(6) На склоне дня

День ещё не клонился к закату, но, пожалуй, был уже прожит.

На сером прямоугольничке в чёрной пластмассе электронных часов, когда я сдвинул с них манжету рукава, темнела пять с двумя нулями. Мой срок истёк.

Сказав об этом собеседницам, я встал из белого пластмассового кресла, и обменялся прощальным рукопожатием с Вардануш Аслановной, которая сидела в точно таком же кресле слева, а также с Эммой, — санитаркой справа.

Из-под навеса детсадовской беседки в чешуе недооблезшей желтизны по железу труб, я зашагал в сторону ворот из побуревшей листовой стали, радушно распахнутых на широкий вид близкого склона городского кладбища, и на дорогу, уходившую левей и выше — туда, где склон сменяется небом.

Сизый дымок лениво вился из металлического высоко-узкогорлого ящика-короба, стоящего под каменной оградой, почти вплотную к распахнутой створке ворот.

. . .

Утром этого дня, когда я вступил сюда через порог калитки, врезанной в листовую сталь закрытых, в тот ранний час, ворот, бодрые языки пламени торчком трепыхались над оквадратнным устьем ящика, пошевеливая листву в уже подвяленной ими боковой ветви близстоящего дерева.

Человек в летней рубашке из тех, что в нынешний сезон видишь на половине мужского населения Степанакерта (жёлто-коричневые клеточки под решёткой из тоненьких полосок, мне ли не знать! — я именно из этой половины), делал зарядку, схватившись за крюки перекладины на вздыбленных из асфальта трубах, куда когда-то подвешивались качели ясельной группы, и слегка поколыхивал под ними верхнюю часть своего туловища.

Мы обменялись вежливо-настороженным приветствием незнакомых друг другу людей, я прошёл мимо и направо, в пустую беседку, где и опустился на доску, оббегающую в качестве низкого сидения, беседочный периметр (за исключением входа) вдоль стен-оградок под перилой из трубы.

Местом сидячей позиции, как-то сама собой, избралось наиболее удалённое от красного пружинного матраса, поставленного в угол, на ребро, для просушки.

Под этим же навесом стоял ещё круглый стол из белой пластмассы, да между углом и входом висела забытая кем-то алюминиевая трость, цепляясь чёрной рукоятью за горизонтальность трубы-перилины.

Мужчина закончил качательное упражнение, и правой рукой снял с крюков захват своей застылый левой кисти, чтобы отправиться к дальней беседке напротив.

Каждый из шагов требовал отдельного усилия для выброса вперёд левой половины его полупарализованного тела.

От одноэтажного корпуса, в когда-то розовой штукатурной шубе, явилась тощая женская фигура. На голове — шапка чёрной шерсти в расслабленно обвисших петлях вязки; белая бельевая резинка, охватила головной убор, удерживая притянутыми к носу очки в чёрной оправе.

Из далеко запрокинутой вспять головы, она обозрела меня плавающими по ту сторону льдин-линз глазами, поздоровалась и села в дальнем углу беседки.

Следом, плавно, словно в самодвижущейся ступе, скрытой широким халатом до земли, приплыла, подталкиваясь палочкой, невысокая грузная особа.

Всклоченные лохмы седых волос и невозвратно оттопыренная нижняя губа придавали лицу её выраженье монаршей пренебрежительности ко всем и вся. За её спиной слышалось вжиканье метлы об дорожку, полностью скрытую углом корпуса.

Без предисловий, августейшая особа спросила моё имя, и не дослушав оповестила, что тут мужских мест нет, чтоб я знал, если заявился быть принятым в их дом престарелых. Или ещё за чем-то?

Да, нет. Не то, чтобы приниматься. Просто на денёк. Посмотреть что есть, чего нету.

. . .

Накануне, набрав полученный в редакции номер, я условился с приятным женским голосом, что побуду у них с восьми до пяти — рабочий день, — с целью писания очерка из цикла о летнем Степанакерте.

Тогда мне всё казалось логичным: читателям — контраст (от восторженно взирающих в своё будущее абитуриентов — к недоуменно озирающимся на своё прошлое старцам), а мне — день заслуженного отдыха, после рейдовых обходов живых и мёртвых городских базаров, а также хождений по ректоратам семи университетов.

Однако здесь и теперь, мне уже чётко вспомнилось, что рабочий день — штука довольно длинная, и прожить его — не поле перейти…

Круглолобая смуглая старуха в чёрном фартуке поверх небесно-синего халата формы обслуживающего персонала, сметала с асфальта хвою вперемешку с листьями и, утоптав, сколько войдёт    в широкое ведро, относила подкормить огонь в ящике под деревом у ворот.

Входящие — то по одной, то парами — работницы учреждения бросали непонимающие взгляды на необъяснимость моего присутствия в компании дам и красного матраса, и одинаково скрывались за углом.

Но вот уж за воротами раздалось фырчание автомобильного мотора, и во двор взошла женщина средних лет, холёного сложения, с каштановыми, чуть вьющимися волосами, подрезанными на практичную длину.

Длинное однотонное платье, с коротким рукавом, чем-то смахивало на халат, но халат элегантный, на той грани, где простота переходит в роскошь.

Без всякого удивления на лице, она решительно свернула к нашей беседке, а я вышел навстречу директору — Ирине Николаевне Саркисян.

Да, пожалуйста, как условились. Пусть живут этот день, как всегда, будто меня тут вовсе нет.

Обмен информацией в лучших традициях минимализма: 26 подопечных; 9 мужчин, остальные женщины. Персонала 36 человек (работа посменная).

Да, мне интересно будет обойти здание, но не сейчас, день длинный, успеется...

Она уходит к себе, а я пересаживаюсь в беседку напротив, уже покинутую физкультурником, а и к тому же тень там погуще.

Приехал зелёный мини-автобус дома престарелых. Распахнутое перед ним железо створок уже не закрывалось целый день. И ни один из редких на этой окраине   прохожих не миновал ворот, не заглянув при этом внутрь, — полюбопытствовать: “каким я стану в будущем?”

. . .

Увлекательное занятие: знакомиться с людьми, которых тебе не представляют, а просто подслушиваешь, как в ходе общения к ним обращаются по именам.

Сурик больше уже не качал своё тело, а побродив по двору, удалился. Его сменил крепыш Тигран. Он энергично помахивал обеими руками, вызывающе оборотясь в сторону кладбища: мол, на-кась, выкуси! И даже делал пробежки, метров до шести, тяжко стуча башмаками.

Рослый красавец Симон, с усами подбритыми в белую ниточку над верхней губой, перекладывал водяные шланги, поливая крохотную грядку помидоров, и грядку лоби за дорожкой, и длинную клумбу астр под торцевой стеной корпуса.

По распоряжению, как видно, Ирины Николаевны, Неля, из домика администрации, принесла ко мне в беседку удобное пластмассовое кресло.

На той стороне площадки — в беседку с красным матрасом — вынесли нарды и набор таких же точно кресел.

На дорожке показался обросший бородой Джалал, переставляя пару коротких костылей под туловищем с неразгибаемой спиной, и подтаскивая следом свою неподатливую ногу.

Он нестерпимо медленно продвигался к той же беседке, где собрались уже Сурик, Симон, Тигран, Ашхен и две зашедшие с улицы девочки лет восьми, в бальных нарядах из пышной кисеи: красный на одной, белый на другой.

Они тут были явно свои люди и то следили за игрой в нарды, то взбирались на трубу перил в оградке стен, чтоб спрыгнуть на асфальт, красуясь платьями и лакировкой туфелек, а когда Джалал достиг-таки беседки, даже присели поиграть с ним в домино…

. . .

Меня в беседке навестила Ирина Николаевна, рассказала о житье-бытье подопечных и персонала.

Всё это так сложно. Ведь эти люди, с телами исковерканными пытками болезней (даже красавец Симон страдает от непрокашливаемой астмы), обезображенные безжалостной старостью, были когда-то полны сил, главенствовали в своих семьях и домах. Всё, что остаётся им теперь, это "наш" дом, а впридачу — спецучасток, отведённый под них на городском кладбище.

Им нравится туда ездить, очищать площадку от сорняков. Собирались и сегодня, да вот мини-автобус забарахлил. (Або и Беник помогают водителю ковыряться в частях, вынутых из мотора.)

А вообще-то, Ирина Николаевна толком и не представляет: как и что надо. Работа ведётся наугад, чтобы просто они чувствовали заботу.

Когда родственники Джалала надумали забрать его, она через неделю съездила, и увидала — сидит в подвале, вяжет веники. Для того, наверно, и понадобился.

Предложила компромисс: она заберёт Джалала обратно, а они пускай приносят  материал. Он будет делать для них веники, а им даже кормить его не придётся. Согласились. Но материал не приносят. Стыдно, наверное, стало.

Или вон дети заходят. Играют, дружат со стариками. Может так и не положено, но для них это такая радость. Больше, чем концерты из местных школ.

И насчёт финансов бывают трения.

Почему директор не хочет брать мешками крупу и концентраты? Так ведь намного проще: по безналичному расчёту. А она требует 500 драм в день для каждого подопечного, как и полагается на их пропитание. Почему? Да чтоб им тут всего доставалось, чтобы попробовали и зелёный лоби, и молодой картошки. Сейчас вон винограда просят, арбузика.

И невозможно же точно уложиться. В какой-то день тратишь больше 500, а когда и меньше. Финансовое нарушение. А такого финансиста неделю на вермишели подержать, что запоёт?

Побелку вон затеяли в коридоре. Известь бесплатно получили от армии, а белит санитарка Эмма. Она в Баку маляром была. Тоже надо как-то три тысячи выкроить. У санитарок оклад всего 7 тыс. драм, а она, в конце августа, дочку замуж выдаёт…

. . .

Мы подымаемся в коридор, с только что помытыми полами. Полы некрашенные, а между досок такие щели, куда ногой хоть и не провалишься, но костылем – запросто.

От крыс спасает кошка со взрослым котёнком, которых держит русская баба Оля.

Одно из окон пробито пулей, еще с тех времён как тут размещался федаинский ФЕДАИ —
     на греческом "боец за свободу": название Карабахских-Армянских воинов в Карабахской войне 1991-94 г. г. штаб...

В палатах окон нет. Свет заходит через двери распахнутые в коридор.

Заходит и Ирина Николаевна, погладить по спине Арев-ат, которая безутешно плачется, что украли её домашники, а минут через десять сама же и найдёт их,   под своей подушкой.

Заходит спросить певицу Розу, когда та пойдёт помыться в бане. Но та уже вторую неделю отвечает, что вчера была.

Заходит утешить 95-летнего Мухана, что лежит и стонет от болей в животе. Накануне врача вызывали, но лекарства не помогли.

Заходит принять поцелуй в руку от неугомонной, бывшей заведующей шаумяновской больницы, которая на чистое постельное белье непременно постелит свой ветхий палас.

. . .

Затем, в своём кабинете, Ирина Николаевна угощала меня кофе и показывала "семейный альбом" с цветным фотографиями и Тамары, и обеих Марго, и Самвела и всех-всех.

А у тех, кто умер раньше, фото чёрно-белые. И короткие записи возле каждого снимка. Когда родился. Кем был в своей жизни. Когда поступил…

Рассказала Ирина Николаевна, какой радостью для обитателей дома стало известие, что скоро переедут в новое место. Тихое и ровное, где много фруктовых деревьев, чтоб варить джемы.

Как ездила она в то место — бывший детсад, рядом с бывшим проектным институтом.

Как рисовала план с городским архитектором: где будет столовая, и как устроить, чтобы поменьше лестниц, и откуда удобней заезжать машине.

И какие она строила планы: а что если объединить в одном месте престарелых и детей-сирот? Пусть бы днём дети ходили в школу, а потом возвращались бы обратно — домой. Если такое сочетание не положено, то, наверное, просто потому, что так не пробовали…

А потом один из стариков вышел в город (им ведь разрешается, с надлежащим оформлением) и вернулся с новостью: узнал на Базаре, что место это им не дадут.

Ещё через неделю позвонили сверху, сказать, что под дом престарелых отводится другой садик, на бывшей улице Энгельса. Крутой взгорок напротив бензоколонки.

Директор поехала посмотреть и — ужаснулась: там спешно доканчивали сооружение столовой, за 15 метров от общего корпуса.

Что такое 15 метров для решительного руководства? Что такое 15 метров, по зимней слякоти и в дождь, для тихохода Джалала или 90-летней слепой Шушан, которая за один шаг продвигается на 20 сантиметров?

И нет укромных мест для сушки обмоченных постелей: старики, они ведь как дети малые…

. . .

Потом директор уезжала по делам, а я вернулся в беседку, куда принесли ещё кресел и привезли на каталке Марго. (Для спуска и подъёма её колёсного кресла по ступеням крыльца требуются объединённые усилия трёх санитарок.)

Медсестра Цовик привела за руку слепую Шушан, усадила в кресло, и подсказала в каком направлении находится "комиссия", то есть — я.

Самоходная Вардануш сама пришла, подталкиваясь палочкой.

Марго начала причитать: зачем только её Бог держит на этом свете, с такими болями в ногах. Шушан её одёрнула, что безболезненно и дурак проживёт, а боли ей, чтоб ума-разума набиралась — чем мы старее, тем мудрее.

Потом Вардануш пришла охота попеть. Исполнив куплета два, она поднялась и плавно уплыла за ворота. Все оставшиеся задремали. Марго в своём кресле с колёсами, Шушан и я — в пластмассовых, а кошка бабы Оли на деревянной доске-скамейке.

Потом Шушан проснулась сказать, что будет дождь, потому как у нее в ухе чешется, и что какая-то негодящая была комиссия: совсем сус-у-пуc СУС-У-ПУС —
     на Армянском означает: "тихоня". , такие разве бывают?

. . .

Потом был обед и, по приглашению вернувшейся Ирины Николаевны, я заходил в полутёмную столовую с японским телевизором в углу (подарок от гуманитарного человечества, переданный через Баронессу Кокс).

Пахло аппетитно и совсем по-домашнему. Повар Флора с честью подменяла Арегу Сергеевну, отпросившуюся на заработки в лагерь "Каркар", евангелистской ААЕЦ.

Мясные фрикадельки из своего супа, Вардануш съела, а на жареный зелёный лоби ещё презрительней выпятила нижнюю губу: в приправе оказался портулак, которого она не терпит.

А Тамара свой компот из свежих фруктов почему-то отдала Тиграну.

Некоторым обитателям дома обед отнесли в палаты, как для Ашхен, или к бывшей завбольницей, тоже Вардануш. А Мухан всё также стонал в постели и от всего отказывался.

. . .

И снова я сидел в беседке, где меня навещали Римма и Арев-ат, и медсестры Рита и Ася. А Симон (который, оказывается, Самвел, но просто их тут двое с таким именем и надо ж как-то отличать) опять поливал из шланга, а потом его сменяли Або и баба Оля.

– А я тебе так скажу,– продолжала втолковывать мне Вардануш. – Отсюдова я — никуда. Если переедут, так без меня. Всё. Терять мне нечего, даже партбилет в Баку остался. Всех директоров тут повидала: один был пьяница, двое — воры. Ну и остальные за ними тянулись. Теперь тут хорошо...

Да и куда переезжать, если тут её нашёл сын её? Покойный Аркадя. Вчера зашёл в ворота, днём, и встал перед беседкой. Одет во всё белое.

"Ой," – говорит, – "мам, насилу тебя отыскал. Столько всё ходил. У всех спрашивал".

И не спала она вовсе. Вот как раз тут он и стоял…

. . .

Потом срок мой истёк. Я простился с ней и с Эммой, санитаркой, и вышел за ворота.

Став мудрее на ещё один день.

* * *