автограф
     пускай с моею мордою
   печатных книжек нет,
  вот эта подпись гордая
есть мой автопортрет

Степанакерт
                   Сага

:авторский
сайт
графомана

рукописи не горят!.. ...в интернете ...   

На склоне дня

День ещё не клонился к закату, но, пожалуй, был уже прожит.

В окошечке электронных часов, когда я отвернул покрывающую их манжету рубахи, чернела пять с двумя нулями. Мой срок истёк.

Сказав об этом собеседницам, я встал из белого пластмассового кресла и обменялся прощальным рукопожатием с Вардануш Аслановной, которая сидела в точно таком же кресле слева, и с санитаркой Эммой – справа.

Выступив из-под навеса сваренной из труб детсадовской беседки, я двинулся к приглашающе распахнутым воротам из листового железа, за которыми открывалась широкая панорама на крутой склон городского кладбища и на дорогу—левее и выше—что ведёт туда, где склон сменяется небом.

Сизый дымок лениво вился из металлического ящика—узкого и высокого—у стены забора, рядом с раскрытой вовнутрь половинкой ворот.


Утром этого дня, когда я вступил сюда через высокий порог калитки в листовом железе закрытых ещё ворот, бодрые языки пламени вырывались из узкого ящика, пошевеливая подвяленную листву на боковой ветви близстоящего дерева.

Человек в летней рубашке из тех, что в нынешнем сезоне носит половина мужского населения Степанакерта (расцветка шахматкой с решеточкой поверх), покачивал, для зарядки, верхнюю часть туловища, ухватившись за торчащие из асфальта трубы с перекладиной для крюков, куда когда-то подвешивались качели ясельной группы.

Мы обменялись вежливо-настороженным приветствием незнакомых друг другу людей, я прошел мимо, в пустую беседку, и сел на деревянную доску-скамью вдоль стенок-перил, подальше от пружинистого красного матраса поставленного в углу на ребро для просушки. Ещё тут был легкий стол из белой пластмассы, да на передней стенке-оградке висела забытая кем-то алюминиевая трость, уцепившись черной рукоятью за трубу.

Мужчина прекратил упражнения и правой рукой отцепил с крюков захват своей застылый левой кисти, чтоб двинуться к  дальней беседке, с усилием выбрасывая вперёд, для каждого шага, левую половину своего полу-парализованного тела.

От одноэтажного корпуса в побурело-розовой штукатурной шубе, подошла тощая женская фигура в зимней вязаной шапке с очками притянутыми к ней бельевой  резинкой.

Запрокинув голову, она осмотрела меня увеличительными льдинами линз, поздоровалась и села в дальнем углу беседки.

Следом плавно, словно в самодвижущейся ступе, замаскированной широким халатом до земли, приплыла, подталкиваясь палочкой, невысокая грузная особа.

Всклоченные лохмы седых волос и невозвратно оттопыренная нижняя губа придавали лицу её выраженье монаршьей пренебрежительности ко всем и вся. Ей вслед доносилось вжиканье метлы по дорожке за углом корпуса.

Она без предисловий спросила моё имя, чтоб тут же оповестить, что  мужских мест у них нет, если я пришёл приниматься в их дом престарелых. Или ещё за чем?

Да, нет. Не то, чтоб приниматься. Просто на день. Посмотреть что есть, чего нет.


Накануне, набрав полученный в редакции номер, я условился с приятным женским голосом, что побуду у них с восьми до пяти—рабочий день—чтоб написать предпоследний очерк из цикла о летнем Степанакерте.

Тогда мне всё казалось логичным: читателям – контраст (от восторженно взирающих в своё будущее абитуриентов к недоуменно озирающимся на своё прошлое старцам), а мне – день заслуженного отдыха, после рейдовых обходов живых и мертвых городских базаров и хождений по семи университетам.

Но теперь мне уже чётко вспомнилось, что рабочий день – штука довольно длинная и прожить его – не поле перейти…

Круглолобая смуглая старуха в черном фартуке поверх небесно-синего халата для обслуживающего персонала, сметала листья и хвою с асфальта и, утоптав в большое ведро, относила подкормить огонь в ящике у ворот.

Входящие—то по одной, то парами—работницы учреждения непонимающе поглядывали на моё необъяснимое присутствие, и скрывались за корпусом.

Но вот за воротами зафырчала машина и вошла женщина средних лет, холёного сложения, с каштановыми, чуть вьющимися волосами, подрезанными на практичную длину.

Длинное однотонное платье с коротким рукавом чем-то смахивало на халат, но халат элегантный, на той грани, где простота переходит в роскошь.

В глазах её не было вопроса: она решительно повернула к нашей беседке и я вышел навстречу директору – Ирине Николаевне Саркисян.

Да, пожалуйста, как условились. Пусть живут этот день как всегда, будто меня тут вовсе нет.

Информ-минимум: 26 подопечных – 9 мужчин, остальные женщины. Персонала 36 человек (работа посменная).

Да, мне интересно будет обойти здание, но не сейчас, день длинный, успеется.

Она уходит к себе, а я пересаживаюсь в беседку напротив, где тень погуще.

Приехал зеленый мини-автобус дома престарелых. И отворенные перед ним ворота уже не закрывались целый день. И ни один из редких тут прохожих не миновал их без того, чтоб не заглянуть внутрь – полюбопытствовать: “каким я стану в будущем?”


Увлекательное занятие: знакомиться с людьми, которых тебе не представляют, а просто подслушиваешь как окликают их по именам в ходе общения.

Сурик уже перестал качать своё тело. Его сменил крепыш Тигран. Он энергично помахивал обеими руками, вызывающе оборотившись к кладбищу: мол, на-кось, выкуси! И даже делал пробежки, метров по шесть, тяжко стуча башмаками.

Рослый красавец Симон, с выбритыми в ниточку белыми усами над верхней губой, возился с водяными шлангами, поливая крохотную грядку помидоров, и грядку лоби за дорожкой, и длинную клумбу астр под торцевой стеной корпуса.

По распоряжению, как видно, Ирины Николаевны, Неля из домика администрации принесла мне в беседку удобное пластмассовое кресло.

На той стороне площадки—в беседку с красным матрасом—принесли нарды и набор таких же кресел.

На дорожке показался обросший бородой Джалал, переставляя пару коротких костылей под туловищем с неразгибаемой спиной и подтаскивая следом свою неподатливую ногу.

Он нестерпимо медленно продвигался к той же беседке, где собрались уже Сурик, Симон, Тигран, Ашхен и две зашедшие с улицы девочки лет восьми в бальных нарядах из пышной кисеи: красный на одной, белый на другой.

Они тут были явно свои люди и то наблюдали за игрой в нарды, то взбирались на перила стенок-оградок, чтоб спрыгнуть на асфальт, красуясь своими платьями и блестящими туфельками, а когда Джалал достиг беседки, даже сели поиграть с ним в домино…


Меня в беседке навестила Ирина Николаевна, рассказала о житье-бытье подопечных и персонала.

Всё это так сложно. Ведь все эти люди, с телами исковерканными пытками болезней (даже красавец Симон страдает от непрокашливаемой астмы), обезображенные безжалостной старостью, были когда-то полны сил, главенствовали в своих семьях и домах. Всё, что остается им теперь, это "наш" дом и отведенный ему спец-участок на городском кладбище.

Им нравится туда ездить, очищать участок от сорняков. Собирались и сегодня, да мини-автобус забарахлил. (Або и Беник помогают водителю ковыряться в частях вынутых из мотора.)

А вообще-то, Ирина Николаевна толком и не представляет как надо и что. Работает наощупь, чтоб просто они чувствовали заботу.

Когда родственники Джалала надумали забрать его, она через неделю съездила и увидала его в подвале, вяжущим веники. Для того, наверно, и понадобился.

Предложила компромисс: она заберёт Джалала обратно, а они пускай приносят материал. Он будет делать для них веники, а им даже кормить его не придётся. Согласились. Но материал не приносят. Стыдно наверно стало.

Или вон дети заходят. Играют, дружат со стариками. Может так и не положено, но для них это такая радость. Больше, чем концерты из местных школ.

И насчет финансов бывают трения.

Почему директор не хочет брать мешками крупу и концентраты? Так ведь куда проще: по безналичному расчету. А она требует 500 драм в день на каждого подопечного, как и полагается им на пропитание. Почему? Да чтоб им тут всего доставалось попробовать: и зеленого лоби и молодой картошки. Сейчас вон винограда просят, арбузика.

И невозможно же точно уложиться. В какой-то день тратишь больше 500, а когда и меньше. Финансовое нарушение. А такого финансиста неделю на вермишели подержать, что запоёт?

Побелку вон затеяли в коридоре. Известь бесплатно получили от армии, а белит санитарка Эмма. Она в Баку маляром была. Тоже надо как-то три тысячи выкроить. У санитарок оклад всего 7 тыс. драм, а она в конце августа дочку замуж выдаёт…


Мы подымаемся в коридор с только что помытыми полами. Полы некрашены, а между досок такие щели куда ногой хоть и не провалишься, но костылем – запросто.

От крыс спасает кошка со взрослым котёнком, которых держит русская баба Оля.

Одно из окон пробито пулей, еще с тех времён как тут размещался федаинский ФЕДАИ —
     на греческом "боец за свободу": название карабахских-армянских воинов в карабахской войне 1991-94 г. г.
штаб.

В палатах окон нет. Свет заходит через двери раскрытые в коридор.

Заходит и Ирина Николаевна, погладить по спине Арев-ат, которая безутешно плачется, что украли её домашники, а через десять минут найдёт их у себя под подушкой.

Заходит спросить певицу Розу, когда та пойдет помыться в бане. Но та уже вторую неделю отвечает, что вчера была.

Заходит утешить 95-летнего Мухана, что лежит и стонет от болей в животе. Накануне вызывали врача, но лекарства не помогли.

Заходит принять поцелуй в руку от неугомонной бывшей заведущей шаумянской больницы, которая на чистое постельное белье непременно постелит свой ветхий палас.


После этого в своем кабинете Ирина Николаевна угощала меня кофе и показывала "семейный альбом" с цветным фотографиями и Тамары, и обеих Марго, и Самвела и всех-всех.

А у тех, кто умер раньше, фото чёрно-белые. И короткие записи возле каждого снимка. Когда родился. Кем был в своей жизни. Когда поступил…

Рассказала Ирина Николаевна какой радостью для обитателей дома стало известие, что скоро переедут в новое место. Тихое и ровное, где много фруктовых деревьев, чтоб варить джемы.

Как ездила она в то место – бывший детсад, рядом с бывшим проектным институтом.

Как рисовала план с городским архитектором: где будет столовая и как устроить, чтоб поменьше было лестниц, и откуда удобней заезжать машине.

И как строила планы: а что если объединить в одном месте престарелых и детей-сирот? Пусть бы днём дети ходили в школу, а потом возвращались бы обратно – домой. Если такое сочетание не положено, то, наверное, просто потому, что так не пробовали…

А потом один из стариков вышел в город (им ведь разрешается, с надлежащим оформлением) и принёс с базара новость, что место это не дадут.

Ещё через неделю позвонили сверху сказать, что под дом престарелых отводится садик на бывшей Энгельса. Крутой взгорок напротив бензоколонки.

Директор поехала посмотреть и ужаснулась: там спешно доканчивали сооружение столовой за 15 метров от общего корпуса.

Что такое 15 метров для решительного руководства? Что такое 15 метров по зимней слякоти и в дождь для тихохода Джалала или 90-летней слепой Шушан, которая за один шаг продвигается на 20 сантиметров?

И нет укромных мест для сушки обмоченных постелей: старики, они ведь как дети малые…


Затем директор уезжала по делам, а я вернулся в беседку, куда принесли ещё кресел и привезли на каталке Марго. (Для спуска и подъема её колесного кресла по ступеням крыльца требуются объединенные усилия трёх санитарок).

Санитарка Цовик привела за руку слепую Шушан, усадила в кресло и подсказала в каком направлении находится "комиссия", то есть – я.

Самоходная Вардануш сама пришла, подталкиваясь палочкой.

Марго начала причитать: зачем только её Бог держит на этом свете, с такими болями ног. Шушан её одернула, что безболезненно и дурак проживет, а боли ей, чтоб ума-разума набиралась – чем мы старее, тем мудрее.

Тут Вардануш пришла охота попеть. Исполнив куплета два, она поднялась и плавно уплыла за ворота. Все оставшиеся задремали. Марго в своем кресле с колесами, Шушан и я – в пластмассовых, а кошка бабы Оли на деревянной доске-скамейке.

Потом Шушан проснулась сказать, что будет дождь, потому как у нее в ухе чешется и какая-то негодящая была комиссия: совсем сус-у-пуc СУС-У-ПУС —
     на армянском означает: "тихоня".
, такие разве бывают?

Потом был обед и, по приглашению вернувшейся Ирины Николаевны, я заходил в полутёмную столовую с японским телевизором в углу (подарок баронессы Кокс).

Пахло аппетитно и совсем по-домашнему. Повар Флора с честью подменяла Арегу Сергеевну, отпросившуюся на заработки в евангелистский лагерь "Каркар".

Мясные тефтели из супа Вардануш съела, а на жареный зеленый лоби ещё презрительней выпятила губу – в приправе оказался портулак, которого она не терпит.

А Тамара свой компот из свежих фруктов почему-то отдала Тиграну.

Некоторым обитателям дома обед отнесли в палаты, как Ашхен, или бывшей завбольницей, тоже Вардануш. А Мухан все также стонал в постели и от всего отказывался.


И опять я сидел в беседке, где меня навещали Римма и Арев-ат, и медсестры Рита и Ася. А Симон (который, оказывается, Самвел, но просто их тут двое с таким именем и надо ж как-то отличать) опять поливал из шланга, а его подменяли Або и баба Оля.

– А я тебе так скажу,– продолжала втолковывать мне Вардануш. – Отсюдова я – никуда. Если переедут, так без меня. Всё. Терять мне нечего, даже партбилет в Баку остался. Всех директоров тут повидала: один был пьяница, двое – воры. Ну и остальные за ними тянулись. Теперь тут хорошо.

Да и куда ей, если её тут нашел сын её? Покойный Аркадя. Вчера зашел в ворота, днём, и встал перед беседкой. Одет во всё белое.

"Ой,"– говорит,– "мам, насилу тебя отыскал. Столько всё ходил. У всех спрашивал."

И не спала она вовсе. Вот тут он стоял…


Потом срок мой истек. Я простился с ней и с санитаркой Эммой и вышел за ворота.

Помудрев ещё на один день.

стрелка вверхвверх-скок
                                                   идём дальше: -->