(в)
УхтУХТ —
     на армянском означает: "паломничество". в Августе

посвящается Грайру Багдасаряну

На прошлой неделе Ник Вагнер позвонил из Еревана и сказал, что хоть он и знает, что пришло время моего ежегодного похода в горы, но нельзя ли нам повидаться на денёк?

В ответ пришлось похвастать, что я не гора и могу reschedule my movements.

Наверно, эти приезды в Степанакерт вошли у него в жизненный цикл, как и две ежегодные побывки в семье его дочери Мишель, в штате Тенесси.

По ходу гостевания в столице НКР, он зашёл в “Демо”: предложить свои газетные ребусы для любителей учить Английский через головоломки, и полчаса, как минимум, делал мозги редактору Гегаму.

Тем временем, раз подвернулся случай, я сказал комплимент главбуху Свете, а после   болтал на балконе с Наирой, про еврейскую музыку и тягожильную прозу Платонова.

Затем к ней пришла посетительница и я спустился во двор под виноградную сень, где Эмка выпендривалась Пушком на бельевой верёвке.

Щенок, конечно, пожинал восторги и умиление всех приходящих, и только зав. русским сектором, Карина, умудрилась испугаться.

Но идеосинкретические страхи её должностного лица — это не его вина: Пушок скорей оближет, чем укусит; а всё из-за Эмки — испортила пса, поставив ему кошачье имя.

Потом Ник предложил сходить на базар, где он купил Пушку поводок-цепочку.

Попутно, он выстраивал прожекты, мол, ежемесячник “Демо”, для повышения тиража и читательских симпатий, мог бы устроить конкурс на самую симпатяшную собаку Степанакерта, а через месяц на самую уродину — почему бы нет?

Заокеанский Манилов. Они тут перебиваются с жингалов-аца на мушкет и, выходя в свет от благотворительных щедрот Би-Би-Си, отрабатывают свою стипендию по шаблонам “Правды” 1970-х, а он со своими собачьими выставками.

Впрочем, британцы, известные собаколюбы, могли бы и оценить такую инициативу потенциально «бархатных революционеров».

. . .

На следующее утро, я проводил Ника на конечную десятой маршрутки, у роддома, которая идёт до автостанции, а сам пошагал в Лисагор, где до войны молоканы жили. Теперь ни одного, ушли отсюда, — их вере войны противопоказаны...

Однажды, ещё по весне, в какой-то из совсем уж муторных дней университетской рутины, я зашёл на кафедру географии, и её заведующий, Юра Аракелян, объяснил мне по карте, как пройти на Кирс через Лисагор и Мусульманашен...

Пешехождение — непревзойдённый способ расширять горизонты знания.

Теперь я знаю, что на отрезке шоссе между Шуши и Лисагором — 5 родников-ахпюрей (2 из них необустроены), что из машин, едущих из Еревана, чаще швыряются на обочину опустошённые пачки «Масис Табак», чем из встречных. Зато с пассажиров, направляющихся в Ереван, чаще сдувает головные уборы...

Уже под вечер, возле Лисагорского ахпюря, я спросил местного павильонщика, по какой дороге мне идти на Кирс.

– А ты кого там знаешь?

– А разве там кто-то живёт?

– Конечно. Вон иди по той, где мужик коров гонит.

Новость о заселении скальной гряды Кирс, в которую входит третья, по высоте, вершина   Карабаха, хорошо видная в ясные дни из Степанакерта, меня настолько изумила, что я решил ещё раз уточнить информацию, попутно.

Чобан Вова поправил огромадные очки с круглыми стёклами и подтвердил, что идти надо именно этой дорогой, никуда не сворачивая, а в Кирсе передать от него привет старосте села Самвелу.

Тут только до меня дошло, что Мусульманашен переименован.

Вова поинтересовался, уж не на экскурсию ли я иду и, получив утвердительный ответ, перешёл на русский, изумительно чисто выговорив:

– Ой, блять!

Мат был и остаётся главным цементирующим средством в потугах превратить империю в единый национальный монолит. На слух, порой    не различишь даже, кто матерится:   бурят или эстонец.

В манере Вовиного исполнения звучали сочные отголоски одесского Привоза…

. . .

Ночь захватила меня на перевале, и я распаковал спальный мешок.

В самый глухой час, когда полная луна, всплывая через клочкастую пену облачков, достигла зенита, собственный вскрик пробудил меня. Как было не заорать, от нестерпимо колющей боли над левой лопаткой!..

Боль перебила сон и не стихала до утра, и даже завтрак перемежался моими крёхтами, взвывами и охами.

Правда, при ходьбе она отступала на задний план, зато места привалов и скалы в гряде Кирса, куда я выбрался не спускаясь в долину, а по кряжу прилегающих тумбов, наслушались моих воплей благим (неудержимым!) матом — «ой!», «уй!», «ай!».

Помимо скал, слушать было некому — кругом безлюдье бугрящихся в отдалении взгорий, и только на западном горизонте — тающий в жарком мареве проблеск Шуши и ниточный пунктир шоссейных извивов...

Не знаю, на что смахивает гряда скал с того краю, где установлен геодезический знак-треножник, но при подходе с запада Кирс явно женского пола: скалы складываются в титаническое изваяние распалённой грудастой бабени...

И тут в полный рост встала проблема воды. Мой кока-кольный контейнер на 2 литра тревожаще потрескивал своим пусто-порожним нутром...

Надо доверять профессионалам! Источник, обещанный Юрой Аракеляном, нашёлся метров на 80 ниже, на склоне, обращённом в долину переименованной деревни.

Оттуда я вернулся к скалам и вскарабкался на верх гряды, но не на самый пик, где день-деньской палит солнце, а избрал балкончик метров на 10 ниже. Тут, по клочку горного разнотравья, передвигалась тень скалы, час от часу, неспешно.

Полтора дня я отлёживался за весь год, минувший с прошлого выхода на волю. Когда отпускала боль в лопатке — засыпал.

Во вторую ночь меня разбудило неспешное постукивание дождевых капель по синей мешковине, в которую я заворачивался вместе со спальным мешком.

Тихий, но жутко паскудный звук. Вода без проблем пронизывала обёртку и впитывалась нейлоном спального мешка, и я понял, что дальше на горах мне не высидеть. Однако надо же ещё дождаться конца этой постылой ночи.

Поднявшийся с рассветом ветер не расчистил небо, а только перекачивал облака — в виде моросящего тумана — в поперечном направлении, с юго-восточного бока кирсовой гряды на противоположный.

Крючась на корточках под мокрым мешком, я сжевал завтрак и упаковался…

. . .

Гиблое это занятие: блуждать по скалам в тумане, при видимости от 3 до 6 метров, где не угадать, что ждёт за следующим валуном — провал, наполненный непроглядно серыми клубами, или монолитная стена, от которой придётся брести вспять, оскальзываясь на вымокшей   траве. Хорошо хоть боль отступила — струсила, наверно, сука.

Методом проб и ошибок, получилось спуститься к подножию скал, и отыскать тропку к источнику, где она потерялась в залитых дождём травах. Однако дальше уже не нужно никуда карабкаться, а только идти и идти, — вниз.

Висячие поля шляпы вполне удачно облепили уши, спасая их от шквалистого ветра и почти горизонтальных струй дождя...

И вот, с очередного склона, внизу завиднелась лента грунтовой дороги. Теперь — дойду!

Дождь прекратился, день посветлел.

Ходьба не позволяла окончательно окоченеть в насквозь промокшей одежде. Я шёл, следуя бесконечным поворотам грунтовки, и готовил фразу, с которой обращусь к первому же человеку, встреченному в деревне.

– Где дом старосты Самвела?

А потом попрошусь обогреться у его жестяной печки.

Деревня, даже и в ненастье, оказалось райским уголком: величие пустынных склонов вокруг долины, мощный лес на ближайшем тумбе.

Речушка, с обильным урожаем яблок в саду вдоль её берега, бежала рядом, обгоняя дорогу и меня на ней.

Обогнув крайний, почти достроенный дом, я понял, что Самвела мне искать незачем — деловитый костёр из долгих жердей заготавливает уголья для жарки шашлыка. Рядом с дверным проёмом стоит свежая «нива». Белоокрашенная дверь превратилась в стол, вокруг которого сымпровизированы скамейки из досок, настеленных поверх опор из белых кубиков стоящих "на попа"...

Чиновная элита средней руки выбралась на воскресный пикничок…

. . .

Нет выше блаженства, чем обсушиваться у костра целиком, вплоть до шнурков обуви. Нет зрелища слаще, чем любоваться, как от светлеющей ткани твоего спального мешка исходит горячий пар.

Потом, естественно, последовало радушное приглашение покушать, но пить я отказался: на дальних склонах виднелся серпантин предстоящей дороги к перевалу на Лисагор.

И снова — дорога, дорога без начала, без конца, и пейзажи осени в раю, и нытье ног, которые всё идут и идут, с самого рассвета, по камням, по травам, а теперь вот по дороге из тех же камней, но помельче...

. . .

Спустившись к Лисагору, мне стало ясно: с меня вполне достаточно дозы активного отдыха доставшейся за этот день.

Непрошенным, проник я на ночёвку в незавершённое строение из "кубика". Оно, своими 4м х 5м, парой дверных и 4-мя оконными проёмами, не поддавалось разгадке, теснясь вплотную к откосу под шоссе.

Зато вся эта неразгаданность покрыта бетонными настилами — хоть сверху капать не начнёт.

Нет, таки закапало, однако не повсеместно, и я откатился в угол...

Уже в глубине ночи, явилось очень нужное открытие: чтоб не пронзаться слишком резкой болью, переворачиваясь на следующий бок, достаточно ухватить голову рукой и поворачивать её одновременно с телом, главное   — не перепутать, не крутнуть в противоположном направлении...

Ранний завтрак взбодрил бы больше, не сопровождай его унылая капель с плит перекрытия.

Я нацепил на плечи скатку из синей мешковины, — прикрыться от моросящего дождя. Теперь — только бы выдержали ноги.

И они держались — несли меня и несли. И хоть после привалов почти отказывались сгибаться, однако, отковыляв метров двести пятью сотнями неразборчивых шагов, снова впрягались в свои обязанности, и всё же топали-таки вперёд, по белой полосе краски, протянутой по краю асфальта — пристыдить беспутный беспрядок трав обочины.

. . .

Глаза выслеживали формы гранитных исполинов при дороге, а в голове крутилась путаница из вялых, недодумываемых до конца, мыслей с обрывочно стёртыми концами, без чётко разграниченных краёв —

… Ашот, как и все прочие оболтусы его возраста, тащится от Эминема, но всё равно, «Битлз» — лучше, хоть я от них уже и не тащусь…

… а в Английском можно выделить 5 видов существительных и склепать на эту тему интересную data base программку…

… молодец таки Михаил Задорнов, научил публику уму-разуму: хочешь пробиться в жизни — уважительнее отзывайся про евреев…

… может, не такая уж и ахинея та сфабрикованная царской охранкой программа…

… ведь проще ж некуда — заведи себе здоровую привычку: везде и при всех обстоятельствах говорить приятные вещи про вышестоящего особя, чтоб где-нибудь, когда-нибудь, от кого-нибудь до него дошло, и — твоя карьера обеспечена…

… но мне не светит стать Ротшильдом даже и таким путём — в студенческие годы я побил еврейского юношу, чтоб не выдумывал похабностей про невинную девушку и мои с ней эксцессы... откуда мог я знать, что через две недели она задумчиво произнесёт: «Но как же точно он угадал, что мы и так будем заниматься этим!»…

… зато потом его выпустили в Израиль, вместе с папой... жаль, историческая родина их не дождалась — осели в Канаде... а она вышла за офицера, уехала быть ему верной женой в степях братской Монголии, по месту гарнизонной службы…

… и вообще-то поздно мне замахиваться на карьеру — мне б только с Unix’ом разобраться…

… столько этих языков развелось, а великий и могучий обмелевает иссякаючи: из огня ка́лек вроде: «имплементация узуса креативной активации превентирует пессимизирование менталитета», да в полымя приблатнённого суржика типа «отрывайся по-полной», вот и попробуй выбрать какой базар сподручней…

… из радетелей и борцов за чистоту языка всего-то и остались, что Рафаэл Вартанович из госуниверситета, да русский отдел редакции “Демо”…

… если «кря» на Армянском — «черепаха», значит «креативные игры» — «секс черепах»?..

… и как это римские легионеры ходили в походы в сандалиях на босу ногу?..

… вряд ли их старшина выдавал им носки китайского производства с надписью «нога — корень здоровья»…

… и всё-таки скульптуре людей обучала сама природа: ты только посмотри на ту скалу — готовая ухмылка шимпанзе, ничего и добавлять не надо, а убрать невозможно…

… столько экспрессии!.. или вон тот монстр в засаде…

… эти теле-ужастики такой наивняк — не пауки, так волчьи пасти; зачем далеко ходить-то, да прицепи ты яйца вместо носа и станет ужасно до блевоты…

… самая жуть — рассказ Франка, во время голода, в крестьянской семье зарезали собственного сына, чтоб остальные мал-мала-меньше смогли выжить на похлёбке…

… мать держала миску под горлом, не пропадать же крови зря, тоже ведь съедобна, и никаких тебе инопланетян…

… есть кошки, что пожирают собственный приплод — ничто человеческое им не чуждо…

… из человека можно сделать что угодно — хоть вертухая при крематории, хоть самосожженца за чистоту окружающей среды…

… да никаким ты матом не склеишь людей в единую нацию, где Великий Вождь «пиковой масти» пьёт тост за великий Русский народ, а на лагерных вышках чурки с автоматами в погонах внутренних войск…

… а на шоссе-то, по сравнению с прошлыми годами, всё больше тегеранских номеров на легковушках…

… хотя вот тебе и российский «Е-ХУ» с дымчатыми стёклами…

. . .

А потом распахнулся вид Степанакерта и просторной долины в аскеранском направлении, и уже пониже Шуши, на подходе к танку, превращённому в монумент, который Эмка однажды нежно назвала «наш танчик», меня нагнала и притормозила видавшая виды, но хорошо ухоженная «лада», и Давид, сидя за рулём, сделал мне знаками предложение, от которого я не мог отказаться.

. . .

Дома, на мой звонок от калитки, Эмка выбежала во двор и, конечно, тут же вытащила Пушка из загородки.

Эмма Аршаковна смотрела телевизор. Рузанна спала под дремотную тишь дня за окном.

Я зажёг газ в парной, приготовляясь к радикальной оздоровительной программе, планы которой вынашивал последние 4 дня.

Потом пришла Сатэник и на мой вопрос, как ей отдыхалось без меня, сказала, что соскучилась.

Вскоре пришли её сестры: одна с дочкой, другая — с внуком.

Потом они взяли Рузанну и вышли все вместе гулять. (И охота же ходить людям!)

Потом Ашот пришёл домой и сдержанно обрадовался, что в тетрадке, бравшейся в поход для костров и прочих надобностей, я обнаружил его стихотворение, и — принёс шедевр обратно, а не пустил в расход.

Потом я сидел на диване, верноподданно уставясь в телевизор — всё что покажет.

Сатэник с Рузанной вернулись домой с прогулки.

. . .

И наступила ночь, когда небо преклонилось к земле, а время и пространство, сплетясь, перемешались в неистово колокольных всхлёстах смятенно зыбкой непостижимости, потому что, если Сатэник в ударе, то все утончённо ремесленнические ухищрения Востока и наитехничнейшие взлёты куртуазных искусств Запада, как и прочие Кама-Сутры любых климатических поясов, эпох и оттенков, рядом с ней, типа груды щебёнки по сравнению с Кирсом…

Потом, в знакомой темноте, я слушал тихий шёпот дождя за оконным стеклом и думал, что вот отлежусь и — пойду жить дальше.

Степанакерт-Кирс-Степанакерт, 17-24.08.2005

От редакции:

Мы напечатали эту статью, несмотря на определённые неточности в приведённых фактах, вопреки уверенности автора, что статья не будет напечатана, и невзирая на то, что автор, прежде чем сдать материал, согласно Задорнову, сказал «приятные вещи» всей редакции «Демо».

Мы просто считаем, что любые переживания и мысли людей, живущих рядом с нами, имеют право на существование и помогают лучше узнавать друг друга – даже когда кажется, что дальше узнавать уже нечего...

15.09.2005 "Demo"

* * *