великие творения
                   былого

Добрые утра старой доброй похоти, ранние ставни распахнуты к морю, входят, чувственно потёршись о листья пальм, ветра, неудержимый вспрыг-прорыв к солнцу сквозь поверхность, дельфины в гавани.

– О, – стонет Катье, где-то под кипой батистов и парчи. – Слотроп, ты свинья.

– Хрю, хрю, хрю, – грит Слотроп радостно. Отсветы моря пляшут по потолку, вьётся дым сигареты с чёрного рынка. Свет в эти утра отчётлив и резок, всплывающий дым демонстрирует элегантность форм в извивах и сплетениях и, истончаясь, тает до прозрачности...

В свой обычный час, синь гавани отразится в стене фасада, выбеленного морем, и высокие окна снова закроются. Светоносные образы волн заиграют поверх них переливчатой сетью. К тому времени Слотроп уже встанет, наденет Британскую униформу, будет глотать круассаны и кофе, готовясь к повторному курсу технического Немецкого, либо усиленно штудировать теорию стреловидно-стабильных траекторий, а может водить, почти касаясь, кончиком носа по каким-нибудь Немецким электросхемам, где сопротивления рисуются как катушки, а катушки как сопротивления— «Что за блядская каламуть!» – возмутится он однажды» – «чего ради они их так вот поподменяли? Для маскировки, или что?»

– Вспомните свои древние Германские руны, – предлагает сэр Стивен Додсон-Трак, который из ОПР при МИДе и говорит на 33 языках, включая Английский с явным Оксфордским акцентом.

– Мои что?

– О, – губы стискиваются, тут явный приступ тошноты в мозгах, – этот символ катушки весьма подобен Старо-Норвежской руне “S”, sôl, что означает «солнце». На Старом Верхне-Немецком именовалась “sigil”.

– Наверченный был способ солнце рисовать, – высказывает своё мнение Слотроп.

– Действительно, Готы, многим ранее, для этого же использовали кружок с точкой в его центре. Утрата данной традиции явно указывает на период обрыва восприемничества, пошла фрагментация племени, а возможно и отчуждение — любая аналогия сгодится, в социальном смысле, вплоть до развития самостоятельного эго у ребёнка, вы ж понимаете…

В общем-то, нет, Слотроп как-то не очень понимает. И много всячины такого же рода приходится выслушивать от Додсон-Трака, чуть ли не каждый раз, как только сойдутся. В один из дней этот человек просто возник, там на пляже, в чёрном костюме, по плечам звёздная пыль перхоти из редеющих морковных волос, материализовался на фоне белого лика Казино, струившегося над ним по ходу приближения. Слотроп читал какой-то из комиксов про Пластмасмэна. Катье дремала на солнце, лицом кверху. Но услышав звук его шагов, она перевернулась на локоть и помахала привет-привет. Партнёр валяется во весь рост. Отношение 8.11, Апатия, Второкурсник. «Стало быть, это Лейтенант Слотроп».

Четырёхцветный Пластмасмэн втекает через замочную скважину, за угол и по трубе к раковине в лабораторию чокнутого-учёного нациста, из крана уже показывается голова Пластма, пустой глаз снаружи и распластмасенная челюсть вот-вот выкапнут. «Да я, а ты кто, Асс?»

Сэр Стивен представляется, с любопытством взглядывает на страницы комикса. «Насколько понимаю, это не учебное пособие».

– Он в теме?

– Он в теме, – Катье, пожимая плечом, улыбается Додсон-Траку.

– У меня сейчас перемена в этом радиоконтроле Телефункена. Та их разработка, «Гаваи I». Что-нибудь говорит?

– Ровно столько, чтобы удивиться, откуда они взяли это имя.

– Имя?

– В нём явное присутствие поэзии, инженерной, то есть, поэзии… тут заложено < /em>Haverie — среднее, сами, наверняка, знаете — там речь о двух полусферах, не так ли, симметрично предполагаемому азимуту курса ракеты… а ещё, также, hauen — разбивать что-то мотыгой, или палкой. – И вот уже унёсся в персональное путешествие, улыбается не кому-то конкретно, приводит в пример популярные выражения времён войны ab-hauen, quarterstaff-technique, крестьянский юмор, фалличную комедию из эпохи древних Греков… первым порывом Слотропа было вернуться к тому, что там дальше с Пластмом, но что-то в этом человеке, несмотря на его явную причастность к сговору, заставляло слушать… невинность, может быть, старание выказать дружелюбность единственно доступным ему способом, – делясь тем, в чём для него вся жизнь, любовью к Слову.

– Ну может, просто для пропаганды Оси. Что-то на тему того Пирл-Харбора.

Сэр Стивен взвешивает предположение, явно довольный. Он выбран Ими по случаю всех тех пришибленных словом Пуритан, которыми там и сям увешано фамильное дерево Слотропа? Или теперь Они нацелились ввести в соблазн и его мозги, а не только вчитывающийся глаз? Случаются моменты, когда Слотропу и впрямь удаётся найти рычаг сцепления между собой и Их движком окованным железом в дальних далях цепочки управления, об очертаниях и конструкции которой ему остаётся лишь гадать, ему по силам отключать сцепление, и в таком случае почувствовать всю инертность своего движения, всю свою беспомощность… ни то, ни другое не так уж и неприятно. Странное дело. Он почти уверен, что у Них в планах не стоит подвергнуть его жизнь риску, ни даже устроить ему слишком большие неприятности. Однако общая картина никак не складывается, ведь невозможно увязать такого как Додсон-Трак, с такой как Катье...

Соблазнительница-и-простофиля, ладно, игра не так уж и плоха. Им почти не надо притворяться. Он не винит её: истинный враг где-то далеко, в том Лондоне, а это просто такая у неё работа. Она умеет быть изменчивой, весёлой, доброй и для него куда лучше здесь рядом с ней, чем мёрзнуть в Лондоне под Блицем. Вот только иногда… слишком неощутимо, чтобы определить, в её лице мелькает выражение не поддающееся её контролю, и его гнобит, что ведь так оно и есть, чего бы даже и хотелось, но жуть открытия пронизывает дрожью: ужасающая возможность, что и она тоже узница. Такая же жертва, как и он — эта придавленность, непередаваемое выражение лишённости будущего...

Однажды серым днём, ну: конечно, в Гимлер-Шпильзаале, где ж ещё, он застал её одну рядом с колесом рулетки. Стоит, склонив голову, бедро грациозно выставлено, примеряется на роль крупье. Сотрудница Заведения. На ней белая крестьянская блуза и атласная дирндль-юбка, из радужных полос, переливается под светом сквозь стекло в крыше. Шарик тарахтит поверх круговерти спиц, накапливает затяжной, скребущий резонанс в замкнутом фресками пространстве. Она не оборачивалась, пока Слотроп не подошёл вплотную. В её дыхании медленно и мерно отдаются вздроги тоски, бьющейся в заслонки его сердца, – открыть ему краткие промельки осенней стороны, о которой он только лишь догадывался, которой страшился, нечто вне его пределов, в её краях...

– Привет, Катье. – протягивает руку, палец наготове остановить колесо. Шар падает в отделение пронумерованное числом, которое они никогда не увидят. Увидеть число, вот в чём смысл. Но в игре за пределами игр в этом нет смысла.

Она качает головой. Ему ясно, что это что-то там в Голландии, до Арнхема — преграда навечно вмонтированная в схему их цепи. Ох, скольким ушкам, пахнущим Palmolive или Camay, мурлыкал он напевы, песенки для переулка-возле-боулинга, песенки для позади-рекламного-щита-Мокси, песенки субботний-вечер-так-налей-ка-нам-ещё-по-одной, все об одном и том же, милая, неважно, где ты пропадала, зачем нам жить прошлым, вот это вот сейчас и есть всё, что нам досталось...

Там это классно срабатывало. Однако тут, пошлёпав её голое плечо, заглянув в её Европейский сумрак, ошеломился увиденным, а сам с его прямыми волосами, в которых не сразу-то расчёска продерётся, с выбритым лицом без единой морщинки, такое себе беспорочное вторжение в Гимлер-Шпильзааль до краёв полный Германо-Барочных заумных форм (ритуал рук на всякий завершающий раз, который каждой приходится совершать, потому что на то она и рука, тем и должна обернуться, чтобы именно так всё получалось… весь холод, боль, минувшая плоть, когда-либо касавшиеся её...) Перекрученно вызолочёное игральное пространство своими тайными движениями пояснило ему кое-что. Ставки, что Они тут делают, принадлежность прошлого, и только прошлого. Они ни разу не ставили на вероятность, но исключительно на одну только уже отслеженную повторяемость. Здесь банкует прошлое по своей воле. Нашёптывает, сгребает выигрыш и, с гнусной глумливостью, ощипывает жертвы.

При выборе числа, на красное или чёрное, на чёт нечет — какой вкладывают Они смысл? Какое Колесо запускается Ими?

В далёкой комнате, в начале жизни Слотропа, в комнате запретной для него теперь, таится что-то очень нехорошее. Что-то там сделали с ним и, быть может, Катье известно — что. Разве не увидел он в её «лишённом будущего» виде некую связь, мостик к своему собственному прошлому, что-то, связующее их накрепко, словно любовников? Она померещилась ему в самом конце коридора её жизни, где нет возможности следующего шага — все её ставки сделаны, осталась лишь скука от переброски из одной комнаты в следующую, череда пронумерованных комнат, чьи номера не имеют значения, пока инерция не занесёт её в последнюю. Вот и всё.

Наивный Слотроп и не представлял, что чья-то жизнь может кончаться так. Ничего настолько удручающего не мог представить. И для него это уже перестаёт быть совершенно чуждым — пора свыкаться ему, мастурбаторно всполошившемуся, с мерзкой вероятностью, что и за ним установили такой же в точности Контроль.

Запретный Замок. О, рука жуткого крупье в прикосновении к тем папкам с его мечтами: всё в его жизни, казавшееся произвольным или случайным, оказывается, подчинялось целенаправленному Контролю, постоянно, типа управляемого колеса рулетки — здесь важен только результат, внимание сосредоточено на статистике, долгосрочной, а не на личности: и Заведение тут, конечно же, без вариантов, загребает прибыль...

– Ты был в Лондоне, – шепнёт она вскоре, отвернувшись к своему колесу, чтоб крутануть снова, лицо в тени, по-женски отмотать сотканную за ночь полосу её прошлого, – когда они падали. А я возле Гааги, – вздыхающие фрикативы, название выговорено с тоской изгнанницы, – когда они поднимались. Между тобой и мной не только траектория ракеты, но ещё и жизнь. Ты поймёшь, что между этими двумя точками, в эти пять минут, она проживает всю свою жизнь, полностью. Ты ещё даже не усвоил данных программы полёта с нашей стороны, очевидных либо счисляемых. А ведь кроме них есть целая пропасть неизвестного никому из нас…

Но это точно кривая, и несомненно (каждый из них чувствует) – Парабола. Им следовало догадаться, пару раз — вышло, но не смогли поверить — что всё, всегда, совместно, двигалось к этой чистой форме, заложенной в небе, форме без сюрпризов, без вторых попыток, без возврата. И тем не менее они таки ступили под неё, зарезервированную для собственных чёрно-белых жутких новостей, словно то и вправду было Радугой, а они её кровными детьми...

По мере того как Война отодвигается от них всё дальше, и Казино превращается во всё более глубокий тыл, вода становится всё грязнее, а цены растут, так что военнослужащие, прибывающие в отпуск, становятся всё шумливее и предрасположеннее к полному долбоёбству — среди них и близко нет никого похожего на Тантиви, с его привычкой вытанцовывать подвыпивши, с его притворной самовлюблённостью и застенчивыми, честными порывами примкнуть к заговору как угодно мелкому, при малейшей возможности, против властей и безразличия... Про него ни слуху ни духу. Слотропу не хватает его не как союзника, а просто присутствия, его доброты. Он продолжает верить, тут в своём Французском отпуске, что это тут временные и чисто бумажные нестыковки, вопрос почтовой путаницы и задержки отправлений, и всякое неудобство закончится вместе с Войной, вот как хорошо распахали целину в его мозгах, разрыхлили, проввели сев, и расписку взяли не растить ничего по своему почину...

Никаких сообщений из Лондона, нет даже отклика от ТОТСССГ. Всё исчезло. В один из дней Теди Блот тоже просто растворился: другие конспираторы, как шеренга хора, вздрыгнутся и исчезнут за спинами Катье и сэра Стивена, проплясывая мимо, все с идентично Корпоративными Улыбками, забить ему баки лучами своего зубосияния, дабы отвлёкся и уж, как им кажется, не заметит, что у него тырят его удостоверение, его служебное досье, его прошлое. Ну и поебать… сам знаешь. Он и внимания не обращает. Ему интереснее, а иногда тревожнее насчёт того, что подкладывают. В какой-то момент, явно из бзика, хотя попробуй тут угадать наверняка, Слотроп надумал обзавестись усами. Последние усы водились у него лет в 13, он послал почтовый перевод к тем Джонсон Смит за целый Набор Усов, 20 различных вариантов, с Фу Манчу по Грочо Маркс. Все изготовлены из чёрного картона, с крепёжными загогулинами для засовки в нос пользователя, спустя какое-то время сопли впитываются в загогулины и те утрачивают упругость, а усы свешиваются.

– А теперь какие, – спрашивает Катье, как только подделка становится явной.

– Плохой-парень, – грит Слотроп. – Имеется в виду, – поясняет он, подбритые, узкие, негодяйские.

– Нет, такие будут тебя выставлять в нехорошем свете. Почему не одеть усы хороший-парень для свежести образа?

– Но у хороших парней нет—

– Ах, нет? А как же Вайат Эрп?

На что можно возразить, что Вайат не такой уж и хороший. Но пока что тянулась эра Стюарта Лейка, и ревизионисты не успели ещё распоясаться, так что Слотроп верит, будто Вайат был что надо. Однажды зашёл такой себе Генерал Виверн из Техической Службы ВКСЭС и увидал эрповские.

– Концы опущены, – замечает он.

– Ну, как и у Вайата, – поясняет Слотроп.

– А к тому же и у Джона Вилкиз Бута, – замечает Генерал, – нет?

Слотроп призадумался. «Тот был плохим парнем».

– Точно. Так почему бы не подкрутить концы кверху?

– Типа Английской манеры. Ну, я так пробовал. Только из-за погоды или ещё там чего, эта ветошь всю дорогу опадает книзу, а и мне приходится откусывать те кончики. Что вообще бесит.

– Просто мерзость, – грит Виверн, – в следующий раз прихвачу ваксу для них. Ей специально придают жуткую горечь, чтобы отвадить, э, кончико-жуев, понимаешь.

Так что, если усы начинают делать мозги, Слотроп их ваксит. Катье всегда под рукой, подложена Ими к нему в постель, как мелочь под подушку, чтоб стряхнул уже своё Американство, невинные резцы и Мамочко-щадящие молочные зубики повыпадали, помечая постукиванием след, за эти дни в Казино. По совершенно неясной причине, после уроков у него встаёт. Хм, совсем непонятно. Что может быть особо эротичного в чтении инструкций, наспех переведённых с Немецкого — смазанные оттиски мимеографа, часть их выужена даже Польским Сопротивлением в сортирах тренировочного лагеря в Ближне, с пятнами неподдельного SS дерьма, мочи… или в заучивании факторов конвертирования, дюймы в сантиметры, лошадиные силы в Pherdestärke, в рисование по памяти схем и изометрии крученого лабиринта линий подачи топлива, окислителя, пара, пероксида, перманганата, клапанов, входов, камер — какая такая сексуальность в этом всём? Тем не менее после каждого урока хуй стоит как полено, внутреннее давление зашкаливает… какое-то временное помешательство, считает он, и отправляется на поиски Катье, рук, что бегают крабами по его спине и шёлковистого поскрипывания чулок о его берцовые кости...