На следующий день я пошёл на улицу Гоголя 25, и отдал Саше Плаксину свой чёрный дембельский дипломат, заряженный словарями и ещё парой книг. Мы условились, что он вышлет их мне, когда где-нибудь обоснуюсь и сообщу ему адрес…
Конотоп провожал меня угрюмым холодом и ветром, но пальто от Наташи грело очень даже хорошо, и я поехал в Нежин, чтобы вернуть Жомниру книгу рассказов Сэлинджера.
Спортивную сумку с одеждой и прочими вещами, я запер в камере хранения на вокзале и, с одним только портфелем, поехал на улицу Шевченко.
На мой звонок дверь не открылась, наверно, он и Мария Антоновна вышли куда-то в гости.
Тогда я поехал в центр города, в новый кинотеатр «Космос», напротив универмага. Там крутили какую-то фигню про Синдбада-морехода производства студии «Узбекфильм», но мне просто нужно было убить время.
Я сел и поставил портфель под сиденье. Место слева заняла женщина моих лет. По наклонному проходу справа бегала девочка лет четырёх. Её мать, сидевшая в передних рядах, звала ребёнка вернуться, но она не слушалась, а всё бегала и кричала каждому из входящих зрителей: «папа!», но его среди них не было.
Двумя рядами выше, метров на пять левее, сидела пара лётчиков в офицерских бушлатах. Один из них начал здороваться с моей соседкой, но как-то по-хозяйски, и с подковыркой.
Начался фильм, и Синдбад оказывался то на море, то в пещере, то фехтовал саблей рядом с древними стенами Самарканда, на фоне высоковольтной линии электропередач.
Фильм, наконец-то, кончился, я поднял свою кепку с колен и одел её на голову. Соседка слева обронила свои тонкие перчатки поверх сукна пальто, на освободившихся коленях.
— Возьми,— сказала она негромко,— проводи меня.
Я достал портфель из-под сиденья, поднялся и стал протискиваться следом, меж рядами...
В довольно плотной толпе кинозрителей, мы спускались по высокой лестнице выхода.
Офицеры-лётчики поджидали внизу, в своих фуражках. Однако они и не пикнули даже, когда мы проходили мимо. Кишкá оказалась тонкá.
Во-первых, каракулевый воротник, до которого им вряд ли дослужиться — в Советской армии такие воротники прерогатива полковников и выше; во-вторых, моя серая кепка — излюбленный фасон отмотавших две ходки на Зону. Не говоря уже про новенький портфель…
Она пригласила к себе на чай. Идти пришлось недалеко, в пятиэтажку на спуске от площади. Я шёл, и места становились всё знакомее и знакомее.
Неужто? Не может быть… Точно!
Своим ключом, она открыла дверь квартиры, где когда-то чернявый КГБист устраивал мне встречу со своим седовласым боссом в стрижке «бобрик». Но теперь квартира оказалась обставленной и обвешанной.
Мы разделись в прихожей и прошли в гостиную. На журнальный столик перед диваном, она, вместо чая, принесла бутылку вина, колбасу, нарезанную кружками, и шоколадные конфеты.
Я пил вино, закусывал шоколадом, и вспоминал крановщика Виталю.
Мы не спрашивали имён друг друга. Для того, зачем мы тут, достаточно и «ты». Правда, она не удержалась похвалиться, что работает в прокуратуре.
Я не стал уточнять, кем именно, предупредил только, что всё равно, меня ещё не здесь поймают…
Она ушла в спальню и вернулась, запахнувшись в длинный, но незастёгнутый халат; снова села рядом со мной на диван.
Я обнял её, запустил руку под воротник халата на спине, и расстегнул лифчик. Лицо её радостно просияло. Мы перешли в спальню…
Последовавшее можно сравнить с показательными выступлениями чемпионов по фигурному катанию. Такое сравнение ближе всего соответствует её точёному телу, которое чётко вписывалось во все эти поддержки, тройные ту-лупы и в прочую остальную программу.
В ту-лупах особо выгодно подчёркивалась плавность её стройных форм.
Живо и разнообразно, с причудливыми вариациями, переходили мы от фигуры к фигуре, вольно меняли темп, на лету творя импровизированную смену комбинаций, и не переставали покорять сердца отсутствующих зрителей своим филигранно отточенным мастерством, в этом поистине прекрасном виде спорта.
Восторг и упоение сладостным блаженством…
Вот только, посреди потоков сладострастья, у меня зачем-то всплывали обрывки мыслей про непонятную резиновую грелку и какого-то Тузика, с упоение грызущего её, в укромном закутке…
При чём тут грелка? Какой ещё на... то есть, Тузик? И что значит «дорвался!»?
Наша победно энергическая калистеника запрограммирована романом Карпентера, который, совсем недавно, я читал во "ВСЕСВIТI". Там тоже, основной персонаж, перед отъездом в Испанию, на войну в рядах Интернациональных бригад против генерала Франко, на прощанье поимел свою подругу трижды за ночь. За мною, как всегда, всего лишь исполнение приказа...
Утром она таки приготовила чай, а я позвонил Жомниру, что привёз его книгу и скоро зайду…
~ ~ ~
Однако к Жомниру я не пошёл, а вернулся к скверу Гоголя и, в путанице прилегающих улочек, нашёл парикмахерскую.Там не ждали клиента в такую рань, но всё-таки одна из парикмахерш согласилась побрить меня. Эта молодая, похожая на Цыганку мастерица покарябала мне всё шею, всякий раз ойкала, при этом, и затирала порез щипучими квасцами. Ещё и не постеснялась принять плату…
Снова пройдя через сквер, я зашёл в школу № 7. Шёл урок, и коридоры наполняла тишина. В учительской оказались несколько женщин и я сказал, что хочу повидать ученицу второго класса Лилиану Огольцову, потому что я её отец.
Одна из них вышла со мной в коридор, и проводила до нужного класса.
Она зашла туда и вернулась с незнакомой мне девочкой в паре тугих косичек из пепельных волос, и в серой кофточке, с тонкими поперечными полосками впереди, взгляд которой, упорно и бесповоротно, был отведён в сторону.
— Вот эта девочка,— сказала педагог,— но она говорит, что у неё нет папы.
— И правильно говорит,— ответил я, сдерживая неизвестно откуда накатившую злость.— Разве это отец, что показывается раз в пять лет, и то лишь для того, чтоб попрощаться?
Учительница тактично отошла к окну неподалёку.
Я расстегнул портфель и опустился рядом с тобою на одно колено, чтобы мы сравнялись. Ты всё так же не смотрела на меня.
— Лилиана,— позвал я, достал из портфеля газету Morning Star и протянул тебе.— Передай это своей маме.
Ты приняла сложенную газету, и, молча, стояла, опустив глаза.
— Ладно, Ли,— сказал я, — иди в класс.
Ты с облегчением повернулась, и пошла к двери своего класса.
Я поднялся с колена и смотрел тебе вслед, пока дверь не поглотила тебя и газету, где, среди податливо-мягких страниц, одна оставалась белой и твёрдой, из плотного картона, рамочка, фактически, фотографическая, в которой остановился широкий ручей, неслышно журча вокруг крепких ног юной женщины, улыбающейся ясному солнечному дню, такой же в точности улыбкой, как и у тебя. Наверное... которую я так и не увидел...
И ещё тощая стопка немногих, но всех на моё имя, открыток и телеграмм о том, что вы с ней меня любите, что поздравляете с днём рожденья или днём Советской армии…
вверх-скок