(2) Праздник длиной в пять недель

Если так сложится, что к восьми (без пригоршни минут) утра, судьба вас приведёт к скверу «Пятачок», не в состоянии глубокого созерцания своего личного духовно-внутреннего мира типа арифметических счислений драмов и нулей, и не погрузившимся (без батискафа!) в толщу воспоминаний о жизни, которую вам удалось прожить пока что, до текущего выхода на закольцованный «Пятачковский» тротуар; и (здесь идёт второе «если» в этом раздольном предложении, в конце-концов, это статья, а не бестселлер) если вам удалось не впасть в составление проектов, — с высоты птичьего полёта — предстоящих побед и достижений в своей последующей жизни, то вы неизбежно приметите стайку разнокалиберной ребятни — лет от 9 до 12 — в пёстро-красочном оперении из лёгких летних одёжек.

И дети, общаясь пронзительно и неумолчно, явно чего-то выжидают перед зданием госбанка в строго казённом стиле 50-х, внутри которого ещё и Минфин сидит...

Но вот, из-под деревьев круглого сквера, через дорогу, запыхавшимся галопом, несётся дозорный, с криком: "Идёт!"

И вскоре, из улицы Ереванян, выворачивает, поблескивая чистой вымытостью стёкол и вишнёво-красного корпуса, угловатый ПАЗик последней модели.

В салоне автобуса, даже крутой рок рвущегося из динамиков хита ("Я — ворона, я — ворона!") не в силах заглушить щебетанье унасестившейся на сиденьях детворы, а по ту сторону широчайших окон с белым колыханьем занавесок, прокручивается улица Азатамартикнери до Кольцевой, где сменится улицей Экимяна и спуском к Набережной, а потом вверх по ней же — до окончательной остановки, напротив настежь распахнутых ворот под вывеской: "Лагерь Каркар организован с участием Армянской Американской Евангелической Церкви".

Дети выстраиваются в яркую колонну, берясь за руки попарно и потройно, под бдительным присмотром пары-другой высящихся над колонной взрослых.

В таком порядке минуют они ворота, а автобус уходит во второй рейс — за остальными.

Сразу после ворот, крутой спуск низводит к широкой долине, где неудержимые струи говорливой Каркар отодвинули отвесную стену противоположного берега, чтобы тут — в широкой дуге речной излучины — привольно разместилось футбольное поле, окаймлённое древними, взаимоотдалёнными шелковицами, раскинувшими широколиственные своды над колоннами своих узловатых неохватно-могучих стволов.

Рядом, чуть правее и повыше поля — одноэтажное строение нескончаемой длины, обращённое всеми дверями своей верандной стороны к деревьям и реке за ними...

И с первой же минуты, когда распахивается перед тобой эта прибрежная долина, откуда-то приходит вдруг радостно праздничное чувство приподнятости.

И до того оно прилипчиво, что не растанется с тобой, даже когда вычислишь, что весь фокус в полыханье ярких гирлянд из разноцветных флажков-треугольников, что протянулись от строения к деревьям и — дальше, просто от дерева к дереву.

Треугольнички трепещут, о чём-то лопоча под ветерком, то упокоено зависают — жёлтые, зелёные, синие, красные: штандарты со шпилей сказочных замков детства, слетевшиеся вдруг все сюда — в королевство неумолчной непоседливой малышни, с редкими вкраплениями Гулливеров, которые тут за воспитателей.

. . .

Впрочем, шум становится сдержанней, когда прибывает остальная часть детей, и смена в полном составе усаживается завтракать за столами, расставленными перед входом в отсек пищеблока под синим тентом на левом фланге нескончаемого строения.

Покушали — пожалуйте в зал, у которого стенами — дальний берег реки, а крышей — синяя высь неба, да резная листва старинных шелковиц.

Десять амфитеатрально ступенчатых рядов-из пригвождённых квадратно-струганных брусьев для удобства зрителей-слушателей, сбегают к утоптанной сценической площадке, которую замыкает высокая стройная фигура лотарингского креста из белых перекладин, а к двум концам поперечной нисходят  нити всё тех же флажковых гирлянд от деревьев.

Справа от сцены врыт железный стол, заваленный глянцевыми полотнищами белоатласного картона, с крупными, писанными от руки, строчками на Армянском.

Позади стола — под ближайшей из шелковиц — лоснится перламутр клавиатуры синтезатора.

И — пошёл урок закона Божьего. (Так обозначено в Режиме Дня, хотя на деле это больше смахивает на эстрадно-песенный конкурс.)

Сестра Нарине обратилась к слушателям с недолгим словом, потом все зажмурились и склонили лица к молитвенно переплетённым пальцам рук: выговаривая уже заученные слова молитвы.

Но вот сестра Сильвена взыграла синтезатором безоблачно ритмичную мелодию, и слушатели превратились в певцов-исполнителей мажорных песенок, текст которых написан на белых листах такой величины, что их приходится держать двум братьям-воспитателям.

И они не только держат, но и поют как все тут, и повторяют обращённые к небесам жесты сестры Нарине, что дирижирует уроком, пока её не сменит сестра Анаит, а при этом умудряются указывать на строку в ухваченном ими полотнище, покуда та поётся общим хором.

Потом проводится конкурс отдельных девочек-солисток и зрители, аплодисментами и непринуждённым визгом, выбирают лучших.

Конкурс чтецов цитат из Святого Писания вновь переходит в хоровое пение, а в 11:00 (минута в минуту по расписанию!) отряды расходятся, всяк под свою шелковицу, на разостланные там суконные одеяла — проводить урок ручного труда.

А в тебе уже зарождается и растёт вера в расписание Режима Дня.

. . .

Андриян Карен Павлович никак не согласен на титул “начальник лагеря”:

– Понимаете, коллега, у нас тут равноправие. Все вопросы решаем коллегиально.

И тем не менее по всем вопросам, что в былые времена входили в компетенцию начальников бывших пионерских лагерей — с "линейками" и горнами, — равноправные коллеги обращаются именно к нему, раз он такой коллегиальный.

По чётко доходчивому изложению видно, что он владеет информацией:

– Лагерь действует третий год. Механизм такой: Армянская Американская Евангелическая Церковь (ААЕЦ) выделяет финансы, восемь членов этой организации, но уже не из Америки, а из Ванадзора в Армении, приезжают сюда вести идеологическую работу.

Группа из восьми душ: три брата и пять сестёр. Старшим у них брат Самвел, но он сейчас не здесь, а в Ванадзоре — встречает руководство из Америки. В его отсутствие главенствует его супруга, сестра Нарине. За детьми смотрят шестеро местных воспитателей-степанакертцев.

Работаем с 3-го июля по 10 августа, сменами по 9 дней. В каждую смену принимаем по 150 детей.

Питание трёхразовое. В день, на продукты для каждого ребёнка расходуется по 2,5 доллара, да плюс на автобус, на содержание медика и на приобретение самых лучших лекарств в аптечку.

Есть и ещё плюсы, но самый главный — наш повар: Арега Сергеевна Арутюнян. Представьте, коллега, если наши жёны могут что-то вкусно приготовить на трёх-четырёх, она сготовит так же — если не вкуснее! — хоть и на 200 человек!..

(Впоследствии, мне была предоставлена возможность убедиться, что Карен Павлович ничуть не преувеличивал.)

Решением правительства НКР от 14 июня 1997 года, занимаемая лагерем территория: от ворот и до реки Каркар, — была передана в вечную бесплатную аренду Армянской Американской Евангелической Церкви (ААЕЦ). Нынешний визит руководства ААЕЦ предпринят с целью ознакомления с местными условиями, чтобы, возможно, развернуть строительство.

(Благая весть для местных строительных фирм! Если проект не перехватят подрядчики из Армении.)

. . .

Давид Григорян, он же "брат Давид"—как его называют 30 малолетних душ отряда УЙС уйс —
     на ереванском диалекте Армянского: "надежда". —житель Степанакерта.

Натренированным на службе в ПВО армии НКР взглядом, он зорко следит за перемещениями своих подопечных по отведенному его отряду сектору, время от времени, кратким властным окликом восстанавливая должный порядок среди непоседливой ребятни, и попутно просвещает меня о выгодах такого отдыха с духовным уклоном:

• девять дней бесплатного, но полноценного питания;
• обучение манерам поведения (некоторые малыши, по ряду причин, не умели держать себя за столом);
• усвоение новых красивых слов: "вера", "любовь","сотворение" и другие станут приятным и ценным дополнением к уже имевшемуся запасу из "маршутка МАРШУТКА —
       - на Карабахском диалекте Армянского: "маршрутное такси" единственный вид городского транспорта в Степанакерте в 1998г. ", "чингачук ЧИНГАЧУК —
       - популярная игра на пальцах: "камень, ножницы, бумага". ", " лакот ЛАКОТ —
       - распространённое обращение к малолетним пацанам: "щенок". ";
• отработка изящной жестикуляции – призывно указать пальцем ввысь, или плавно засвидетельствовать благожелательную открытость сердца..

Аккуратная татуировка креста на загорелом запястье воспитателя замечательно вписывается в его рассуждения о небывалой духовности детей брата Самвела и сестры Нарине, которые вынуждены отдыхать при родителях все четыре смены...

Попросив кого-то из проходивших мимо братьев присмотреть за малышами, он провожает меня в комнату, где собраны детские поделки, сотворённые на уроках ручного труда: макеты и рисунки колодца из Св. Писания, фигурки персонажей оттуда же, исполненные из толсто-ниточного волокна, привезённого ванадзорской группой.

Упомянутая группа, в углу этой же комнаты, вполголоса репетируют очередную песенку, что Иисус — надежда и опора.

– Сестра Нарине, давно вы этим занимаетесь?

– Шесть лет. А сестра Анаит — три года. Сестра Сильвена (клавишные) — первый год.

– А после окончания лагерного сезона в Степанакерте?

– Работаю в евангелических воскресных школах Ванадзора и других мест в Армении.

Надо отдать должное — группа высокого профессионализма.

. . .

А праздник безудержно катится дальше в пульсирующе танцевальном темпе.

И были "Весёлые старты", с непременным бегом в мешках и другими забавами. И обед из трёх блюд. И футбол, бадминтон, пинг-понг. И снова концерт, где пели все, под чёткий аккомпанемент и подсказки с белых полотнищ.

А в одном из номеров, на сцену-площадку перед врытым крестом, энергично ввернулся Карен Павлович, поблескивая хвостиком антенны на трубке беспроволочного телефона.

Сестра Нарине, всё поняв с полуслова, продиктовала неписанную строку, и хор детских голосов стройно проскандировал в сторону трубки, воздетой равноправным директором лагеря: "Барев, брат Самвел!", чтобы на том конце, в Ванадзоре, прибывшее из Америки руководство услыхало и умилилось бы безоблачному детству под ликующий перезвон синтезатора и шелест, вдруг встрепенувшихся под ветром сводами своей листвы шелковиц, подхваченный неугасимыми флажками…

. . .

Когда праздник этого дня подошёл к концу, чтоб снова начаться завтра, первая партия детей поднялись к воротам, за которыми их дожидался ещё раз вымытый автобус.

Они взошли в него, не примечая уже приевшийся сатанинский оскал волосатой звезды рок-ужасов, с обложки долгоиграющего альбома Cradle of Filth, прилепленной за толстым стеклом-перегородкой между салоном и кабиной водителя, который непрерывно повторял, что нельзя трогать занавески, тем более раздвигать их, и чтобы ни в коем случае не открывали окна.

А какой-то пацан завёл бурную агитацию, чтоб, когда смена кончится, никто не вздумал бы сдавать обратно полученные в лагере значки — синие кружочки размером с пятак, перечёркнутые тонким лотарингским крестом, а по ободку наименование организации — ААЕЦ.

. . .

И возвращающаяся в город воспитательница из местных не стала его одёргивать, но даже ещё раскрыла свою сумку, достала оттуда и протянула этому светловолосому пацану в линялых, заплатанных, жарких джинсах — лёгкие шорты нездешнего производства, сияющие безупречно незапятнанной белизной.

Белые-пребелые шорты, как на лагерных ангелочках, — на двух дочурках брата Самвела и сестры Нарине.

* * *