Глава Четвёртая

Самый трудный момент в человеческой жизни, самое тяжкое время наваливается в результате осуществления его мечты.

“Сбылась моя хрустальная мечта!” – вот что труднее всего пережить.

Достиглась цель, что наполняла смыслом его жизнь, сказка стала былью и – промелькнула, и – нет её. Она уже в прошлом и больше её не достичь, потому что течение неудержимо тащит тебя дальше, а исполнившаяся мечта остаётся в прошлом, куда нет возврата, потому что в одну и ту же реку...

И ты вешаешь на гвоздик золотую медаль олимпийского чемпиона; ставишь на полку свой ОСКАР за лучшее исполнение; предмет твоего страстного вожделения мирно посапывает на одном с тобой ложе – мечта исполнилась, а жизнь опустела: и не к чему больше стремиться, и некуда больше спешить.

Значит оно и к лучшему, что мне не хватило гривен на самолет и, вместо него, этот вот неторопливый скорый поезд час за часом и день за днем уносит меня от сбывшейся мечты.

Всё сбылось как хотелось, как мечталось все эти годы: сдан урок Учителю, сказаны слова заготовленные в дневных грёзах наяву, услышаны давно предвиденные ответы, всё оказалось на месте, всё как надо, всё как и ожидалось и теперь мне некуда больше спешить.

Я—как вялая рыбина—полууснуло завис на открытом окне в длинном коридоре купейного вагона и погромыхивающее течение скорого поезда несёт меня мимо истомленных зноем полей с плантациями подсолнухов уходящих за горизонт.

(То-то надавят в Турции масла из украинского сырья.)

В вагоне душно. Вдоль коридора, в белых трусиках и взрослых бусах, бегают пара подружек лет шести на двоих, пристают ко взрослым, строят папуасские рожицы.

Им жара нипочем, а может даже и стимулирует.

Если высунуться за окно подальше, то обдувает тугая струя встречного ветра, но и он горяч.

Из коридорного динамика над окном всю дорогу крутятся песни—одна и та же тема на разные лады—про тяжкую долю водителя и сложность его отношений с работниками службы ГАИ.

Другой кассеты у проводниц, похоже, нет и когда она заканчивается, приходится слушать снова.

Утомлённый воем про суку-гаишника, я возвращаюсь в купе, где сероглазая казачка Людмила и златоустый снабженец Петр Ефимович мотают нескончаемую пряжу про то, насколько всё благоустроенно и замечательно в объединённой Германии, в которой Людмила уже два года работает на ферме. Хозяева ею довольны и после отпуска она опять туда вернётся.

И Петр Ефимович пару раз заскакивал туда на пару дней, из Калининграда, и остался в полном восторге от дорог и общего уклада жизни порядколюбивых немцев.

Четвертый спутник все больше спит на второй полке, свешивая оттуда голые плети рук в изношенных мускулах.

Ему – в Грозный, где уже всё тихо, но, пока ещё, стреляют...

И снова я вишу в коридоре, колыхаясь мимо закатно-красного солнца и яблок, яблок, яблок – на деревьях вдоль полотна такое их изобилие, что и листвы не видно за этими замершими водопадами яблок от верхушки и до самой земли...

На следующий день въезжаем в сопредельное государство.

Проверка документов и таможенный досмотр российскими пограничниками; вполне корректные и деловитые молодые люди.

В Ростове вагон наполовину опустел, а мне вдруг дошло, что завалявшиеся в карманах украинские копейки—их набралось ровно на гривну—нигде уже, за пределами данного поезда, не получиться отоварить, и я направился в вагон-ресторан, имея ввиду бутылку кефира из холодильника, но тот оказался дороже наличных монеток.

Тогда я решил действовать через проводниц в своем вагоне и заказать вечером чаю, да к тому же и с сахаром, но они мне объяснили, что с момента отправления из Киева, как только я заплатил им за постель, мне полагается бесплатный чай, хоть даже и с сахаром.

Приятное открытие в последний вечер путешествия...

В два ночи я сдал постель проводницам и сошел на минводский перрон.

Масса людей сидели под фонарями вокруг вокзала на своих чемоданах и сумках.

Наверное, наслаждались ночной прохладой, а может были напуганы сообщениями об очередном взрыве на одном из северо-кавказских вокзалов, где террористы оставили сумку в зале ожидания, вышли и – сумка рванула с немалым числом жертв...

По пути следования ночного автобуса в аэропорт была еще одна проверка документов.

У меня сошло гладко, хотя в Степанакерте ходили слухи, будто на этой самой заставе под видом штрафа грабят граждан НКР за паспорт устаревшего образца из времён Советского Союза, когда ты и без него мог свободно проехать из Риги во Владивосток.

Зато патрульный прицепился к какому-то украинцу: куда едешь, да какие-такие родственники, и что ещё за отпуск?

Поди ответь даже на самый простой вопрос в 3 часа ночи, когда экзаменатор тобою явно недоволен и вооружен автоматом Калашникова.

Меры эти, как видно, приняты после взрывов и неоднократных захватов террористами автобусов с мирными пассажирами в минводском аэропорту.

Но вот шлагбаум поднят, автобус останавливается у автовокзала и все мы дружно сходим, но к зданию аэровокзала, по ту сторону площади, бреду только я один.

Когда сквозь стеклянную дверь входа, сидевший на своём посту милиционер различил возникающего из предутренней мглы бритоголового бородача с туго набитой сумкой через плечо, его широкие усы встревоженно наёжились.

Опять началась проверка паспорта и расспросы куда путь держим.

Ответ его удовлетворил, и я получил доступ внутрь...

Какая разительная перемена случилась с аэровокзалом по сравнению с ним же конца 80-х!

Теперь тут не наберётся и двух десятком ночлежников, правда, на всё тех же неудобных для спанья скамьях, под которыми, как и прежде, бродят задумчивые коты.

Тихо, сонно, сумрачно.

За аквариумными стенами понемногу начинает светать.

Я отправляюсь в туалет на утренний горшок и для прочего гигиен-ритуала, а по возвращении на меня степным орлом отвязался усатый мент: как я смел оставить свои вещи, они повсюду должны быть при мне!

Бедняга! Чего он только не передумал за эти 10-15 минут, когда бородач куда-то скрылся, а одинокая, угрожающе набитая сумка стоит, вселяя ужас, под пустой скамьёй...

Мало-помалу зал начинает наполняться движением; заходят пассажиры из городских автобусов, звучат объявления на ранние рейсы.

Вот, наконец-то, зажегся свет и сдвинулась занавесочка в кассе № 9, которую арендует какая-то армянской коммерческая авиакомпания.

Компьютер в кассе покуда что отсутствует и все вопросы кассирша решает через свой мобильник; услыхав цену билета, я понял, что всех моих 80 долларов и 4 тыс. драм не хватит, чтобы сегодня же приземлиться в Ереване.

Эту унылую арифметику прервал высокий гибкий парень, обвязанный легким свитером по плечам, по моде парижских свободных художников.

Приблизившись к небольшой очереди пред кассой № 9, он обратился к её участникам с вопросом на армянском языке: нет ли желающих доехать до Еревана за 50 долларов – до Тифлиса он довезет на собственной машине, а оттуда купит билет на автобус Тбилиси-Ереван.

Боясь поверить в шальную удачу, я отхожу с ним в сторонку, чтоб выразить согласие на предложение, которое мне по карману.

Только сначала он захотел посмотреть мой паспорт, потому что на всех границах будут проверять.

Убедившись, что документ в порядке, перевозчик просит подождать ещё часок—не больше—пока он тут походит собрать ещё попутчиков, которые вот-вот прибудут московским рейсом.

Я честно прождал ровно час и ещё пятнадцать минут, покуда понял, что чем-то не понравился водителю и он, на всякий, смылся от греха.

Однако, за время ожидания во мне вызрела четкая идея – добраться до Тбилиси на электричках, а оттуда автобусом в Ереван.

С этой идеей и вышел я на площадь, где—как по заказу!—красуются два междугородних автобуса марки “Икарус”, и у левого за стеклом из них самодельная надпись на картонке: МИНВОДЫ-ЕРЕВАН.

Йа!!  Бахтыс перяла! на армянском означает: "Везёт же мне".

Тихонько, чтоб не спугнуть везение, я подхожу к автобусу и завожу справочный разговор с шофёром, в лице которого сквозит что-то знакомо-французистое.

(Ах да! Вспомнил! Это же маска мима Марселя Марсо.)

Да, автобус до Еревана, билет 250 тыс. российскими. Долларами? Ну по сегодняшнему курсу, наверно, 50 будет. Да, можно мелкими.

И невозмутимо—не в пример его двум переглядывающимся молодым напарникам—шофёр прослеживает как я отсчитываю пятьдесят бумажек по доллару.

Потом выписывает мне билет № 00, пояснив, что могу занять любое место.

Пройдя вглубь, я забрасываю сумку на широкую полку типа стеллаж приваренную из конца в конец автобуса.

Отправление в 15:00, сейчас около 11-ти и впереди замаячила перспектива успешного завершения странствования; меня потянуло на простор – гульнуть по МинВодам.

На подходе к отдельностоящему строению ОБМЕН ВАЛЮТЫ—на полпути между аэро- и автовокзалами—где я вознамерился обменять десять долларов на мелкие предотъездные расходы, мне снова повстречался свободный художник с Монмартра, но свой свитерок он уже одел в рукава и успел обзавестись эскортом из двух дамочек.

Он поясняет мне, что это попутчицы до Тбилиси, а я показываю ему билет № 00.

В погоне за двумя зайчихами упущен один бобер…

Кто сказал что все есть только в Греции? География перевернулась. Загляните на минводский базар.

Я пробираюсь в гудящей толпе, но только по его продуктовым рядам. Моя цель – скупить чем заправиться перед дальней дорогой.

Колбасы? В такую жару? Нет, извините.

Меня манят фрукты, фрукты и только фрукты. Сочные, зрелые, разные.

Сыра? Тоже не откажусь. Но какой сорт выбрать? Ладно, взвесьте ломтик того – из Голландии.

Помидоры. Захотеть или нет? Парочки хватит. Покрупнее.

У продавцов проблемы со сдачей на мои крупные российские купюры из ОБМЕНА ВАЛЮТЫ, но это – их проблемы.

На выходе прикупаю ещё высокую—прохладной голубизны—коробку с молоком местного производства, и мягчайших ватрушек.

Для пиршественой оргии я возвращаюсь в аэропорт и возлегаю—по обычаю древних—на лоне газона под густою ивой, метров за десять от армянской шашлычной, перед которой пылает неугасимый огонь в хитроумном мангале.

Он разделен на два отделения: в первом дрова превращаются в угли, угли перегребают кочергой в следущее—над которым шампуры с мясом—а в первое вновь добавляют дров для непрерывности зацикленного производства шашлыка-хороваца.

Ну а я воздаю дань плодам садов и огородов и вкусному молоку местного разлива.

Ни жар от мангала, ни палящее солнце с небес не достигают меня в этой ивовой сени и я благодушно поглядываю на сверкающий летний день с высоким небом и широкой площадью, где выстроились ряды автомобилей на открытой стоянке под присмотром высокого парня в белой Т-майке и шортах, что марширует туда-сюда с непокрытой обритой головой.

И тут же—кормой к шашлычной—высится темно-вишневый “Икарус”, билет от которого у меня в кармане.

Наконец, мы отправляемся: за широким окном проплывают ряды запаркованных автомобилей с жароустойчивым парнем-маятником; аквариум аэро- и коробка автовокзалов, и нас даже не задерживают для проверки документов на выезде из аэропортной зоны.

Наш автобус, заполненный едва ли наполовину, выбирается на простор открытого шоссе и устремляется прочь от МинВод.

Однако минут через десять, когда сам город уже кончился, но вдоль обочин ещё тянутся окраинные промузлы, хозяйства, подсобные производства – водитель останавливает автобус и начинает чего-то ждать.

Жара выжимает пассажиров наружу и мы стоим на обочине, спасаясь в тени автобуса под редкими порывами сухого ветра, а мимо в обе стороны несутся машины, машины, машины – всевозможных видов и назначений.

Водитель поясняет, что основная масса его пассажиров едут в Ереван из Армавира, их пересадка из армавирского автобуса производится на этом неизменном месте; ехать без них он не может – они закупили билеты; остается лишь ждать.

К месту встречи автобусов подкатил синий «жигуль»: кто-то из местных армян, знакомый с системой автобусной циркуляции, привез ещё пассажиров в условное место, и те тоже включаются в процесс ожидания…

А шоссе живет своей стремительной жизнью.

У противоположной обочины затормозила легковушка и высокая женщина в белом выгрузила из багажника широченную глубокую кастрюлю, установила её на колесики и покатила продавать вареную кукурузу рабочим местно-армянской автобазы.

Вернувшись, она приметила наш заторможенный автобус, и перешла через шоссе в надежде сбыть товар нежданным потребителям.

Главный закон торговли: хочешь сбыть товар – сумей расположить к себе потенциальных покупателей.

Законопослушная женщина в белом, с учетом разноплеменности слоёного кавказского региона и, делая скоропалительный вывод из моей короткой прически в сочетании с независимо висячей бородой, решила добиться нашего расположения с первых же слов—самим уже приветствием:

– Салям алейкум!– сказала она.

– Алейкум ассалям,– бездумно поддаваясь давнему рефлексу, откликнулся я.

Но напарник водителя, Самвел – молодой человек с темным, словно вытесанным из базальта лицом, принялся ей выговаривать через узкую прорезь рта:

– Мы – армяне. Христиане. Ты зачем нам "салям" говоришь?

А между прочим, очень даже подходящее приветствие в условиях разноплеменного общения – "салям алейкум" значит "мира вам".

Несмотря на свой изначальный просчёт, женщина в белом смогла-таки распродать часть своей вареной кукурузы, одинаково приемлемой представителями разных этнических групп и конфессий.

А время шло.

Час.

Полтора.

Вырисовывалась явная нестыковка.

И даже бесстрастная маска французского мима Марселя Марсо, на лице старшего водителя, начала выражать обеспокоеность и все чаще закуривала сигареты.