Глава Четвёртая

Самый тяжкий момент жизни, самая трудная в ней полоса наваливается на человека вслед за исполнением его заветнейших желаний.

“Вот и сбылась она, моя хрустальная мечта!”

Йой! Теперь-то и поберегись, хлопец… Дальнейшее труднее всего пережить.

Достигнута цель, что придавала жизни смысл, наполняла её стремлением...

Да, сказка стала былью и — промелькнув, осталась в прошлом, исчезла и — нет её.

Она уже позади и её уже не достичь больше, потому что течение неудержимо тащит тебя дальше, а исполнившаяся мечта уже часть прошлого, куда нет возврата, потому что в одну и ту же реку…

И вот ты вешаешь на гвоздик золотую медаль олимпийского чемпиона; ставишь на полку свой ОСКАР за лучшее исполнение; предмет твоего страстного вожделения мирно посапывает на одном с тобой ложе — мечта исполнилась, а жизнь вдруг опустела: и в ней не к чему больше стремиться, и некуда больше спешить…

Книга возвращена Учителю, мой труд завершён...

Значит оно и к лучшему, что мне не хватило гривен на самолет, и вместо него вот этот неторопливый скорый поезд, час за часом и день за днём, уносит меня от сбывшейся мечты.

Всё сбылось, как хотелось, как мечталось все эти годы: урок Учителю сдан, произнесены слова, заготовленные в дневных грёзах наяву, услышаны давно предвиденные ответы, всё оказалось на своих местах, как надо, как и ожидалось, и теперь мне некуда больше спешить.

. . .

Я — будто вялая рыбина — полууснуло завис на раме окна с опущенным верхом, в длинном коридоре купейного вагона, и погромыхивающее течение скорого поезда несёт меня мимо истомленных зноем полей, с плантациями подсолнухов уходящих за горизонт.

(То-то надавят в Турции масла из Украинского сырья.)

Духота переполняет вагон. Вдоль коридора, в белых трусиках и взрослых бусах, бегает пара подружек лет шести на двоих, пристают к взрослым, строят папуасские рожицы.

Им жара нипочем, а возможно и стимулирует этих юных ново-гвинеанок...

Если высунуться за окно чуть подальше, в тебя упрётся тугая струя встречного ветра, но и он перегрелся на солнце.

Коридорный динамик над окном, крутит крутую попсу, нон-стоп — на разные лады, в одну и ту же тему — про тяжкую долю водителя и сложность его отношений с этими суками из дорожной службы ГАИ.

Других кассет у проводниц, похоже, нет, и когда эта докручена, начинаешь прослушивать её же заново.

. . .

Утомлённый воем про мента-гаишника, я возвращаюсь в купе, где сероглазая казачка Людмила и златоустый снабженец Петр Ефимович мотают нескончаемую пряжу про то, насколько всё благоустроенно и замечательно в объединившейся Германии.

Людмила вот уже два года работает на ферме в бывшей ГДР. Хозяева ею довольны и, после отпуска, она опять туда вернётся.

И Петр Ефимович пару раз заскакивал на пару дней аж до Берлина, из своего Калининграда, и остался в полном восторге от дорог и общего уклада жизни порядколюбивых немцев.

Четвертый спутник всё больше спит на второй полке, свешивая оттуда голые плети рук в изношенных мускулах.

Ему в Грозный, где уже всё утихло, но пока что ещё стреляют...

И снова зависаю в коридоре, всколыхиваясь под колёсный перестук на стыках рельс. За окном предзакатно-красное солнце и — яблоки, яблоки, яблоки.

На деревьях вдоль полотна такое изобилие, что и листвы не видно за обездвиженными водопадами яблок — от верхушки и до самой земли…

. . .

На следующий день въезжаем в сопредельное государство.

Проверка документов и таможенный досмотр российскими пограничниками; вполне корректные и деловитые молодые люди.

В Ростове вагон наполовину опустел, а мне вдруг дошло, что завалявшиеся по карманам украинские копейки — их набралось ровно на гривну — нигде уже, за пределами данного поезда, не получиться отоварить.

Я двинул в сторону вагона-ресторана, имея в виду бутылку кефира из холодильника, но продукт оказался дороже наличной мелочи.

Тогда я решил действовать через проводниц в своем вагоне и, как стемнеет, заказать у них чаю, а к тому же и с сахаром. Кутить, так кутить!

Однако они обломали моё восхищение хитроумно составленным бизнес-планом, объяснив, что с момента отправления из Киева, как только я заплатил им за постель, мне полагается бесплатный чай, хоть даже и с сахаром.

Приятное открытие чуть запоздало, но МПС всё равно молодцы…

. . .

В два ночи, я сдал постель проводницам и сошел на асфальт перрона станции МинВоды.

Масса людей сидели под фонарями платформ вокзала на своих чемоданах и сумках.

Возможно, наслаждались ночной прохладой, или же поддались панике, после свежего сообщения в новостях об очередном взрыве на одной из северокавказских станций. Террористы оставили сумку в зале ожидания, вышли и — сумка рванула с немалым числом жертв…

По пути следования ночного автобуса в аэропорт, проводилась ещё одна проверка документов.

У меня сошло гладко, хотя в Степанакерте ходили слухи, будто на этом блок-посту грабят, под видом штрафа, граждан НКР, за их паспорта устаревшего образца, из времён почившего Советского Союза, когда ты и без документов мог запросто проехать от Риги до Владивостока.

Зато патрульный прицепился к пассажиру с украинским паспортом: куда, мол, едешь, да какие-такие родственники, и что ещё за отпуск?

Поди, ответь даже на самый простой вопрос в 3 часа ночи, когда экзаменатор тобою явно недоволен и вооружен автоматом Калашникова.

Меры эти, как видно, приняты после взрывов и неоднократных захватов террористами автобусов с мирными пассажирами в минводовском аэропорту.

Но вот шлагбаум поднят, автобус останавливается у автовокзала и все мы дружно сходим, но к зданию аэровокзала, по ту сторону площади, бреду только я один.

. . .

Когда сквозь толстое стекло входной двери, сидевший позади неё милиционер различил в предутренней мгле бритоголового бородача с туго набитой сумкой на плечевом ремне, широкие усы постового встревожено наёжились.

Опять пошла проверка паспорта и начались расспросы, куда это мы держим путь?

Ответ его удовлетворил, и он позволил мне войти внутрь здания...

До чего разительная перемена по сравнению с этим же аэровокзалом конца 80-х!

Теперь тут вряд ли наберётся и пара десятков ночлежников. Однако освободившиеся скамьи всё так же жутко неудобны для спанья. А под ними, как и прежде, бродят всё те же задумчивые кошки.

Тихо, сонно, сумрачно и пусто…

За аквариумными стенами понемногу занимается рассвет.

Можно отправляться в туалет на утренний горшок и проведение последующих процедур гигиенического-ритуала.

Моё возвращение в зал встречено налётом степного орла, в исполнении усача-дежурного — да как я посмел оставить свои вещи тут! Их должно носить при себе повсюду!

Бедный мент! Как дёргалось его очко все эти 10-15 минут, когда бородач куда-то скрылся, а одинокая, угрожающе пухлая сумка стоит, вселяя ужас, под пустой скамьёй…

. . .

Мало-помалу аэровокзал оживает, наполняется шевелением; заходят пассажиры из городских автобусов, звучат объявления на ранние рейсы.

И вот, наконец-то, зажегся свет за стеклом перегородки кассы № 9, арендуемой в углу зала какой-то коммерческой авиакомпанией из Армении.

Сдвинулась занавесочка, за открывшимся изнутри арочным окошечком, перед короткой очередью снаружи.

Компьютер в кассе покуда что отсутствует, и все вопросы авиауслуг кассирша решает через свой мобильник.

Достоявшись к окошечку и услыхав цену билета, я понял, что всех моих 80 долларов и 4 тыс. драмов не хватит, чтобы сегодня же приземлиться в Ереване.

Эту унылую арифметику прервал высокий гибкий парень, обвязанный лёгким свитерком поверх плечей, по моде парижских свободных художников, перенявших этот тренд от Витязя в Тигровой шкуре.

Он приблизился к небольшой очереди пред кассой № 9 и, не смешиваясь с нею, обратился к её участникам с вопросом на армянском языке: нет ли желающих доехать до Еревана за 50 долларов? До Тифлиса он довезёт своей машиной, а оттуда купит билет на автобус Тбилиси – Ереван.

Боясь поверить в шальную удачу, я отхожу с ним в сторонку, чтоб выразить согласие на предложение, которое мне по карману.

Только сначала он захотел посмотреть мой паспорт, потому что на всех границах непременно проверяют.

Убедившись, что документ в порядке, перевозчик просит подождать ещё часок — не больше — пока он тут ещё походит, подсобрать попутчиков, скоро вон прибытие рейса из Москвы.

. . .

Я честно прождал ровно час и пятнадцать минут сверху, покуда дошло, что чем-то не приглянулся водителю, и тот просто смылся от греха, на всякий.

Однако время на ожидания потрачено было не зря — во мне вызрела четкая идея: добраться до Тбилиси электричками, а оттуда — автобусом в Ереван.

Объятый этой идеей, и вышел я на площадь между авто и аэровокзалами, где — как по заказу! — красуется пара междугородних автобусов марки “Икарус”, и у левофлангового в их строю, за лобовым стеклом, самодельная надпись фломастером на картонке: МИНВОДЫ – ЕРЕВАН.

Йа!! Бахтыс перяла!

(*** На карабахском диалекте: "Везёт же мне!" )

Тихонько, чтоб не спугнуть везение, подкрался и поднялся я в автобус, где и завёл справочный разговор с шофёром, в лице которого опять-таки сквозит что-то французистое.

(Ах, да! Вспомнил! Это же маска мима Марселя Марсо, только без пудры.)

Да, автобус до Еревана, билет 250 тыс. Российскими. Долларами? Ну, по сегодняшнему курсу, наверно, 50 будет. Да, можно мелкими.

И невозмутимо — не в пример его двум молодым напарникам, с их недоуменным переглядываием — шофёр прослеживает, как я отсчитываю пятьдесят бумажек по 1 доллару каждая.

Потом он выписывает мне билет № 00, пояснив, что могу занять любое место.

Пройдя вдоль по проходу между кресел, я забрасываю сумку на широкую полку , приваренную поверх них типа стеллажа, из конца в конец автобуса.

Отправление в 15:00, сейчас около 11-ти, и впереди замаячила перспектива успешного завершения странствования; меня потянуло на простор — гульнуть по МинВодам.

На подходе к отдельностоящему строению ОБМЕН ВАЛЮТЫ — с краю пешеходной дорожки между вокзалами, — в котором я собрался обменять десять долларов на мелкие предотъездные расходы, мне снова повстречался свободный художник с Монмартра, но свитерок свой он одел уже в рукава, и успел обзавестись эскортом из двух дамочек.

Он поясняет мне, что это мне попутчицы до Тбилиси, а я показываю ему билет № 00.

В погоне за двумя зайчихами упущен один бобёр…

. . .

Кто сказал, будто всё есть в одной только в Греции? География перевернулась! Загляните на базар МинВод.

Я пробираюсь в гудящей толпе, но только лишь по его продуктовым рядам. Моя цель — скупить, чем заправлюсь перед дальней дорогой.

Колбасы? В такую жару? Нет, извините.

Меня манят фрукты, фрукты и только фрукты. Сочные, зрелые, разные.

Сыра? Тоже не откажусь. Но какой сорт выбрать? Ладно, взвесьте ломтик того — из Голландии.

Помидоры. Захотеть или нет? Парочки хватит. Покрупнее.

У продавцов проблемы со сдачей на мои крупные российские купюры из ОБМЕНА ВАЛЮТЫ, но это — их проблемы.

На выходе, прикупаю ещё высокую — прохладной голубизны — картонную башенку с молоком здешнего производства, и мягчайших ватрушек.

. . .

Для пиршественной оргии, я возвращаюсь в аэропорт и возлегаю — по примеру древних, евших лёжа — на лоне газона под густою ивой, метров за десять от Армянской шашлычной, возле которой пылает неугасимый огонь в хитроумном мангале.

Он состоит из двух отделений. В первом дрова перегорают в угли, и те протаскиваются кочергой в соседнее, — поверх которого шампуры с мясом. И снова в первое добавляют дров. Безостановочно круговоротный цикл производства шашлыка-хороваца.

Купаясь в пиршственных ароматах, я, как правоверный вегетерьянец, воздаю должное плодам садов и огородов, и вкусному молоку местного разлива.

Ни жар от мангала, ни палящее солнце с небес не достигают меня в этой ивовой сени, и я благодушно поглядываю из-под её тенистой кроны на сверкающий летний день, с высоким небом и широкой площадью, где выстроились ряды автомобилей на открытой стоянке, под присмотром высокого парня в белой Т-майке и шортах, что марширует, туда-сюда, с непокрытой обритой головой.

И тут же — кормой к шашлычной — высится темно-вишневый “Икарус”, билет от которого у меня в кармане.

. . .

Наконец, мы отправляемся. За широким окном проплывают ряды запаркованных автомобилей с жароустойчивым парнем-маятником; аквариум аэро- и коробка автовокзалов, и нас даже не задерживают для проверки документов, на выезде из аэропортной зоны.

Наш автобус, заполненный едва ли наполовину, выбравшись на простор открытого шоссе, устремляется прочь от МинВод.

Однако минут через десять, когда сам город уже кончился, но вдоль обочин ещё тянутся окраинные промузлы, хозяйства разного рода, подсобные производства, и прочая загородная придорожность — водитель останавливает автобус, и начинает чего-то ждать.

Жара выжимает пассажиров наружу, и мы стоим на обочине, ища спасение в тени автобуса под редкими порывами сухого ветра.

Мимо нас, в обе стороны мчатся машины, машины, машины — всевозможных видов и назначений.

Водитель поясняет, что основная масса его пассажиров едут в Ереван из Армавира, их пересадка из армавирского автобуса производится на этом неизменном месте; ехать без них он не может — они закупили билеты; остается лишь ждать.

К условленному месту встречи автобусов подкатил синий «жигуль»: кто-то из местных Армян, знакомый с деталями автобусной циркуляции, привез дополнительных пассажиров, и те тоже включаются в процесс ожидания…

А шоссе живет своей стремительной жизнью.

У противоположной обочины затормозила легковушка. Рослая женщина в белом выгрузила из багажника широченную глубокую кастрюлю, установила её на колесики, и покатила варёные початки кукурузы на продажу рабочим местно-армянской автобазы.

Вернувшись, она приметила наш заторможенный автобус, и пересекла шоссе к нежданным, но потенциальным потребителям.

Главный закон торговли: хочешь сбыть товар — сумей расположить к себе возможных покупателей.

Законопослушная женщина в белом, с учетом слоёной разноплеменности кавказского региона, сделала скоропалительный вывод из моей короткой прически, в сочетании с независимо висячей бородой.

Она решила добиться нашего расположения с первых же слов — самим уже приветствием:

– Салам алейкюм! – проговорила продавщица.

– Алейкюм ассалам, – бездумно поддаваясь давнему автоматизму, откликнулся я.

(Привычку эту во мне заложили 6 лет работы в бригаде каменщиков. Порой по утрам Мыкола Хыжняк, бригадир наш, употреблял именно это приветствие, если здоровался вообще.)

Но напарник водителя, Самвел, — молодой человек с темным, словно вытесанным из базальта лицом, принялся ей выговаривать через узкую прорезь рта:

– Мы — Армяне. Христиане. Ты зачем нам "салам" говоришь?

А между прочим, очень даже подходящее приветствие в условиях разноплеменного общения — "салам алейкюм" значит "мира вам".

Несмотря на свой изначальный просчёт, женщина в белом смогла-таки распродать часть своей вареной кукурузы, одинаково приемлемой представителями различных этнических групп и конфессий.

. . .

А время шло.

Час.

Полтора.

Вырисовывалась явная нестыковка. И даже бесстрастная маска Французского мима Марселя Марсо — на лице старшего водителя — начала выражать обеспокоенность, и всё чаще и чаще закуривала сигареты «Мальборо».

* * *