(3) Несостоявшийся ад

Недаром говорил великий и мудрый (а потому и несменяемый) редактор правительственной газеты Максим Ервандович Ованисян, что темам для написания «материала» нет ни числа, ни края, ни конца. Они на каждом шагу колосятся и зреют, просто иди и   — видь.

Замахнувшись на непростую творческую задачу — писание (самым что ни на есть благожелательнейшим тоном) цикла очерков о прекрасных людях замечательного города, да чтоб они, жители его, себя бы увидали, скажем, как вроде в большущих кусках зеркала, в том, предстоящем, цикле, и опознали любимые уголки неповторимого места обитания, я, прежде всего, постарался унять дрожь в руках. Куски чем больше, тем тяжельше и, если вдруг выскользнет и оземь “трах-дзынь!” — то получи, раззява, семь лет несчастья. Примета есть такая — хуже, чем в уголовном кодексе.

Пришлось вступить в борьбу с глупым суеверием, и долго уговаривать себя, чтобы не дрейфил (у футбольных тренеров это зовётся «мотивация»), после чего я начал составлять довольно смутный, но как бы план: а вот не показать ли (в тех недобитых зеркалах) как живут, работают и … ну что там еще подвернётся… прелюбезные мне степанакертцы, а?.. По ходу долгого летнего дня…

И открылось мне, что для розыска тем порой и шагать не надо, поскольку они, колосисто-зрелые, сами собой сплетаются веночком в крепкую цепочку и дружка дружку тянут — каждая влечёт за собой следующую, успевай только обрабатывать, не сходя с места. Или уж просто темоуборочным комбайном заезжай...

Нужны доказательства? Пожалуйста!

По выметенной (на славу!) героями первого очерка мостовой, блестяще вымытый автобус-ПАЗ (из второго очерка) отвозит ребятишек на отдых в городской лагерь КАРКАР.

От настежь распахнутых лагерных ворот видишь (не сходя с места! — я же говорил!) не просто открытые, но и вовсе снятые с петель ворота, а до них рукой подать, они напротив — через дорогу.

Городской асфальтобетонный завод.

Самое оно для темы номер три: после праздничной днёвки в райском уголке, средь беззаботной детворы, взять да проследить биение — отличный контраст! — трудового пульса города.

И «материал» же ж — загляденье: в испепеляющем зное косматого солнца, дорожные рабочие укладывают пышущий обжигающим жаром асфальт...

Подбавлю ещё инфернальных деталей: про скрежет зубовный изнемогающих от жары механизмов, про котлы с кипящей смолой и геенные языки пламени.

Впихну туда интервью с директором — без циферок, что за газетный очерк? — и пополнится цикл очередным блистательным фрагментом, хоть солнечных зайчиков пускай!..

Договорились? Ну, тогда — за мной, читатель! В снятые с петель врата Преисподней...

. . .

В полупустой конторе у ворот, мне с ходу втолковали, что не туда попал: обустройством транспортных артерий и магистралей города занимаются другие — более мощные — предприятия Степанакерта, а их завод пока не работает, они всего три дня как учредились.

– Но ведь у вас и дым уже из трубы идёт!

– Критиковать будете? Наш дым в пределах нормы — там дымоуловители стоят.

Это — правда: из широкой трубы, в глубине заводской территории, дым валит не чёрный, а светло-бурого оттенка, чтобы рассасываться и редеть в прилегающих 50-ти метрах атмосферы.

Ситуация постепенно проясняется. После годичного простоя, асфальтный завод был взят в аренду. Мнацаканян Левон Генрихович прервал его летаргию.

Мои собеседники пока что не втянулись, стесняются назвать реаниматора словом «хозяин», употребляют более обтекаемое «управляющий», хотя управлять ему тут явно некогда — есть дела поважнее.

Общее руководство осуществляет присутствующий директор. Ишханян Сергей Ишханович, большой знаток предыстории новоарендованного завода. Он знает назубок, с какими другими предприятиями и организациями Степанакерта его объединяли, разукрупняли, переподчиняли и так далее, покуда не остановили, год назад.

Мою неуклюжую шутку, насчёт начала с чистого листа, на зависть остальным гигантам индустрии, чьи работники уже с полгода зарплаты и в глаза не видели — директор встретил окочанело-ледяным молчанием.

Мне стало стыдно за нарушение рамок своей творческой задачи — только о прекрасном, прелестном, приятном — и дальше я уж постеснялся любопытничать: зачем он отпустил сантиметровый ноготь на мизинце левой руки? (Подобное самоукрашение описано в рассказах у Нар-Доса, но смысл и назначение его мне неизвестны до сих пор.)

. . .

Гаранян Гагик Сергеевич, с приятной открытостью черт лица, которую не в силах скрыть постриженная через расчёску борода «а-ля богема», пока ещё не определился, он кто тут вообще: зам директора или главный инженер?

В штате предприятия сейчас 22 человека. Если вычесть семерых рабочих бригады, четырёх механиков, двух водителей и пару бухгалтеров с директором, то на душу оставшихся работников аппарата управления остаётся масса всевозможных должностей: выбирай хоть до упаду.

А у побритого позавчера Айрияна Левы Георгиевича все чётко: он — главмех, как и в докоматозную эпоху.

Есть ещё один молодой человек спортивного кроя, с непроглядно чёрными очками от солнца. Судя по его новенькому, с иголочки, вездеходу из породы «козлов», — это доверенное лицо "управляющего", для присмотра: как оно тут и что...

Получив разрешение администрации проследить весь технологический цикл производства, отправляюсь к «пещи огненной» — впечатлиться.

И тут-то мои дьявольские замыслы накрылись, лопнули и испустили дух — никакое поэтическое, хоть даже и в горячку впавшее воображение не выжмет из представшей будничности зрелище ада для покаранья грешных душ.

На вершине насыпного кургана маячит дозорный-сигнальщик, присматривает, чтобы бульдозер придвигал ровно сколько надо песка с мелким гравием для подачи во вращающуюся трубу-барабан, из которой слышен гул напористого пламени форсунок, незаглушимый даже лязгом закрытых транспортёров, что несут горячую смесь в загрузочный бункер на помосте, где коренастый оператор орудует рычагами, поблескивая патрицианским перстнем-печаткой на мизинце слева.

Из бункера, приготовленный асфальт ссыпается в кузов ЗИЛа водителя Ромы...

О, сколько всяческих открытий способны напихаться всего в один лишь только день!

Оказывается, некий Дитрих, Немец из Ленинграда, ну, тот самый, что, кажется, приватизировал какой-то винзавод, теперь открыть задумал шикарный магазин в Степанакерте, и первая продукция воскресшего асфальтного завода идёт на благоустройство вокруг невиданной торговой точки...

Под бункер заезжает КАМАЗ Радика. Он согласен прихватить и меня на объект, но это уже после обеда.

. . .

Возвращаюсь в привратную контору, откуда все разъехались на перерыв, кроме бухгалтера (она же начальник отдела кадров) Арутюнян Жанны Артёмовны. Оторвавшись от чтения романа, она делится со мной информацией годичной давности.

Год назад:

Так было год назад, но с учётом стабильности цен на бензин, вряд ли стоит предполагать наличие радикальных перемен при сравнении с уровнем нынешних зарплат. Не так ли?

В ответ, она спрашивает, зачем мне вообще всё это.

– Статью написать — деньги заработать.

Сочувственно вздохнув, Жанна Артёмовна ставит передо мной широкую пиалу яблок-скороспелок и тактично уходит в гулкие недра порожней конторы.

Яблоки вкусные. Перерыв долгий.

За решёткой окна, на жаре, в пыли проезжей дороги, рабочие — не знаю чьей фирмы — таскают раствор носилками и ставят рафинадно-белые бордюры из пилёного мрамора, укладывая придорожную опорную стенку.

Меня начинает клонить в сон. Чтобы не упустить Радика, перебираюсь додрёмывать в кабине его КАМАЗа…

. . .

На выезде, Радик притормозил у снятых с петель ворот,   в кабинку набиваются ещё четверо попутчиков, в одеждах по довоенным модам и на той стадии жизни, когда приходится приспосабливаться к печальному факту нехватки передних (а может и ещё каких) зубов.

КАМАЗ урчит вверх по Экимяна и, не доезжая до конечной остановки маршруток, сворачивает за лимонадный цех, к паре крайних девятиэтажек.

А магазин, пристроенный к одной из них, и впрямь — игрушка. Словно собран из ярких лакированных блоков ЛЕГО.

Пока бригада, доставленная в кабине самосвала, переоблачается в рабочие одежды, делаю вывод, что нечего торчать на солнцепёке, а нужно заглянуть: какой он изнутри, этот венец торговой архитектуры.

Обогнув полосу свежеукатанного асфальта — дообеденная порция — вплываю в аквариумно тихую прохладу.

Вокруг накладываюся завершающие штрихи — пара мастеров, на небольшом возвышении в углу, оклеивают аквариумное дно... то есть, магазинный, в смысле, пол ковротканью; на входе уборщица швабрует узоры плиточной керамики, центр зала отведен под лёгкие пластмассовые кресла арабского ширпотреба, в них, тесным кругом, заседает совет директоров.

Одного заседателя и вправду отличает арийская белобрысость (пресловутый Дитрих или доверенное лицо?), а сам он, повиливая взглядом сквозь очковые стёкла чайного цвета, на чисто русском языке объясняется двум темноволосым девицам в своей любви к монументальному шедевру «Дедо-Бабо».

Остальные участники совещания обмениваются краткими репликами, на Армянском: где и что именно надо ещё малость подбелить или подкрасить...

Моё появление тут явно не поняли, однако минут пять терпели. Попереглядывались, пожимая плечами, и, наконец, ко мне приблизился держимор... гм, начальник охраны — плотного сложения, с развесисто толстыми усами, чтобы вполголоса пояснить: тут делом заняты, э?.. важным делом.

Уже на выходе, в дверях мне удалось ещё прихватить эксклюзив: экспресс-интервью у подвернувшегося конфиденциального источника (он попросил не обнародовать ни имя, ни род его занятий).

Магазин станет местом сбыта мебели.

Наименование бизнеса «ЛД».

Нет, ни одной буквы не пропущено, их ровно две. Аббревиатура никоим образом не расшифровывается. Никак нет.

(А чем плохо было бы «Любимый Дитрих»?)

. . .

А бригада уже в полной готовности. В ней на шесть человек:

• – восемь лопат-совков;
• – две трамбовки;
• – одна пара рабочих рукавиц – на Валерике;
• – две равняльные швабры;
• – один ручной каток;
• – две кепки: «аэродром» и синяя «американка», без опознавательных знаков – на Сарухане и Араме;
• – одно ведро;
• – две пары усов с проседью – у Сарухана и Ишхана Фараоновича;
• – обувка – всевозможная: от комнатных тапочек на Асцатуре, до обрезанных по щиколотки кирзовых сапог, на Валерике.

Радик подаёт КАМАЗ в указанное Арамом место и ссыпает первую порцию асфальта.

Дальше – просто: подходишь к пышущему жаром чёрному сугробу, вонзаешь ему лопату в бок, несёшь подхваченный асфальт за несколько шагов и –  швыряешь на общую полосу, где его спланирует Арам равняльной шваброй, а ты отходишь вспять, к неубывающей чёрной куче, увёртываясь от несомых над землёй лопат товарищей по труду; а солнце шпарит, как поднесённый к черепу утюг. И так – один сугроб…

Второй…

Третий.

Наверно, всё это было б вовсе непереносимо, не затей Арам бойкий «зрюц»-перепалку со сторожем, которому велено прокопать борозды на взрыхлённом предмагазинном газоне, да неохота.

По ходу дела, вслушиваешься, да и сам порой ввернёшь словечко, как жизнерадостно-общительный Асцатур или старательный Юрик, или прохожая Эмма с железной косой на плече.

Только Валерик всё молчит: отнёс-швырнул-вернулся, отнёс-швырнул-вернулся; да Сарухан, который работает в одиночку – таскает, взад-вперёд, ручной каток на трёхметровой рукояти (труба в ¾ дюйма), он если и подаст голос, то лишь затем, чтоб указать на погрешность в планировке укатываемой им полосы. Арам тут же находит сто оправданий, но возвращается подправить.

Асцатур вспоминает, как в Кустанае, куда ездил сезонщиком до войны, один Немец, из колонистов, ему говорил: «Вы, Армяне, хорошо работаете и стали бы лучшими мастерами в мире, если б не слишком спешили».

Наконец, Радик ссыпает последнюю порцию.

Слово это становится скрежещущим кличем, перебрасываясь которым, бригада приканчивает последний асфальт.

– Ашхадрранк!

Теперь можно усесться в тени, под стеной девятиэтажки, на перекур, пока Радик привезёт солярку – заправить громадный механический каток Ишхана Фараоновича.

– Так где же обещанный ад?- занедоумевает, возможно, кто-то из читателей.

А чёрт его знает, ахперь АХПЕРЬ —
     на Карабахском диалекте Армянского: "браток". . Мы просто зрюц ынк ынум, ли!.. ЗРЮЦ ЫНК ЫНУМ —
     на Карабахском диалекте Армянского: "так, болтаем себе всякое".

* * *