(a)
Ящик Водки за Семь Миллионов Долларов

Мороз свирепствует в Степанакерте.

За 20 с чем-то лет моей Карабахской биографии, не упомню такой зимы.

Случались годы, когда водопроводные трубы замерзали на неделю-другую, но чтоб так всерьёз и надолго! Да ещё и канализация впридачу!

Причём не только в частном секторе, но даже и в казённых пятиэтажках.

Представители деликатных прослоек общества уже и спрашивать друг друга перестали, при встрече: "Как с водой у вас?" – осознают с гуманной чуткостью, что данный вопрос вызывает болезненные ощущения в области ниже пояса.

А с наступлением темноты наваливается такой холод, что мысли замерзают в голове, и на малейшую попытку шевельнуть мозгами откликаются сухим нестройным бряцаньем:

«…цыц, а? Цыцц!..»

В такую немыслимую стужу, даже из воспоминаний тянет перебирать лишь те, что потеплее…

. . .

Посреди прошлого лета, когда самолёт рейса Ереван-Киев оторвался от взлётной полосы Звартноца, сосед справа спросил меня:

– В Киев летите?

И вот попробуй не ответить "да", это же не вопрос, а полный цуцванг на уровне международного гросмейстера.

От аэропорта в Борисполе до самого Киева езды минут 30: через лес, через пригороды и через мост над океаническим течением Днепра.

Большая белая баржа подходила к мосту справа, против течения, с чётко различимым именем НИКОПОЛЬ на носовом изгибе борта.

"Во!"– удивился я, вспомнив, что мать моя родилась как раз в том городе.

Ни разу, в своей прежней жизни, не приходилось мне увидеть чего-то покрупней рыбачьей лодки или шустрого катерка на исполинской шири Днепра, над которым стремглав проносился я в автобусе или вагоне электрички.

Ближе к полуночи, скорый поезд Киев-Москва остановился у четвёртой платформы конотопского вокзала.

Конотоп — крупная железнодорожная станция и райцентр в Сумской области, с численностью населения около ста тысяч. Часть этой численности — мои родители в их домике на самой окраине...

Дверь открыл отец, узнал меня в свете лампочки на веранде, а когда мы прошли в кухню вопросил:

– А ты знаешь, что мать твоя померла?

Информация в форме вопроса прозвучала скорей просительно, чем вопрошающе, словно в ожидании, что я сумею опровергнуть и убедить его какая это чушь... Но не дождавшись, с неудовольствием и обидой, то ли на меня, то ли на мать, не знаю, — подёргал головой и уточнил: "В сентябре год уж будет".

Подумывалось, конечно, иногда, как прекратились её письма, но я всё отгонял догадки: мало ли... может хворает просто.

Вон и сегодня отмахнулся от намёка прямым текстом, вдоль носа той небывалой белой баржи…

. . .

Под вогнутым куполом синего неба, завис одинокий слепящий ком солнца, изливая июльский жар на пыльную зелень бурьяна, переросшего чащу железных оградок, впритык одна к другой, и на пустую узкую дорогу, пролегшую, без поворотов, через кладбище, чтобы по ней брели три истомлённых мужика — отец, брат мой да я.

Разговор наш тоже едва плетётся, отец уныло толкует, что места для захоронения тут уже кончились, и что покойников нынче вывозят за городскую черту на противоположной окраине города.

Правда, есть лазейка — можно загружать повторно, но помельче, могилы с истёкшим сроком давности, которым больше 20 лет.

Кладбищенский сторож делает на этом бизнес — вынюхивает бесхозно заброшенные, и продаёт места упокоения.

А могилке его (отцовой) тёщи уже давно за 30, к тому же в одном и том же секторе, где дочь её: жена его, мать наша.

Мы с братом в эту тему развития не вносим, никакого: 83 года не возраст для бравого старшины первой статьи Черноморского флота.

Для смены пластинки, брат выдаёт экскурсоводное пояснения мраморному мемориалу, разлёгшемуся на площади достаточной и для десятка оградок ёмкостью в одно могило-место.

На тёмно-вертикальной полированной плите: портрет (в полный рост и натуральную величину) щуплого мужчины с неясным выражением лица, что приобнял берёзку, а может и калину: на мраморе трудно различить конкретность ботанического вида.

“Халёза”, который несколько лет правил бандитским миром Питера, а посещая родные места, врывался, как пацан, в дежурку вокзальной милиции, и ставил ментов на место, чтоб понимали кто тут, сука, пахан.

В одну из побывок, как только затормозил у материнской хаты, искрошили его в лоскуты, вместе с лимузином, из автомата Калашникова. Должно "питерские" заказали...

Следующая достопримечательность ещё просторнее, и здесь уже не картинка, а бюст типа тех, под которыми нас в детстве принимали в пионеры.

"Володай" был местным крутым и его скромнее прибрали. Без драматичного шума криминальных боевиков. На свадьбе у родственницы подсыпали чего-то, пришлось везти в больницу в бессознательном состоянии.

Через пару дней, когда могучий организм начал выходить из комы, повторили дозу, и — вот он тут, в виде задумчивого изваяния.

– Красиво живут, – подытожил мой брат, – но недолго.

Я не стал придираться, что красота — дело вкуса.

. . .

Впоследствии, старший из моих зятьёв поведал мне про живого, пока что, авторитета.

Двоечник был и раздолбай, кликуха “Утюг”, но когда оперился, пофартило ему, при постсоветских переделах, — оказался в нужное время в нужном месте, и теперь он — московский банкир, врубаешься?

А если ты банкир, таблица умножения тебе уже и на хрен нихт-нах. Короче, банкует там.

Ну, приехал, в общем, как-то раз к мамане, а та жалуется — курочек не можна на улицу выпускать, такое движение, нема спасу, так прям и давлять на дороге.

А да и как не давить, коли хата её у поворота, на выезде из города к селу Жолдаки, которое тут типа как в Москве Рублёвка. Дачники ж, конечно, ездят.

Так тот Утюг, что удумал: прямо в поле, метров за 300 до поворота, строит школу по самым продвинутым технологиям, на пригорочке.

5 миллионов долларов вбухал, материалы всё привозные, компьютеры там, и все дела.

Городским властям пришлось проложить дополнительный асфальт от конечной трамвая, лучшая школа в городе, как-никак, получилась.

Так теперь на Жолдаки, все уже по тому асфальту ездят, зачем лишние триста метров бензин жечь?

Короче, у маминых курей пошла теперь дачная житуха — магистраль от ихней улицы чуть не за полкилометра передвинулась...

Однако дело тем не кончилось. В Москве ещё один крутой есть из конотопских, и тоже из двоечников, но, опять-таки, в банкиры вышел.

“Клявик” была его кликуха, из загребельского хулиганья.

Дак они, конечно, там, с Утюгом, в Москве той, дружбаны.

Ну, короче, он с ним поспорил на ящик водки, что построит в городе школу ещё лучше.

Сейчас уже ведут отделочные работы.

Так там, короче, вообще — хоромы. Конечно, что лучше выйдет — 7 миллионов выложил, зелёными.

А прикинь — за что? За ящик водки. Вот же ж дурогоны!

. . .

Ещё неделю спустя, на исходе отпуска, я сидел в лодке, уносимой неслышным течением Сейма вдоль зачарованных берегов, утопающих в летней зелени, которая сливалась со своим отражением в речной глади, вперемешку с белыми пятнами от облаков, из небесной сини вокруг жаркого шара солнца.

Плоскодонку неспешно кружило и разворачивало то к обрывистому правому, то к пологому левому берегу, где деловитые компашки рыбаков прочёсывают сетками мелководье, а чуть повыше, на песке между кустов ивняка, млеют любовные парочки…

А ведь только вчера, приезжал сюда я с приятелями, на ночёвку возле костра, под гитару, и... на тебе! — уже целая жизнь прошла... но ведь это же — я! тот же самый!.. или почти тот же...

В те поры я ещё не примечал вот этой красоты, всё некогда было за неотложными желаниями и стремленьями…

Теперь-то спешить больше некуда, желания, в большинстве своём, ушли куда-то, сменяясь наплевательской безмятежностью... Единственное, что мешает впасть в несомненно окончательное счастье, так это томящее чувство обиды, что слишком как-то скоро промелькнуло всё, даже не успел понять что к чему, ни толком разобраться в этой жизни...

Всё, что мне   сейчас наверняка известно, — как только лодка уткнётся в любой из берегов, я возьму весло в руки и начну грести вспять — к далёкому уже повороту, за который уплыл железнодорожный мост над рекою, ну а там, — заверну в протоку к лодочной станции, чтобы вернуть плоскодонку владельцу, Вовану Чалому, который хоть и не вышел в крутые, однако таки обзавёлся толстой золотой цепкой на шею, и хрипло горлопанит меж домиков дачного товарищества "Присеймовье", для назидания и примера следующему поколению.

. . .

Ну и в чём, спрашивается, мораль этой статейки?

А её тут и близко нет. Абсолютно аморальная писанина. Просто вздумалось поделиться соображением, что даже в форс-мажорную холодрыгу, теплеет на душе при мысли: нет, не вывелись ещё среди хомо сапиенсов особи, способные выложить семь миллионов долларов за ящик водки, которую уже и пить-то не хочется...

15-17.01.2008

* * *