Семейный портрет в Интерьере
из Рыночных Отношений

(типа опять введения)

присказка:

В некотором крайне далёком от нас государстве (прошу непрестанно держать в уме данное обстоятельство — дело было за тридевять земель), демократия распустилась, ну, до того уж махровым цветом, что власти усмотрели возможным снять всякий надзор за средствами массовой информации. Руководителям этих самых средств было спущено таковое, примерно,

разъяснение:

Мол, вы, други милые, не дети малые, сами должны понимать, насколько сложная у нас тут ситуация, и в чём состоят интересы государства, каковые блюсти надобно нощно и денно.

Так что давайте-ка, разлюбезные, переходить на самоцензуру. Запретных тем у нас нет, но вы не дети малые и… (снова см. начало данного разъяснения).

Вот таким макаром, у властей крайне неблизкого государства стало одной заботой меньше. Потому что (и это следует тут отметить) у людей, занятых в сфере средств массовой информации, необычайно развитое воображение: начитались, наслушались, нахватались, начерпались.

А у развитого воображения глаза велики, ему самоё себя застращать — что два пальца обсосать.

– Ой, а вдруг меня за такое потащат в застенки губЧеКа?

– Или сошлют в 37-й год, без права переписки?

– Или на плаху с Емелькой Пугачевым?

И, исходя из подобных соображений, органы информации самостерилизовались до такой умиляющей степени, о которой власти и мечтать не могли в старые добрые, додемократические времена.

Ведь интересы государства — весьма и очень штука растяжимая, как и само понятие "государство"; порой не сразу и сориентируешься на что, конкретно, они натянуты в текущий момент.

Один француз… (да нет, это не про того графа, что изобрёл предохраняюще растяжимую штуку; это про другого, который королём был).

В общем, звали его Людовик, под инвентарным номером “четырнадцать”.

Так этот самый Луи соизволил однажды спустить такое разъяснение:

– Государство, – сказал № 14,– это — я.

Но так это ж когда было! С той поры столько воды утекло, даже представить невозможно стало — какой нынче самый ходовой размер.

А и что если очередной номер вдруг додумается, будто государство — его левая пятка?

Тут уж нужна, на всякий, сверхъосмотрительность, дабы ничью мозоль не зацепить: а ну, как, да и окажется государственной?.. а мы ж не дети малые, нас можно и вдоль покарать, и поперёк…

А когда на работника средств массовой информации накатывало нежданно-негаданное вдохновение, и — опаньки! — сама собой выра́живалась (вылуплялась, в смысле) какая-нибудь поэтическая, предположим, строчка в таком, например, стиле: “Какое небо голубое!”, то самоцензурный элемент в его сознании вмиг бдительно всполашивался и призывал к порядку:

– Это на что ты тут такое намекаешь, а? Небо-то, оно — наверху. А верхи, сталбыть, — руководство. Выходит, ты здесь поимел в виду, что правительство у нас — педерасты? Поголовно?

И в клочья рвалось злосчастное, недовырожденное творение… Ну его к лешему, а то ж, чего доброго, окажешься на крайнем севере родного региона, где козам рога распрямляют. А после, кто уже поверит поиметому, что он вовсе не про то имел?..

Но повторяю: всё это имело место в некоторой очень и очень далёкой отсюда стране, а если кому-то взбредёт на ум усомняться или же, ни с того ни с сего, параллели проводить какие-то странные, неоправданные, то подобная линия идёт вразрез с интересами… ну сами знаете, не дети малые. У самих, небось, уже дети есть, м-да…

. . .

Когда давнишний мой благодетель, Максим Ервандович Ованисян — для-ради блага детей моих — согласился дать мне работу, он прекрасно сознавал с кем связывается.

Первая же проба пера (статья про студенчество и их взгляды) не обманула его опасений.

– Жёлчно пишешь. Сарказма много. Зачем?

Моих путаных пояснений, что не я пишу, а через меня пишется; что пишет ручка, которую я держу, и пишут мною, не знаю кто, чтоб выписалось вдохнутое Красное Словцо, он и дослушивать не стал, отметая эту белиберду в корзину под своим редакторским столом — для мусора и пустых метафизических бредней.

Чуть посверлив меня бликами от стекла в своих очках, он сделал блестящий, по своей виртуозности, ход:

– Тогда, вот такая тебе тема. Напиши, как ты живёшь на свою учительскую зарплату. Скажем, послала тебя тёща на базар, и с чем ты оттуда вернулся.

Ох, искушён. Ох, умудрён многоопытный Максим Ервандович! И ход его прост, как всё гениальное, и гениален, как всё простое.

Вот тебе тема: ты и рыночные отношения. Теперь — валяй! — либо выбрызгивай свою желчь на рыночные отношения (на которые уже столько всякого натрухано, что от пары лишних плевков им ни тепло, ни холодно), либо, для разнообразия, можешь посарказничать в свой личный адрес.

Короче, любезный, тема тебе дана, иди и раскрывай, в меру своего таланта, хе-хе, или кофейком тебя угостить на дорожку?

От кофе — по закону жанра — пришлось отказаться.

Ну а коли уж пошёл такой ва-банк, слушайте… а вернее — смотрите. Раскрываться, так раскрываться! Вот он — обещанный…

Имеются также:

– самодельный дом, с некоторыми удобствами;

– 6 соток земельного участка на круто пересечённой местности;

– петух (один);

– куры (две) — подарок одной из своячениц...

В общем, на рынок тёща меня не посылает, все финансы в руках её дочери — Сатэник.

Зарплату из двух университетов я ставлю на стеклянную полку в серванте (подарок другой свояченицы), а если случается опаздывать на работу, Сатэник выдаёт мне 30 драм для маршрутки.

Приятно, наверно, постоянно чувствовать в своём кармане тугую пачку крупными купюрами. Не знаю, не приходилось. Но не в деньгах счастье. И не в золоте.

Главная на свете драгоценность — янтарь. "Сатэник", в переводе с Армянского, обозначает "янтарчик".

О, какая это женщина! Какая женщина!

Одна поэтическая особа (шесть сборников стихов за спиной) беспомощно развела руками, и сказала: во всех словарях не набрать достаточно эпитетов, чтобы передать насколько Сатэник роскошная и восхитительная, и обольстительная и… опять развела руками.

Ну так, всё это я и без словарей вижу, чувствую и говорю.

А Сатэник отвечает, мол, это низкая подлость — взвалить всю ответственность на неё. Принёс свои несчастные тридцать тысяч — и горя мне мало, а ей потом выкраивать да плакать, что у детей этого нет, того нет; и на хлеб занимать приходится, а потом самой же в очередях выстаивать. А поэтические слова я ей говорю только затем, чтоб она меня не посылала в магазин.

И это правда. Зимой мне почти не пришлось торчать в многочасовых очередях под хлебным магазином: ходила она с Рузанной, а я отсиживался в тепле да писал тексты лекций, которые студенты всё равно прогуляют.

Впрочем, такие отповеди слышу от неё только под конец месяца, когда зарплата кончилась, а в долг, у кого можно было взять, — заняли.

Да, весь фокус в том, чтоб пережить конец месяца, а в остальные недели… О, какая она женщина! Заявляю со всей ответственностью сорокачетырёхлетнего опыта.

Однако опыт не спасает, когда она наслушается умных речей из телевизора: про экономику, корзину потребителя и прочее такое.

Тогда она берёт карандаш и начинает вычислять наш семейный бюджет.

После этих расчётов, я пару дней хожу в негодяях, способных только детей плодить, а не кормить их.

Но всё равно люблю я её. Потому что ж — O! — какая женщина! (Когда не думает про бюджет.)

Так что, телевизор я не люблю, хотя и зла ему не желаю — чем нормальней он будет показывать, тем больше зрения у детей сохраниться. Удивляюсь, как они там какие-то ещё мультики различают, между всех тех смутных пятен и полос дырдырамных.

Ну а бюджет — что? В нём же всего не учтёшь. Иногда и шальной перевод подворачивается, или свояченицы какой-нибудь продукт передадут.

. . .

Расходы на своё личное содержание у меня сведены к минимуму. С декабря 91-го я перешёл на вегетарианскую диету и безалкогольный образ жизни. На аптеки тоже не трачусь — два раза в день повторяю комплекс из четырнадцати с половиной оздоровительных упражнений, по системе йогов.

Хотя "четырнадцать с половиной" — это, пожалуй, громко сказано: в том половинном упражнении, я вряд ли и на треть перекорёживаюсь.

От бритья бюджету тоже никакого урона: не бреюсь вовсе — бороду запустил.

Когда приходится совсем туго, Сатэник плачет и говорит, что во всём борода моя проклятущая виновата, — отпугивает потенциальных учеников английского, и   нет у меня из-за неё никаких абитуриентов, желающих готовиться к вступительным.

Но они ж не дураки, платить тому, кого в экзаменационной комиссии и близко не увидят!

Порой, с ножницами в руках, она отчикивает от моей бороды сколько ухватит. Я не слишком-то и сопротивляюсь. Зато потом какая!..

В общем, мой вклад в бюджет, по большей части, пассивный — не трачусь на то, обхожусь без этого.

А непредвиденные бюджетные доходы — это чаще через Сатэник. Она ведь ещё и шьёт на дому. Случается по два платья в месяц, бывает всего одну юбку в два. Пойди тут поучитывай.

. . .

Рузанна девушка красивая и рукодельница. Вот только посуду мыть наотрез отказывается. По-видимому, такое занятие не пристало Мисс Арцах-2000.

Ну а запросы — как у всякой взрослой дочери. Иногда помогают родственники её биологического отца. Особенно эмигрировавшая в Грецию тётка.

Ашоту переходят одежды от его кузенов постарше, хотя и мы, конечно, покупаем или Сатэник пошьёт, но и то и другое, и третье он приканчивает одинаково быстро.

Как ни глянешь, нос его в книжках, постоянно, а одежды не напасёшься, — будто он в натуре сквозь джунгли продирается, на тех затерянных мирах с таинственными островами .

Трёхлетняя естествоиспытательница Эмма подгрызает устои мира. Основной инструмент познания у неё — собственные зубы, а когда даёт ему, миру, передышку, то начинает разговоры разговаривать:

– А я – чивалек?

– Ну, конечно, человек, милая.

- Я – хороший чивалек! Хочу цамон керятьцамон керять —
     на Карабахском диалекте Армянского означает: "кушать жвачку". !

Эмма Аршаковна поддерживает дипломатические отношения с внешним миром, в лице соседей и знакомых, кому случилось пройти мимо подворья, а кроме того – наводит порядки в доме.

Просто диву даёшься: до чего много порядков можно напхать в такой маленький дом. Но тёщину позицию ничто не поколеблет: карог а аркавер кякарог а аркавер кя —
     на Карабахском диалекте Армянского означает: "может и пригодится" . .

Куры иногда несут яйца.

Меня используют, как придаток и движущую силу при лопате и прочеv инвентарt для садово-огородных работ.

Так оно и катится, пока не подступит мертвый сезон — каникулы. Два, практически, неоплачиваемых месяца.

А дети малые, а цены высокие, а телевизор уже и не показывает ничего, но все бубнит, сволочь-негодяй, про корзину потребителя.

Короче, я пришел в редакцию газеты и сказал:

 – Cезончик-мард эмготов писать что прикажете.

Максим Ервандович призадумался, но согласился, хоть и знал на что нарывается…

Однако Сатэник и тут меня обскакала, она работу прежде меня нашла…

. . .

Много есть между людьми разногласий — от политических до эстетических, или даже этнографических, но в кое-чём одном взгляды всех сходятся. Как вы посмотрите на мороженое, в нестерпимый солнцепек?

А посмотрите вы с вожделением. Мороженое все любят.

В Степанакерте есть два цеха по производству мороженого: один на госмолзаводе, а другой частный, в пригороде Мялы-Бялы.

Начинается жара — открывается сезон, и цехам требуются работницы: заполнять, снимать, заливать, фасовать, чтоб назавтра было чем наслаждаться прохожим на улицах столицы.

Про молзавод данными не располагаю, а в Мялы-Бялы работа в две смены и 90 % рабочей силы — преподавательницы из городских школ.

Хозяину выгода двойная: нет надобности долго объяснять новым работницам процесс производства — все с высшим образованием, на лету схватывают; а во-вторых, язык учителей хорошо подвешен, так что теперь в городе, на средне-образовательном уровне, только и разговоров, что про виды да сорта, да про высококачественность мороженого из этого цеха.

За производство одной порции мороженого работнице полагается один драм, а рекламу они производят бесплатно.

Тёща моя сперва категорически была против. Ещё бы — вековые устои Востока в тартарары!

Вторая смена кончается за полночь: час ночи, два часа, три часа ночи, а женщина не дома. Потом придёт, расскажет про заминку на производственной линии или как забарахлила машина у водителя, развозящего вторую смену по домам. Да и не под самую же дверь  подвозит.

Женщина. Одна. В ночном городе. Без надлежащей охраны и должного надзора.

Вот куда завели эти рыночные отношения!

Мало того, что ты от денег отказался и от мяса, и от спиртного — теперь ещё и жену отдай, а сам, проснувшись в час, в два ночи — один в пустой кровати — крутись одиноко, отпихивай из головы нагло борзеющую ахинею недоспавшего воображения.

Не всякому мужу по плечу такое испытание. Некоторые запрещают женам заниматься этой подённой, то есть, понощной сезонщиной.

А подобная несознательность, между прочим, ведёт к созданию проблем в процессе производства наслаждений для дневных прохожих…

. . .

А я, мужики, (хоть это касаемо любых прочих сословий) скажу прямо, — коли в жене своей усомняешься, значит, в себе ты не уверен, в своих, стало быть, силах.

Опасный знак. От неуверенности, рискуешь и впрямь не сдюжить, и тогда — да, деваться некуда, ей остается один выход — на сторону. А уж такого добра найдётся и поближе, чем в Мялы-Бялы...

К сожалению, у меня нет под рукой точных статистических данных по затронутому вопросу, но, полагаю, элементарный житейский опыт не станет возражать, что процент мужей-рогоносцев одинаков, как среди супругов "домашних" женщин, так и тех, чьи жёны заняты в сфере производства, обслуживания или любой другой "вне-домашней" экономической деятельностью.

Был бы спрос, а предложения найдутся. Иными словами – чьюры чампа кыгытни

Помните, с чего начинаются сказки "Тысячи и одной ночи"?

Там один, понимаешь ты, джин, посадил женщину в сундук, цепями его обмотал и замок навесил. Причём, весь этот груз дома оставить не решался, а повсюду при себе таскал, для гарантии, что женщина эта — полная его собственность, а прочие варианты он, типа как, предотвратил…

Ну и так что из этого вышло?

Да что я тут вам — сказки нанялся рассказывать? Вы ж не дети малые. Возьмите да перечитайте сами.

А у меня и поважней дела найдутся. Вон, лампочку надо во дворе включить.

Потом приду и лягу в пустую супружескую постель и засну, если повезёт, а к часу или, может, ближе к двум — проснусь: дожидаться, как затопочут — от калитки к двери — туфли Сатэник; пленительной, обворожительной, неописуемо прекрасной Сатэник.

Да нет, не моей, конечно же, а просто — женщины.

Но зато какой женщины!

* * *