержную тинь-дилинь качку, да, впра-ав-ду... При первом же за эту ночь, Катье просыпается трахнуть его по голове подушкой.

– Прекрати.

– Хм.

– У меня чуткий сон. Попробуй захрапеть, получишь этим, – помахивает подушкой.

И это не оказалось шуткой, нет. Такой режим сна, получить подушкой, проснуться, сказать «хм», заснуть снова, продолжается до самого утра. «Ну брось» – в конце концов, – «перестань».

– Рото-дых. – кричит она. Он ухватил свою подушку хлопнуть в ответ. Увернувшись, она перекатилась и соскочила на пол, отбиваясь своей подушкой, отступает к серванту с выпивкой. Ему невдомёк, что она надумала, пока подушка не отброшена в сторону, а на смену ей схвачена бутылка Зельтерской шипучки.

Че-го? Бутылка Зельтерской? Что тут, блядь, за дела? Какие ещё лабораторные прибамбасы у Них наготове, отлов каких Американских рефлексов ведётся здесь? Где же торты с банановым кремом, а?

Помахивая парой подушек, он зорко следит за ней. «Ещё только шаг...» – Хихикает она. Слотроп ныряет вперёд шлёпнуть её по заду, на что она окатывает его из бутылки Зельтерской, есесна. Подушка лопается на одном из мраморных бёдер, лунный свет в комнате переполнем перьями и пухом, а вскоре и разреженными струями фонтанирующей Зельтерской. Слотроп не прекращает свои попытки выхватить бутылку. Скользкая девушка извернулась, прячется за стул. Схватив графин коньяка с полки серванта, Слотроп откупоривает и мечет чёткий янтарный выплеск с псевдоножками поперёк комнаты, дважды, пробежаться в лунном свете и охлеснуть её шею, ложбинку меж чёрноконечных грудей, её бока. «Сволочь!» – Снова бьёт в него струёй Зельтерской. Снижающийся перьепад облепляет кожу обоих, мечущихся по спальне, её испятнанное тело постоянно увиливает, слишком часто даже и при таком свете, совсем вплотную, неуловимо. Слотроп раз за разом перепрокидывается через мебель. «Ох и доберусь до тебя!» В этот момент она открыла дверь в гостиную, заскочила и вновь захлопнула, так что Слотропу есть куда с разгону врезаться и, отшатнувшись, выговорить блядь; распахнув дверь, он видит красную шёлковую скатерть, которой она помахивает перед ним.

– Что за дела? – спрашивает Слотроп.

– Фокус-покус! – кричит она и набрасывает скатерть на него, чётко присобранные складки раскручиваются встряхом, как кристаллические разломы, красным через воздух. – Гвоздь нашей программы исчезновение Американского Лейтенанта.

– Вот какой фокус, – вдруг внутри, вместе с ним, губы на его сосках, руки ерошат волосы у него на затылке, медленно тянет его на толстый ковёр, – мой цыплёночек.

– Ты где-то уже видела это кино, а? А помнишь, как он оказался потом с той козой?

– О, не спрашивай... На этот раз просто приятельский слаженный перепихон, оба слегка сонные, покрыты налипшими перьями… кончив, они лежат, плотно притиснувшись, слишком увлажнённые для движений, мм, шёлк и ворс, так уютно, и красновато словно в лоне… Калачиком, держа её ступни между своих, с хуем угнездившимся в тёплой расселине меж её ягодиц, Слотроп вправду старается дышать через нос, они засыпают.

Его разбудил солнечный свет утра окрестного Средиземноморья, фильтруясь пальмой за окном, красной скатертью, птицами, водой спущенной этажом выше. Минуту он лежит приходя в себя, никакого похмелья, всё ещё принадлежа струящемуся вне его циклу отхода и возвращения. Катье лежит, живая и тёплая, буквой S, в охвате его S, начинает шевелиться.

Из соседней комнаты к нему доносится несомненный звук пряжки армейского ремня. «Кто-то», – отмечает он, вмиг сообразив, что происходит, – «крадёт мои штаны». Ноги протопали по ковру рядом с его головой. Слотропу слышно как его собственная мелочь бряцает в его карманах. «Ворюга!» – орёт он, и от этого проснулась Катье, которая оборачивается обнять его. Слотроп, сумев-таки нащупать край, что никак не обнаруживался среди ночи, выкатился из-под скатерти, как раз вовремя, чтобы увидеть крупную ступню в двуцветном ботинке, кофе с индиго, исчезающем за дверью. Вбежав в спальню, он обнаруживает, что всё, в чём он приходил, исчезло тоже, включая обувь и трусы.

– Моя одежда, – на бегу обратно мимо Катье, которая выпутывается из шёлка и пробует схватить его ноги. Распахнув дверь, Слотроп выскакивает в холл и вспоминает, что он тут голый, замечает каталку со стиркой, выдёргивает оттуда лиловую атласную простыню, чтобы завернуться в неё типа это он в тогу обрядился. От лестничной клетки доносится хмыканье и топ-топ-топ мягких подошв. «Ага!» – вскрикивает Слотроп, стартуя вдоль коридора. Скользкая простыня никак не хочет держаться. Она плещет, сползает, опутывает ноги. Вверх по ступеням, через две за шаг, только затем, чтоб наверху увидеть ещё один коридор, такой же пустой. Куда все запропастились?

В дальнем конце уменьшенная расстоянием головка выглядывает из-за угла, высовывается маленькая рука и показывает Слотропу маленький средний палец. Спустя секунду, неприятный смех достигает слуха, а сам он в этот момент уже несётся туда во весь опор. У лестницы он расслышал торопливые шаги вниз. Большой Пурпурный Змей с проклятьями проносится на три пролёта следом и — в дверь на маленькую террасу, как раз, чтобы заметить, как кто-то перепрыгнул каменную балюстраду и исчез в верхней половине толстого дерева, растущего откуда-то снизу. «Попался, наконец!» – кричит Слотроп.

Сперва надо перебраться на дерево, а там карабканье проблем не составляет, как по приставной лестнице. И именно там, в роскошно лиственном сумраке, Слотроп не видит дальше пары сучьев. Однако вздроги дерева подсказывают вывод, что вор где-то непременно тут же. Упорно продолжает он взбираться дальше, простыня застревает, рвётся, кожа исколота иглами, в царапинах от коры. Ступням больно. Скоро он начал пыхтеть и отдуваться. Постепенно, конус зелёного сумрака сжимается, становится ярче. Ближе к макушке, Слотроп заметил надпил поперёк ствола, но не притормозил поразмыслить что бы это могло означать, пока не взобрался на самую верхушку дерева и, вцепившись, раскачивается с нею вместе, наслаждается прекрасным видом на гавань и береговую линию акварельно синего моря, с барашками на гребнях волн, со штормом, что собирается на дальнем горизонте, поглядывает на макушки людских голов, которые движутся далеко внизу. Ахх...ренеть. Ниже, ствол дерева начинает потрескивать, вибрация отзывается и тут, на его хрупком насесте.

– О-о, эх! – Тот хитрожопец. По дереву он вниз полез, не наверх! А теперь уже откуда-то там снизу, наблюдает! Они знали, что Слотроп направится вверх, а не вниз — приняли в расчёт тот грёбаный Американский рефлекс, плохой парень, уходя от погони, всегда устремляется вверх — почему вверх? и они подпилили ствол почти что напрочь, сволочи, а и теперь—

Они? Они?

– Не! – приходит Слотроп к выводу, – мне, пожалуй, лучше э-э… – Но тут верхушка подломилась и, с ширящимся шелестом и треском, вращаясь в смерче из тёмных веток с иглами, что крошат его на пару тысяч острых ниспадающих осколков, вниз ухнул Слотроп, перефутболиваясь от ветки к ветке, пытаясь удержать лиловую простынь над головой типа ну как бы парашюта. Ууф. Ввуй. Где-то на полпути к земле, на уровне террасы или около того, ему случилось глянуть вниз, и различить там группу старших офицеров и полнокровных дам в белых батистовых платьях и в шляпах с цветочками. Они играют в крокет. Похоже, Слотроп шмякнется где-то точняк в их гуще. Зажмурив глаза, он пытается представить тропический остров, глухую комнату, где ничего подобного не может случиться. Они открылись от удара оземь. В глубокой тиши, прежде чем он успел даже почувствовать боль, раздаётся громкий цок удара деревом по дереву. Ярко-жёлтый полосатый шар проносится за дюйм от носа Слотропа, и исчезает из поля зрения, секундой позже грянул хор поздравлений, восторгов дам, к нему приближаются шаги. Похоже, что он, ууйй, малость вывихнул спину, и пока что не чувствует особой охоты двигаться вообще. Вскоре небо затмилось лицами какого-то Генерала и Теди Блота, с любопытством глазеющих вниз.

– Это Слотроп, – грит Блот, – а на нём лиловая простыня.