самое-пресамое
финальное произведение

Вторая Мировая догорала, однако мясо пушечное жрала́ всё так же жадно.

Коле, пареньку из рязанской деревни, и многим другим паренькам из разных других мест, выдали полосатые Флотские тельняшки, чёрные штаны, чёрные рубахи под чёрные бушлаты и около месяца муштровали, обучая основам боевой подготовки, чтобы чётко исполняли команды: «стой! раз-два!», «смирно!», «разойдись!», да умели бы отличить приклад винтовки от её штыка.

Потом их посадили — прям как были, в чёрном — на быстроходные десантные катера для захвата плацдарма где-то в верховьях Дуная, в Австрии.

Но как ни спешили проворные судёнышки, десант не поспел захватить плацдарм — Фашистская Германия коварно капитулировала, и не осталось на кого бежать чёрной массой со штыками наперевес.

Потом его взвод пару месяцев охранял (непонятно зачем и от кого) необитаемый Остров Змеиный у побережья Болгарии, а может Румынии, откуда его перевели в мотористы на военный тральщик, крохотное судно с малочисленным экипажем.

Морская жизнь моего отца началась переходом из Севастополя в порт Новороссийск, по неспокойному Чёрному морю. Не то, чтобы оно штормило, но болтанка случилась изрядная…

Качаться на качелях в парке — весело, но после пары часов этой потехи, желудок выбросит всё, что случайно залежалось в нём от позавчерашнего завтрака. Тот морской переход тянулся дольше…

Когда Краснофлотец Огольцов сошёл на берег в порту назначения, даже суша продолжала раскачиваться у него под ногами. Он попытался вырвать между высоких штабелей из длинных брёвен, складированных вдоль причала, но не оказалось чем.

Молодой моряк сел там же, где стоял на уплывающем из-под ног портовом сооружении и, глядя на стену штабеля деловой древесины, которая продолжала вздыматься и опадать, решил, что помрёт непременно — не выжить ему на морской службе...

(…нетрудно сделать вывод о ложности такого предположения, поскольку он не встретил ещё твою бабушку и не зазвал пойти с ним в ЗАГС. И твоя бабушка — по отцовской линии — не родила ещё троих детей, так и не став матерью-одиночкой: беспрецедентный случай за весь этот экскурс в генеалогию…)

Итак, морская болезнь не уморила моего отца. Он научился переносить или как-то терпеть качку. Татуировка синего якоря пришвартовалась на тыльную сторону кисти его левой руки, а вдоль правой — от запястья до локтя — запечатлелся контур стремительно летящей ласточки (такой же синей, как и якорь) с крохотным конвертом в клюве («лети с приветом!..»), и на своём утлом корабле-тральщике он бороздил широкие просторы Чёрного моря, очищая его от морских мин.

Для того, собственно, и предназначены минные тральщики на Флоте.

Основное отличие морских мин от их сухопутных разновидностей в том, что морские мины нужно привязывать, не то расплывутся кто куда, и будут рвать кого попадя, не разбирая «ихних» от «нашенских». Потому-то морскую мину фиксируют к якорю, который, в свою очередь, хватается за морское дно.

Мина (железный шар наполненный воздухом и взрывчаткой) всплывает над своим якорем, не достигая, однако, поверхности, — её удерживает на привязи тонкий прочный трос, чья длина устанавливается из расчёта на глубину фарватера в месте размещения минного поля. И там эти морские мины висят, на пару метров ниже поверхности, в ожидании, когда проходящий корабль заденет один из рожков-детонаторов, что торчат из корпуса мины в разных направлениях, наподобие солнышка в детском рисунке...

Благодаря своей мелкой осадке, военный тральщик проходит над минным полем, не задевая торчащих детонаторов. У себя за кормой, судно волочит по дну моря широкую петлю из толстого стального троса, который обрывает связь мины с её якорем и, освобождённая от привязи, она всплывает на поверхность для предстоящей ликвидации.

На завершающем этапе чистки, от тральщика отваливает весельная шлюпка, направляясь к бесхозно дрейфующей мине. Задача экипажа шлюпки: прификсировать динамитную шашку с Бикфордовым шнуром на плавучий железный шар. (Причём задание исполняется не на тихом пруду в парке, а среди бегущих волн открытого моря, где сферический череп мины возносится над шлюпкой, затем проваливается под неё, норовя боднуть в бок рогом детонатора).

Финальную точку в приключениях мины ставит боцман, что расселся на лодочной корме с раскуренной папиросой в ощеренных зубах. Папироса не для форсу — вот, мол, какой я стрёмный пофигист, она — инструмент, приготовленный для поджога шнура. Вот он занялся и — И-раз! И-раз!

Гребцы выкладываются не жалея сил, сачкующих нет на вёслах. Подальше, как можно дальше, покуда шнур дошипит к оглушительному «БУ-БУХ!».

Заряд тола в морской мине рассчитан рвать корпуса броненосных линкоров...

При разложении на составные элементы, романтический героизм куда-то улетучивается, и разминирование морских путей начинает смахивать на работу трактора, что фырчит и лязгает в колхозном поле.

Точно так же, с утра пораньше, военный тральщик выходит в заданный квадрат акватории, и день-деньской бороздит его покрытую толщей воды площадь — вперёд-назад, — со спущенным за корму тросом, а назавтра судёнышко ждёт следующий квадрат.

В общем, героизм экипажа военного тральщика — бригадный и то, что мой отец остался в живых — заслуга общая: каждый хорошо выполнил свою часть работы.

Простой пример:

В конце обычного рабочего дня, Николай Огольцов присматривал за лебёдкой на корме, куда наматывался толстый трос, таскавшийся за тральщиком всю смену. Вдруг он заметил мину, целеустремлённо преследующую их корабль, потому что её оборванная привязь спуталась взахлёст с тросом, ползущим по морскому дну, и мина, неизвестно сколько времени, таскалась за ними под водой, в недовсплывшем состоянии.

И вот теперь донный трос сматывается на барабан вместе с приставучей миной. Выключать лебёдку уже слишком поздно — она продолжит вращаться по инерции: недолго, но достаточно, чтобы подтащить мину для удара в корму рогом детонатором.

Рубаха на Папе отлипла от тела, раздулась, как вставшая дыбом шерсть на животных, в момент смертельной для них опасности, и он взревел «полный вперёд!» до того истошным, нелюдским криком, что находившийся на мостике Капитан мгновенно подчинился и продублировал команду судовым телеграфом в машинное отделение.

Моторист, папин сменщик, немедленно отреагировал. Ускоренно взвертевшись, лопасти винта, взбили воду, взбуруненный напор которой послабил и отцепил захлестнувшийся обрывок привязи. Мина отстала, покачиваясь на воде...

Так слаженная команда спасли жизнь друг другу…

Пять лет спустя, на морских путях не осталось неизборождённых тральщиками квадратов, и моего отца перевели служить на сторожевой корабль, опять-таки мотористом корабельного дизеля. Ещё через год, истёк повторный срок его Флотской службы —

(...из-за тяжёлых потерь во Второй Мировой войне, срок службы в Советской Армии был удвоен, пока подрастут следующие поколения призывников: армейская служба до шести лет, служба на Флоте до восьми… Да, тянуть лямку на два года больше, чем пехоте, но утешайся тем, что только Флотские носят такую крутую форму: тельняшка, золотые якорьки, клёш... когда сойдут на берег...)

— и моему отцу была предложена работа в «почтовом ящике».

- - -

В те времена в СССР развелось множество секретных институтов, секретных заводов и даже секретных городов. Для поддержания секретности, пришлось частично отменить привычные почтовые адреса, чтобы шпионы вражеской разведки не догадались, где какой секрет находится.

В результате адресат переставал жить на какой-то улице, в каком-либо городе, какой угодно области, к нему адресовались намного проще: «Н. Огольцов, Почтовый Ящик № ****».

Поскольку за полгода до своей демобилизации Краснофлотец Огольцов Н. М. зарегистрировал брак с гражданкой Вакимовой Г. И., то и её ждал один с ним «почтовый ящик» в Карпатских горах.

Роддома в «ящике» не оказалось, и моей матери, для моего рождения, пришлось посетить город Надвiрна, в 30 километрах от областного центра, он же город Станиславль, позднее переименованный в Ивано-Франковск (по-видимому, ещё кого-то понадобилось заморочить и сбить со следа).

Поездка пугала её больше, чем предстоящие роды, поскольку Бандеровцы обстреливали машины на дорогах.

И даже два года спустя, когда моей матери пришёл срок снова отправиться в роддом, на склонах Карпатских гор продолжали греметь ожесточённые автоматные и пулемётные очереди, но она их уже не слышала, потому что мужа её перевели из одного «почтового ящика» в другой, из Закарпатья на Валдайскую возвышенность.

Причиной перемены обстоятельств жизни моих родителей послужил письменный донос в Особый Отдел предыдущего «почтового ящика». Донос поступил в письме из Конотопа, от жителей дома, в котором Галина Вакимова проживала до своего замужества.

Дом (на Конотопском разговорном «хата») представлял собой одноэтажное строение размером 12 х 12 метров и являлся разделённой собственностью. Половина хаты принадлежала гражданину Игнату Пилюте.

Остальная половина распределялась поровну между гражданкой Катериной Вакимовой, с тремя её детьми, и гражданами Дузенко, с их дочерью, таким образом, что каждая из двух вышеозначенных семей располагала 1 (одной) дощатой прихожей, 1 (одной) кухней и 1 (одной) комнатой.

Дочь граждан Дузенко вышла замуж за гражданина Старикова, который переехал в принадлежавшую её родителям четверть хаты. Одной кухни и одной комнаты оказалось недостаточно для приемлемого сосуществования родителей и молодой четы.

В целях расширения своего жизненного пространства, Дузенко и Стариков выведали номер «почтового ящика» и составили письмо в его Особый Отдел.

Донос информировал, что отец Галины Вакимовой (на данный момент Огольцовой) арестовывался органами НКВД как враг народа, однако накануне войны сумел каким-то непонятным образом вновь объявиться на Украине.

Во время Нацистской оккупации, по его месту жительства располагался Немецкий штаб (что верно, отчасти, так как на Пилютиной половине хаты квартировали штабные офицеры роты Германского Вермахта). При наступлении Красной Армии, Иосиф Вакимов бежал совместно с отступающими Фашистами.

Особые Отделы секретных объектов отличала особо неукротимая бдительность и цепкость, так что родственникам Иосифа, исчезнувшего столь вопиюще предательским образом, светил, как минимум, арест и ссылка, что решало жилищную проблему доносителей.

Однако в своих вполне логичных расчётах, вернее в применении, без раздумий, шаблонного в те годы приёма обеспечиться жилплощадью, они не учли фактор времени. На тот момент Великий Кормчий, Вождь и Учитель Народов, Товарищ Сталин, успел почить в бозе. Гайки, затянутые в бытность его до предела, мало-помалу начинали послабляться.

Конечно, Николая Огольцова неоднократно вызывали в Особый Отдел для дачи показаний. Состоялся обмен официальной перепиской между Особым Отделом «ящика» и Отделом Внутренних Дел города Конотоп. И всё же репрессировать моего отца не стали, учтя его абсолютно крестьянское происхождение, а также факт, что его так охотно слушались моторы-дизели, производившие электроэнергию на засекреченных объектах.

Вместе с тем, многолетняя натасканность особистов не позволяла оставить «сигнал» информаторов без внимания, и моего отца, на всякий, перевели в другой «почтовый ящик», подальше от границ с зарубежными странами.

* * *