Глава Пятая

Самый тягостный вид ожидания, когда неизвестен его срок.

В бессрочном ожидании, время лишается привычного смысла и, практически, застывает на месте, несмотря на продвижение стрелок по цифрам, что утратили своё значение, ведь неизвестно которую из них нужно дождаться.

Так и маялись мы, пассажиры неподвижно застывшего автобуса, на обочине шоссе, в зоне смыслолишённого времени...

Роль «бога из машины» исполнил двухметроворостый здоровила, сошедший с попутки и встреченный возбужденными возгласами всех наших трёх водителей.

Заливаясь младенчески радостным смехом во весь свой свободный от передних зубов рот, новоприбывший сообщил, что у его автобуса лопнули "ерку покрышка", за 20 километров по ту сторону от МинВод.

Решение было принято мгновенно: все пассажиры и Самвел остаются тут, на обочине — ждать дальше, а взревевший мотором автобус круто разворачивается, и уходит за недоехавшей партией, увозя незаглушимое хохотанье беззубого гиганта...

. . .

И снова потянулось ожидание: но уже скрашенное утешающими прикидками (… пока доедут туда, выгрузят вещи с того: погрузят на этот…) и сдобренное надеждой и поглядыванием в ту сторону шоссе, откуда должен показаться наш «Икарус» Венгерского производства.

Он приехал в уже начавших собираться сумерках, наполненный новыми пассажирами и заметно разросшейся грудой клади на полках и на площадке перед задней дверью.

Отбывшие свой срок ожидания, пассажиры отыскивают свои места, а я, с моим нулевым билетом, занимаю какое осталось.

Самвел и Дживан заносят сумки из багажника синего «жигуля», под присмотром коренастого крепыша лет за сорок, в спортивно-тренировочном костюме.

При нём девица, годам к двадцати, в легком черно-белом платье с разрезами в подоле по бокам, от колен до пола, и с неприступной суровостью в лице, как у той царицы или, возможно, богини на армянских денежных знаках достоинством в 5000 драмов.

Они прощаются с провожающими из «жигуля», и крепыш подходит ко мне с разъяснением, что места 14 и 15 (на одном из которых я уселся) — это их законные.

Безропотно тащу свой зад на 21-е.

. . .

Автобус бодро мчит вперед.

Местность за окнами становится всё более холмистой. Хорошо!

Хорошо проноситься стремительно мимо и между круглящихся бугров, рощиц, сел, белеющих сквозь сумерки кубиками домов с желтыми квадратиками засветившихся окон…

Стоп!

Зачем?

При дороге изливается ламповым светом будка ГАИ, из которой атаманистый мент призывно манит пальчиком водителя.

Шипя распахивается дверь, Дживан сбегает по ступеньке на переговоры. Через минуту возвращается за автоаптечкой; ещё через полторы, — приносит её обратно.

– Ну? – с живым интересом вопрошают остальные водители.

– Говорит: клея нет.

– Ва!

. . .

У всех последующих постов ГАИ различных стран того же региона, процедура повторялась намного короче:

а) автобус останавливался;

б) Самвел или Дживан выпрыгивали в открывающуюся дверь, с маршрутным листком в руках и стопкой банкнот в нагрудном кармане;

в) они торопливо возвращались, а старший водитель раскрывал ученическую тетрадь и, в разных местах одной и той же страницы, выводил многонольные цифры выданной мзды.

Однажды, на мои расспросы, он поделился:

– За одну поездку, бывает, так вот раздаем до 5 миллионов российскими.

– А в Армении ГАИ так же грабит?

Марсель Марсо отмолчался, вспомнив, что миму вообще-то говорить не положено.

. . .

За окнами окончательно стемнело.

В пещерную мглу автобуса сочилось лишь дремотное мерцание от приборной доски водителя, да из пары тусклых лампочек-плошек над штольней прохода между сиденьями. Время от времени — сквозь лобовое, хлестал скачущий свет фар встречных автомобилей...

На границе то ли Кабарды, а может, и Балкарии, автобус заправился из баков гостеприимного поста российских войск.

Молодой лейтенант всемерно радовался свидеться с давними друзьями, чьих имён он отродясь не знал, а после они вовсе стёрлись из его памяти.

Старший водитель отошел с младшим офицером обсудить текущие вопросы экономического сотрудничества.

Перед шлагбаумом, я разглядел пару рядовых срочной службы и «дембеля» в солдатском бушлате без погон, который держал за шиворот тщедушного мужика в гражданской одежде.

Когда мы отъезжали, мужик вдруг рванулся и вскочил на ступеньку автобуса, но был сдернут оттуда детиной в бушлате, ласково приговаривавшим:

– Ну, куда? Куда, Федот Иваныч?

(Вот и все. Нет у меня никаких пояснений, ни комментариев к эпизоду с бессловесным мужиком, обеспамятевшим от животного ужаса, что застыл в его выпученных глазах, и с ражим молодцем, который тешился игрой в кошки-мышки.)

. . .

Я уснул, сидя в кресле, и проснулся на границе между Северной и Южной Осетией. Здесь проверяли всерьез. Пограничники собрали паспорта и понесли к себе на компьютер.

Снаружи доносился шум бушующего ветра.

Я спустился в открытую дверь. Тут и впрямь веял горный ночной бриз. Довольно чувствительный, он однако не объяснял штормовой несмолкающий шум.

Пришлось догадаться, что ниже, в ущелье позади домиков погранпоста, бурно скатывается невидимая в ночи река.

По другую сторону шоссе — стена отвесных скал и бетонные колонны непонятной в темноте эстакады.

Пограничник с автоматом предупреждает не отходить от автобуса.

У меня возник вопрос к нему: где тут туалет?

Он кивнул на классическую будку отхожего места за оградой, отделяющей пост от шоссе:

– Вон, у таможенников.

Поблагодарив, я зашагал в указанном направлении, однако сваренная из труб калитка в дощатой ограде не подалась.

Когда, вскарабкавшись, я балансирую на её верхних трубах, от домика таможни несутся матерные вопли и, вдогонку, хлопок пистолетного выстрела.

Я спрыгнул обратно, откуда влезал.

«Сосунок недоношенный с твоим пугачем-пукалкой! Не слыхал ты как ГРАДЫ пуляют».

(*** Примечание: Ракеты установок ГРАД очень шумно взрываются.)

Возвращаюсь к пограничнику с почти тем же, в сущности, вопросом:

– А другого туалета тут нет?

Он лишь молча качает головой, держа меня под прицелом внимательных глаз.

Пришлось отправиться в классическую уборную для пассажиров — за корму автобуса, — излить протест против неблагоустроенности мира, в котором, уйдя с глаз попутчиков, оказываешься на виду у «жигулей», что дожидается в потёмках, когда уже их, наконец, пропустят в Северную Осетию.

. . .

Ночь проходила и сменялась утром.

Пассажиры засыпали и просыпались. Водители сменяли друг друга, и только автобус всё бежал и бежал, как резво скакущий мустанг по дорогам Грузии, покуда не взовьется — с интервалом в 30-40 минут — лассо милицейского свистка, сбивая автобус с темпа, и вызывая хор рефлективного "Ва!" пассажиров...

Грузия.

Мекка российских столпов прекрасной словесности.

Побудут, вдохновятся, воспоют.

Пушкин, Толстой, Булгаков — много ли б они натворили, без посещения Кавказа?

От Лермонтова б вообще ничего не осталось, кроме поэтического вранья про "свинец в груди поэта"; тогда как Александру Сергеевичу, на спровоцированной им же самим дуэли, пуля угодила гораздо ниже — в пах.

. . .

А мне Грузия привиделась сухопарой женщиной в черном, с непрощаюшей печалью в глазах, а по плечам — вместо шали, — кусок подранной мешковины, что была привязана, как навес, на одном из промелькнувших придорожных базаров.

"Раздираемая гражданской войной Грузия…"

Хорошо, что это уже позади...

Промелькнул и Тбилиси с его нескончаемой Курой в асфальтных берегах и пыльным памятником на пыльных скалах.

Пошли поля на округлых склонах; ряды деревьев, расходящихся в стороны от шоссе...

Обед у придорожного павильона — зеленого строительного вагончика — под деревом зеленым, у родника, струящегося из железной трубы в ёмкость для водопоя, с зеленоватой слизью на бетонных стенках.

. . .

Автобус взбирался все выше, где совсем перестали уже попадаться мустангеры из ГАИ, а по ущелью сбегала навстречу торопливая шумная речка; в деревнях смуглые пацаны с Англо-надписями на Т-майках бросались перенять автобус и что-то кричали, размахивая пучками деликатесных лесных трав, для продажи пассажирам.

Автобус профыркивал мимо.

Чувствовалось, что совсем уж недалеко...

О, Армянская земля, ты уже за горой!

. . .

Старший водитель, на радостях, взрезал купленную утром при дороге дыню, предложил и мне ломоть.

Я хоть и хотел, но отказался: их вон трое, а дыня одна.

Дживан и Самвел затеяли баловаться и обливать друг друга водой на площадке перед выходом, под хохот и советы пассажиров-зрителей. Может сегодня праздник Вардавар?

Разнузданная эйфория.

Но не рано ли?

Автобус въехал в пограничное грузинское село Гугути, и стих перед одноэтажным бараком таможни в когда-то зелёной, но глубоко выгоревшей краске.

* * *