Глава Третья

Отправная точка в начатых размышлениях — несомненность отсутствия для меня обратного пути в Конотоп.

После всех тех сентиментально сю-сю всхлипов, с подвывами в манере индийских мелодрам: "ах, да навсегда!", "ох, да никогда!" — взять и заявиться вдруг вечерней электричкой, чтобы клянчить дополнительные сто гривен — верх безвкусицы. Дешёвая пошлятина.

Нет уж, до «Подайте, Христа ради!» я не опущусь. Так что, единственно приемлемое теперь направление — вперёд, и только вперёд. Просто надобно ещё разобраться — где он конкретно, "перёд" этот самый.

И — прежде, чем тронуться — что ещё можно выжать на старте?

Подкатиться к умной женщине Жене Церунян?

Опять же попрошайничество, просто теперь не у родственников. Оставь Женю в покое, она уже сделала всё, чем могла меня поддержать, выразив ободряющую уверенность, что я смогу-таки добраться до Степанакерта и передать её привет господину Володе Акопяну.

Спасибо ей — нас окрыляет вера в нас.

Тогда, может, на друзей переключиться? Есть телефонный номерок одного киевского друга. Однако весь штат его НИИ высокомолекулярных соединений распущен, полным составом, в летние отпуска.

Правда, в ходе посещения села Курень, мать его мне говорила, что он со дня на день должен вернуться с Азовского моря, со всем своим семейством.

Ожидать финансовой поддержки от вчерашнего отпускника — шанс весьма дохленький, но тоже ведь шанс. Позвонить, что ли?

. . .

И тут, неумолимой рукой, я хватаю себя под уздцы и восклицаю (самому себе, в уме, а снаружи — молча, чтобы не перепугать княгиню за компьютером): а ну-ка, тпру, залётный!

Не ты ли, и совсем недавно, грозился ехать "зайцем" в электропоездах, подрабатывая на хлеб свой насущный, как бременский музыкант?

И вот сейчас, имея на руках целое состояние — 200 гривен! — опускаешь уши, и поджимаешь хвост?!

Откуда эта бездарная готовность отринуть неизведанное странствие? Отказаться от приключения, выпрашивать у кого-то недостающие 89 гривен, чтоб тебя, за полтора часа, вжикнули по небесам — от Киева до Еревана — в сидячей позе посреди дюралюминиевого термоса?

А ну — подъём! Растудыт твою в кочерыжку! Вперед, каналья!

Ха! Так я, оказывается, уже знаю где он, тот самый "перёд" — это подземный зал автоматических камер хранения, в переходе под ЖД вокзалом, куда надо отнести мою сумку и "тормозок".

Туда-то я их и тащу, потому что в начале всякого предприятия самое главное — свобода рук и спины. Вот сдам поклажу, и — стану полностью готов.

. . .

Ни один из парижских вокзалов не сравниться с Вокзалом Поездов Дальнего Следования в городе Киеве, что глубочайше впечатляет своим архитектурным размахом. Особенно изнутри, за входом с привокзальной площади. Словно бы выпотрошенный небоскреб.

Тут, чтоб разглядеть потолок, приходится задирать голову до предела, до упора в свои собственные лопатки. Но ещё не факт, что сможешь разглядеть его (искомый потолок) в той, открывшейся наверху сумрачно стратосферной выси.

Далеко не всякий смельчак отважится на вышеупомянутую позу, а тем более в толпе, да и к тому же на этой скользкой глади широкоплиточного пола, поверх которой копошимся мы, поспешливые букашки, в своём бессвязно броуновском движении, на самом дне безмерного пространства центральной полой башни Вокзала Поездов Дальнего Следования.

Направо от входа — гигантская i над остеклённой аркой в сером камне стены, куда, контрастом общей хаотичности, тянется менее подвижная, однако тоже живая очередь. Её глава устремлена к окошечку в стекле, рядом с бумажкой объявления, что такса за 1 вопрос — 8 копеек, а под ней, на мраморном подоконнике, — белый кружок десертной тарелки для сбора платы за информацию от женщины за стеклом.

Не жмись, тряхни мошной! Обменяй копейки на бесценнейшую справку, что поезд на МинВоды отходит в 16:20, билет можешь купить в любой кассе соседнего зала, цена плацкартного места — 58 гривен. Вот спасибо-то!

В кассовом зале целых 36 касс (у каждой свой огромный номер, белым по стеклу), и спустя пару минут, работнице во второй справа стало известно о моём намерении возыметь билет на скорый поезд № 74.

Взглядом, полным холодных сквозняков сомнения, она цепко оценила мой общий внешний вид и сухо информировала, что может предложить только купейные места — по 75 гривен.

– А мне говорили… плацкартные … по 58, – начал было я, хотя и чувствовал, что песенка моя не нова, и где-то мне уже пришлось её исполнить, или почти такую же.

– Кто говорил, пусть тебе и продаёт, а я говорю, что в машине написано, – кивнула она на компьютер в одном с ней отсеке.

Я соглашаюсь на купейное, а когда из недр жилета бронебойно негнущейся ткани (пошитого в дорогу руками Сатэник) выныривает хрустяще белая сотенка (полученная от родителей на обратный путь), климат её отношения ко мне заметно смягчается — бомж вряд ли б козырнул такой банкнотой.

И вот, почти доброжелательно, она оформляет мой билет и выдает сдачу.

. . .

Дело не в том, будто я фанат путешествий в плацкартных вагонах, просто лишние 17 гривен — это почти 10 долларов, а мне неизвестно почём нынче авиабилеты из МинВод в Ереван.

А впрочем, путь начат и теперь — это уже его проблемы: складываться тем или иным образом, ну а моя задача — не переть рогом против течения. Пусть всё идёт, как предначертано.

Почему именно МинВоды? Да потому, что в Карабах сейчас можно попасть только через Армению или Иран. До Ирана у меня гривен не хватит, а в Армению, со времён Российско-Абхазско-Грузинской войны, поезда уже не заходят.

. . .

Оставшиеся часа четыре истекали в прощальной прогулке по городу, который неофициально, но по праву, именуется "маленьким Парижем", и который всегда мне нравился, но, увы, без взаимности.

Погрузившись нескончаемо длинным эскалатором в прохладную бездну метро возле Пригородного вокзала, я вынырнул уже на Хрещатике — пройтись напоследок.

На широченном тротуаре, через каждые метров сто, — огромные столы, ломящиеся под пластами ярко-красочных томов, но — Боже! — какое убожество, до чего скуден выбор в разноцветно-конфетно-зазывных обложках!

На каждой и любой заваленной слоями книг столешнице встретишь: пару учебников английского, столько же пособий для "чайников", мечтающих освоить Windows 3, полдесятка переводных бестселлеров для домохозяек, а дальше — сплошной частокол из окровавленных ножей и чернодульных пистолетов, на сериалах детективного дерьма.

Для любителей серьезного чтения — солидные монографии: "Преступный мир Санкт-Петербурга", "Москва бандитская".

Впрочем, всё по понятиям: кто банкует — тот и заказывает свои портреты…

В художественном салоне близ Майдана, я поразился топорной работе и заоблачным ценам выставленных на продажу артефактов.

А ведь, небось, и покупают же новоиспеченные богачи.

Степанакертские резчики по дереву работают намного превосходней, но пойди, попробуй-ка, наладь транспортировку их произведений в эту, стопудово несомненную, нишу сбыта.

. . .

С Хрещатика я поднялся к Университету, — окунуться в тишь его библиотек, да заодно ознакомиться по атласу с географической обстановкой вокруг этих самых МинВод.

Чисто, на всякий — если вдруг перейду на автостоп, чтоб не закатиться куда-то-в Дагестан, или Чечню с Ингушетией.

На карте отыскался Сардахлы, куда наведываются автобусы оптовиков из Степанакерта, но этот центр торговли оказался в Грузии, а караванный путь туда лежит через Армению, так что, как ни крути, стремиться надо в Ереван…

Мимо Владимирского собора я спустился к площади Победы и завернул в Универмаг "Украина", — на предмет приобретения подарков:

теще — симпатичную хозяйственную сумку;

Ашоту — пластмассовый бензовоз за 21 копейку;

Сатэник и Рузанне — сережки, недорогие, по гривне за пару, однако в Закавказье будут смотреться как чужедальняя экзотика;

Эмме — просто заколку для волос.

Никого не забыл?

. . .

И вот ещё что! Вряд ли гривны имеют хождение в МинВодах, надо б загодя их конвертировать.

На любом этаже Универмага имеются пункты обмена на доллары, но курсы неодинаковы: чем выше этаж, тем больше долларов дают за гривну.

Тут мне вспомнилось, что в обменной будке на трамвайной остановке рядом с "Украиной" виднелся курс повыше, чем даже на четвёртом этаже…

Можно выгадать долларов пять.

Я вышел на улицу, к настолько выгодной будке в развилке рельсовых путей, и затеял купецкий разговор:

– А продайте-ка мне долла́ров.

– Мы в обмен даем только мелкие купюры, оттого и курс такой высокий.

– Мелкие, но настоящие?

Дамочка в будке приопешила и, дрогнув голосом сказала: «Д-да… Так вам сколько?»

– А вот на эти на все.

Вышло 80 долларов, и ещё пара гривен осталась — выкупить багаж из камеры хранения.

. . .

На этот раз я выхожу к ЖД Вокзалу не в лоб, а справа, от конечного трамвайного кольца, вдоль галереи остеклённого перехода, где густо выстроились торговцы-коробейники и ласковыми голосами зазывают прохожих на свои товары:

– А вот кому шоколадочки? Сладенькие шоколадочки!

– Прищепочки покупаем. В хозяйстве нужно и дешево. Кто забыл? Покупаем прищепочки!

В конце перехода — звуки музыки. Под прозрачной стеной пара всего оркестрантов — аккордеонист и трубач.

Я растроган: ну, удружили, потрафили — провожают меня с духовой музыкой!

Имея в запасе ещё полчаса, опираюсь на стену напротив них...

Между нами, в противоположных направлениях, текут негустые волны пешеходов, от которых изредка звякают копейки в картонную коробку, вознесённую типа неподвижного дирижёра, на табурет перед оркестром.

Понятно, почему не на пол — не утруждать наклонами случайных добродетелей.

“Ах, вернисаж, ах, вернисаж…”– чисто и звучно выводит труба, – “Какой портрет, какой пейзаж…”

. . .

Это любимая песня моего первого карабахского друга.

Валё, — потомственный завуч сейдишенской средней школы, обучал меня чтению армянских букв и слогов.

Валё, — сын человека сказавшего фразу, что стала крылатой на весь Карабах, где теперь каждый знает Сейдишен — то самое село, в котором изначально прозвучало:

"Ор ка!.."

. . .

В тот день во двор их дома на краю села зашёл прохожий мужик из дальней деревни, удачно зашёл, к обеду. Да чёрт его за язык дёрнул — сболтнул, что идёт в Степанакерт за какой-то справкой с печатью. Тут-то он и услыхал: “Ор ка!”

В смысле: “Ещё не вечер!” – поспеешь в город до закрытия учреждений.

Ну, так и правильно — от Сейдишена до Степанакерта всего-то 25 километров, а у бюрократов рабочий день до шести.

Сейдишенцы на эту свою славу усмехаются малость смущенно, но про себя довольны — ведь это их односельчанин нашел способ спровадить непрошеного гостя, под предлогом заботы о его же интересах, так что никакой закон гостеприимства не подкопается. Хе!

Скажут: скуповаты сейдишенцы? А кто без того? Просто не у всякого достанет смелости сказать такое; да и находчивость тоже нужна.

Так что, насчет прижимистости — все мы одинаковы. Недаром так по душе пришлась Карабахцам эта фраза, и живет до сих пор, когда и человека, что произнёс, уже не стало.

Нет в живых и Валё, его сына.

Он, когда уже кончилась война, вернее, прекратились активные боевые действия и начались дежурства с перестрелками на постах-заставах, однажды утром вдруг поднялся из окопа и пошёл на минное поле.

Товарищи кричали вслед:

– Валё! Куда?! Там мины!

Так он об этом знал не хуже их, однако не оборачивался, словно не слышит, а всё шёл, продираясь ботинками через гущу нетроганных трав.

Не знаю: зажмурившись или с открытыми глазами, но он всё шёл и шёл, покуда не перестал существовать.

Что тут скажешь?

Товарищи повторили извечное: "дьявол его позвал".

Мудрость веков выручает, а выносить личное суждение на подобные случаи — занятие неблагодарное.

Но одно могу сказать — не всякому достанет смелости самолично вырваться из течения жизни, сознательно пойти на самое жуткое, потому что никто не знает: а там, вне течения, — что?

. . .

“А я гляжу, гляжу на вас…”– допела труба.

Спасибо, несбывшиеся коллеги, за эти перворазрядные проводы.

Несостоявшийся бременский музыкант отделился от стены напротив, пересёк течение пешеходов и уронил в картонную коробку беззвучную бумажку гривны.

Из потока тут же выплеснулась малорослая девочка-цыганка с младенцем на плече и, потрясённая нездешней щедростью и непонятным видом донора, не знает, что и не каком языке вымолвить, а только загораживает мне путь и тычет пальцем на свою ношу.

Нет уж, кудрявенькая. Лабухи эту деньгу заработали честно, без фальши. А милостыню я не подаю. Так что, не хватай меня за локти, ищи в другом месте — Ор ка!.

. . .

В пещерно прохладном лабиринте из неисчислимых камер хранения багажа, серо-металлическая дверца ячейки щелкает и подается, открывая своё продолговатое нутро с моими вещами.

Переложив "тормозок" в тещину сумку, в компанию из остальных подарков, я вешаю свою дорожную через плечо и неторопливо продвигаюсь на выход.

Прощай и ты, Киев, "маленький Париж".

Мой путь в "маленькую Швейцарию" — Нагорный Карабах.

* * *