великие творения
                   былого

Добрые утра старой доброй похоти, ранние ставни распахнуты к морю, ветра входят с ощутимым трением пальмовых листьев, безудержный вспрыг сквозь поверхность к солнцу, дельфины в гавани.

– О,– стонет Катье, где-то под кипой батистов и парчи,– Слотроп, ты свинья.

– Хрю, хрю, хрю,– грит Слотроп радостно. Отсветы моря пляшут по потолку, вьётся дым сигареты с чёрного рынка. Свет в эти утра отчётлив и резок, всплывающий дым демонстрирует элегантность форм, в извивах, сплетениях, истончаясь тает до ясности...

В свой обычный час, синь гавани отразится в выбеленном морем фасаде и высокие окна снова закроются. Образы волн замигают по ним светящейся сетью. К тому времени Слотроп уже встанет, оденет Британскую униформу, будет глотать круассаны и кофе, готовый к повторительному курсу технического Немецкого, либо что есть мочи заучивать теорию стреловидно-стабильных траекторий, а может водить, почти касаясь, кончиком носом по каким-нибудь Немецким электросхемам, в которых сопротивления выглядят как катушки, а катушки, как сопротивления— «Что за блядская каламуть»,– возмутится он однажды,– «с чего это они их так вот поменяли? Для маскировки, или что?»

– Вспомните свои древние Германские руны,– предлагает сэр Стивен Додсон-Трак, который из ОПР при МИДе и говорит на 33 языках, включая Английский, с заметным Оксфордским акцентом.

– Мои что?

– О,– губы стискиваются, тут явный приступ тошноты в мозгах,– этот символ катушки весьма подобен Старо-Норвежской руне “S”, sôl, что означает «солнце». На Старом Верхне-Немецком именовалась “ sigil”.

– Кручёный нашли способ солнце рисовать,– высказывает своё мнение Слотроп.

– Действительно, Готы, намного ранее, для этого применяли кружок с точкой в его центре. Обрыв данной традиции явно указывает на период  утраты наследия,   фрагментацию племени, а возможно и отчуждения—любая аналогия годится, в социальном смысле, вплоть до развития независимого эго в ребёнке, понимаете ли…

В общем-то, нет, Слотроп как-то не очень понимает. И такое вот всякое слышит он от Додсон-Трака почти каждый раз как только сойдутся. Этот человек в один из дней просто возник, там на пляже, в чёрном костюме, по плечам звёздная пыль перхоти из редеющих морковных волос, материализовался на фоне белого лика Казино, трепещущего над ним пока он приближался. Слотроп читал какой-то из комиксов про Пластмасмэна. Катье дремала на солнце, лицом кверху. Но когда звук его шагов ей услышался, она перевернулась на локоть и помахала приветно. Партнёр валяется во весь рост, Отношение 8.11, Апатия, Второкурсник.– «Стало быть, это Лейтенант Слотроп».

Четырёхцветный Пластмасмэн втекает через замочную скважину, за угол и по трубе к раковине в лабораторию чокнутого-учёного нациста, из крана уже показывается голова Пластма, пустой глаз снаружи и распласмасенная челюсть, как раз готовы капнуть.– «Да я, а ты кто, Асс?»

Сэр Стивен представляется, с любопытством взглядывает на страницы комикса:– «Насколько я понимаю, это не учебное пособие».

– Он в теме?

– Он в теме,– Катье, пожимая плечом, улыбается Додсон-Траку.

– У меня сейчас перемена в этом радиоконтроле Телефункена. Та их разработка, «Гаваи I». Что-нибудь говорит?

– Ровно столько, чтобы удивиться откуда они взяли это имя.

– Имя?

– В нём явное присутствие поэзии, инженерной, то есть, поэзии… тут заложено Haverie—среднее, сами знаете—наверняка, там речь о двух полусферах, не так ли, симметрично предполагаемому азимуту курса ракеты… а ещё, также, hauen—разбивать что-то мотыгой, или палкой…– и вот уже унёсся в персональное путешествие, улыбается не кому-то конкретно, приводит в пример популярные выражения времён войны ab-hauen, quarterstaff-technique, крестьянский юмор, фалличную комедию из времён древних Греков… первым порывом Слотропа было вернуться к тому, что там дальше с Пластмом, но что-то в этом человеке, несмотря на его явную причастность к заговору, заставляло слушать… невинность, возможно старание проявлять дружелюбие единственным доступным ему образом, делясь тем, в чём вся его жизнь, любовью к Слову.

– Ну может, просто для пропаганды Оси. Что-то на тему того Пирл-Харбора.

Сэр Стивен взвешивает предположение, явно довольный. Он выбран Ими из-за всех тех Пуритан пришибленных словом, которыми тут и там увешано фамильное дерево Слотропа? Или Им теперь охота и мозги его в соблазн ввести, не только его вчитывающийся глаз? Случаются моменты, когда Слотропу и впрямь удаётся найти рычаг сцепления между собой и Их движком окованным железом в дальних далях цепочки власти, об очертаниях и конструкции которой ему остаётся лишь гадать, он может отключить сцепление, и чувствует тогда  всю инертность своего движения, всю свою беспомощность… ни то, ни другое не так уж и неприятно. Странное дело. Он почти уверен, что в Их намерения не входит рисковать его жизнью, ни даже создать слишком большие для него неприятности. Однако общая картина никак у него не складывается, невозможно увязать такого как Додсон-Трак, с такой как Катье...

Соблазнительница-и-простофиля, ладно, это не такая уж и плохая игра. Они почти не притворяются. Он не винит её: истинный враг где-то далеко, в том Лондоне, а это просто её работа. Она умеет быть изменчивой, весёлой, доброй и ему лучше тут с ней, чем мёрзнуть в Лондоне под Блицем. Вот только иногда… слишком неощутимо, чтобы определить, в её лице мелькает выражение не поддающееся её контролю, и его гнобит, что   так оно и есть как и хотелось даже, но жуть открытия бросает в дрожь: ужасная возможность, что и она тоже узница. Жертва, как и он—эта придавленность, непередаваемое выражение отнятого будущего...

Однажды серым днём, ну: конечно, в Гимлер-Шпильзаале, где ж ещё, он застал её одну рядом с колесом рулетки. Стоит, склонив голову, грациозно отставив бедро, воображает себя в роли крупье. Работник Заведения. На ней белая крестьянская блуза и атласная дирндль-юбка из полос радуги, переливается под светом через стекло в крыше. Шарик тарахтит поверх вертящихся спиц, набирает длинный, скребущий резонанс в замкнутом фресками пространстве. Она не оборачивалась, пока Слотроп не подошёл вплотную. В её дыхании медленно и мерно  подрагивает печаль: бьётся в заслонки его сердца, открыть ему   краткие промельки осеннего края, о котором он только лишь подозревал, которого боялся, за его пределами, в её краях...

– Привет, Катье…– протягивает руку, складывает  палец остановить колесо. Шар падает в отделение пронумерованное числом, которое они никогда не увидят. Увидеть число, вот в чём смысл. Но в игре за пределами игры в этом нет смысла.

Она качает головой. Ему ясно, что это что-то там в Голландии, до Арнхема—преграда навечно вмонтированная в схему их цепи. Ох, скольким ушкам, пахнущим Palmolive или Camay, мурлыкал он напевы, песенки  переулка-возле-боулингом, песенки позади-рекламного-щита-Мокси, песенки субботний-вечер-так-налей-нам-ещё-по-одной, все об одном и том же, милая, неважно, где ты пропадала, зачем нам жить прошлым, вот это вот сейчас и есть всё, что у нас есть...

Там это классно срабатывало. Но не тут, постукав по её голому плечу, заглянув в её Европейскую темень, ошеломился увиденным, а сам-то с прямыми волосами, где    расчёска не сразу продерётся,  и бритым лицом без единой морщинки, такое вот беспорочное вторжение в Гимлер-Шпильзааль до краёв полный Германо-Барокковыми недоуменьями форм (ритуал рук для каждого последнего раза, который каждая рука должна совершать, потому что на то и рука, тем и должна оборачиваться, чтобы всё выходило именно так… весь холод, боль, минувшая плоть, что когда-либо касались её... ) В перекручено золочёном игральном пространстве его тайные движения проясняют для него, кое-что. Ставки, что Они тут делают, принадлежат прошлому, и только прошлому. Они никогда не ставили на вероятность, но исключительно на одну лишь уже отслеженную повторяемость. Тут банкует прошлое по своей прихоти. Оно нашептывает, и сгребает выигрыш и, с отвратной глумливостью, ощипывает жертвы.

Когда Они выбирают число, красное, чёрное, чёт, нечет, какой Они вкладывают смысл? Какое запускают Они Колесо?

В далёкой комнате, в начале жизни Слотропа, в комнате запретной для него теперь, там что-то очень нехорошее. Что-то там сделали с ним и, быть может, Катье знает что. Разве не увидел он в её «лишённом будущего» виде некую связь со своим собственным прошлым, что-то, что связало их накрепко как любовников? Она привидилась ему в самом конце коридора её жизни, где нет возможности следующего шага—все её ставки сделаны, осталась лишь скука от переброски из одной комнаты в следующую, череда пронумерованных комнат, чьи номера не имеют значения, пока инерция не занесёт её в последнюю. Вот и всё.

Наивный Слотроп и представить не мог, что чья-то жизнь может заканчиваться так. Ничего настолько удручающего. И для него это уже становится не совершенно чуждым—приходится свыкаться ему, мастурбаторно всполошившемуся, с гадостной вероятностью, что в точности такой Контроль установлен уже и над ним.

Запретное Крыло. О, рука жуткого крупье, прикосновение к тем файлам о его мечтах: всё в его жизни, что казалось произвольным или случайным, оказывается, подчинялось целенаправленному Контролю, всё время типа управляемого колеса рулетки—где важен лишь результат, в центре внимания долгосрочная статистика, не личности: и где Заведение, конечно же без вариантов, загребает прибыль...

– Ты был в Лондоне,– вскоре прошепчет она, оборачиваясь к своему колесу, чтоб крутануть снова, лицо отвернула, по-женски отмотать сотканную за ночь полосу её прошлого,– когда они падали. А я возле Гааги.– вздыхающие фрикативы, название выговорено с тоской изгнанницы,– когда они поднимались. Между тобой и мной не только траектория ракеты, но ещё и жизнь. Ты поймёшь, что между этими двумя точками, в эти пять минут, она проживает всю свою жизнь полностью. Ты даже не изучил ещё данные с нашей стороны программы полёта, видимые или счисляемые. А ведь кроме них есть ещё столько всего, так много никому из нас не известного…

Однако это кривая, и каждый из них это чувствует, несомненно. Парабола. Они должны были угадать пару раз—угадали и отказались поверить—что всё, всегда, совместно, двигалось к этой очищенной форме, заложенной в небе, форме без сюрпризов, без вторых попыток, без возврата. И всё же они таки  зашли под неё, зарезервированную для собственных чёрно-белых жутких новостей, как будто  и вправду то была Радуга, а они её родными детьми...

По мере того, как Война отодвигается от них всё дальше и Казино превращается во всё более глубокий тыл, вода становится всё грязнее, а цены растут, так что военнослужащие, прибывающие в отпуск, становятся всё шумливее и предрасположеннее к полному долбоёбству—среди них и близко нет никого похожего на Тантиви, с его привычкой вытанцовывать подвыпивши, с его притворной самовлюблённостью и застенчивыми, честными порывами к заговору, как угодно мелкому, при малейшей возможности, против властей и безразличия... Про него ни слуху ни духу. Слотропу его не хватает не как союзника, а просто его присутствия, доброты. Он продолжает верить, тут в своём Французском отпуске, что это препятствия временные и чисто бумажные, вопрос почтовой путаницы и задержки пересылок, неприятность, которая кончится вместе с Войной, до того хорошо они распахали целину в его мозгах, разрыхлили и посеяли, и взяли подписку не выращивать ничего по собственному почину...

Никаких сообщений из Лондона, нет даже отклика от ТОТСССГ. Всё исчезло. В один из дней Теди Блот тоже просто растворился: другие конспираторы, как шеренга хора, вздрыгнутся и исчезнут позади Катье и сэра Стивена, проплясывая мимо, все с идентичными Корпоративными Улыбками, забить ему баки преумножением своего зубосиятельства, отвлечь, как им кажется, покуда тырят его удостоверение, его служебное досье, его прошлое. Ну, поебать… сам знаешь. Он не обращает внимания. Ему интереснее, а иногда тревожнее насчёт того, что подкладывают. В какой-то момент, явно по капризу, хотя попробуй тут определить наверняка, Слотропу взбрело завести усы. Последние усы у него были в возрасте 13, он послал почтовый перевод к тем Джонсон Смит за целый Набор Усов, 20 различных вариантов, с Фу Манчу по Грочо Маркс. Изготовлены они из чёрного картона, с крепёжными загогулинами для вставки в нос пользователя, спустя какое-то время сопли впитываются в загогулины и те теряют упругость, а усы обвисают.

– Теперь какие?– спрашивает Катье, как только подделка становится явной.

– Плохой-парень,– грит Слотроп. Имея ввиду, поясняет он, подбритые, узкие, негодяйские.

– Нет, такие представят тебя в плохом свете. Почему не одеть усы хороший-парень для свежести образа?

– Но у хороших парней нет—

– Ах, нет? А как же Вайат Эрп?

На что можно возразить, что Вайат не таким уж был и хорошим. Но покуда что тянется эра Стюарта Лейка, до того как распоясались ревизионисты, и Слотроп верит, что Вайат был что надо. Однажды такой себе Генерал Виверн из Техической Службы ВКСЭС пришёл и увидал эрповские.

– Концы опущены,– замечает он.

– Ну, как и у Вайата,– поясняет Слотроп.

– А ещё и у Джона Вилкиз Бута,– говорит Генерал,– а?

Слотроп призадумался.–«Тот был плохим парнем».

– Точно. А почему бы не подкрутить концы кверху?

– Типа Английской манеры. Ну я так пробовал. Только из-за погоды или ещё там чего, эта ветошь всю дорогу опадает книзу, а и мне приходится откусывать те кончики. Что вообще бесит.

– Такая гадость,– грит Виверн,– в следующий приезд привезу ваксу для них. Её специально делают с горьким вкусом, чтобы отвадить, э, кончико-жуев, понимаешь.

Так что, если усы начинают делать мозги, Слотроп их ваксит. Катье всегда под рукой, подложена Ими к нему в постель, как мелочь под подушку, чтоб стряхнул уже своё Американство, невинные резцы и Мамолюбящие молочные зубики рассыпаны, метя постукиванием след, за эти дни в Казино. По какой-то неясной причине, после уроков у него встаёт. Хм, совсем непонятно. Ничего такого особо эротичного в чтении инструкций наспех переведённых с Немецкого—смазанные оттиски мимеографа, какие-то даже выужены Польским Сопротивлением в сортирах тренировочного лагеря в Ближне, в пятнах неподдельного SS дерьма с мочой… или в заучивании факторов конвертирования, дюймы в сантиметры, лошадиные силы в Pherdestärke, в рисование по памяти схем и изометрии крученого лабиринта линий топлива, окислителя, пара, пероксида, перманганата, клапанов, входов, камер—что такого сексуального во всём этом? Тем не менее, после каждого урока хуй стоит как полено, внутреннее давление зашкаливает… какое-то временное помешательство, считает он, и отправляется на поиски Катье, рук, что бегают крабами по его спине и шёлковистого поскрипывания чулок о его берцовые кости...