На следующий день я пошёл на улицу Гоголя 25 и отдал Саше Плаксину свой чёрный дембельский дипломат заряженный словарями и ещё парой книг. Мы условились, что он вышлет их мне, когда где-нибудь обоснуюсь и сообщу ему адрес…
Конотоп провожал меня угрюмым холодом и ветром, но пальто от Наташи грело очень даже хорошо и я поехал в Нежин, чтобы вернуть Жомниру книгу рассказов Селинджера. Спортивную сумку с одеждой и прочими вещами я запер в камере хранения на вокзале и, с одним только портфелем, поехал на улицу Шевченко.
На мой звонок дверь не открылась, наверно, он и Мария Антоновна вышли куда-то в гости. Тогда я поехал в центр города, в новый кинотеатр «Космос» напротив универмага. Там крутили какую-то фигню про Синдбада-морехода производства студии «Узбекфильм», но мне просто нужно было убить время.
Я сел и поставил портфель под сиденье. Место слева заняла женщина моих лет, по наклонному проходу справа бегала девочка лет четырёх. Её мать, сидевшая в передних рядах, звала ребёнка вернуться, но она не слушалась, а всё бегала и кричала каждому из входящих зрителей: «папа!», но его среди них не было.
На пару рядов выше и метров на пять левее, сидели пара лётчиков в офицерских бушлатах. Один из них начал здороваться с моей соседкой, но как-то по-хозяйски и с подковыркой.
Начался фильм и Синдбад оказывался то на море, то в пещере, то фехтовал саблей рядом с древними стенами Самарканда на фоне высоковольтной линии электропередач.
Фильм наконец-то кончился, я поднял свою кепку с колен и одел её на голову. Соседка слева обронила свои тонкие перчатки поверх сукна пальто у меня на коленях.
– Возьми,– сказала она негромко,– проводи меня.
Я достал портфель из-под сиденья, поднялся и стал протискиваться следом за нею... В довольно плотной толпе кинозрителей мы спускались по высокой лестнице выхода.
Офицеры-лётчики поджидали внизу в своих фуражках. Однако они и не пикнули даже, когда мы проходили мимо. Кишкá оказалась тонкá.
Во-первых, каракулевый воротник, до которого им вряд ли дослужиться – в Советской армии такие воротники прерогатива полковников и выше; во-вторых, моя серая кепка – излюбленный фасон отмотавших две ходки на Зону. Не говоря уже про новенький портфель…
Она пригласила к себе на чай. Идти пришлось недалеко, в пятиэтажку на спуске от площади. Я шёл и места становились всё знакомее и знакомее. Неужто? Не может быть… Точно!
Своим ключом она открыла дверь квартиры, где когда-то чернявый КГБист устраивал мне встречу со своим начальником в стрижке «бобриком» седых волос. Но теперь квартира оказалась обставленной и обвешанной.
Мы разделись в прихожей и прошли в гостиную. На журнальный столик она, вместо чая, принесла бутылку вина, нарезанную кружками колбасу и шоколадные конфеты. Я пил вино, закусывал шоколадом и вспоминал крановщика Виталю.
Мы не спрашивали имён друг друга. Для того зачем мы тут достаточно и «ты». Правда, она не удержалась похвалиться, что работает в прокуратуре.
Я не стал уточнять кем именно, сказал только, что всё равно меня ещё не здесь поймают…
Она ушла в спальню и вернулась запахнувшись в длинный, но незастёгнутый халат; снова села рядом со мной на диване. Я обнял её, запустил руку под воротник халата на спине и расстегнул лифчик. Лицо её радостно просияло. Мы перешли в спальню…
То, что было потом, можно сравнить с показательными выступлениями чемпионов по фигурному катанию. Такое сравнение ближе всего соответствует её точёному телу, которое чётко вписывалось во все эти поддержки, тройные ту-лупы и в прочую остальную программу. В ту-лупах особо выгодно подчёркивалась плавность её стройных форм.
Живо и разнообразно, с причудливыми вариациями, переходили мы от фигуры к фигуре, вольно меняли темп, на лету творя импровизированную смену комбинаций и не переставали покорять сердца отсутствующих зрителей своим филигранно отточенным мастерством в этом поистине прекрасном виде спорта. Восторженное упоение сладостным блаженством…
Вот только в потоках сладострастья у меня зачем-то всплывали обрывки мыслей про непонятную резиновую грелку и какого-то Тузика, с упоение грызущего её в укромном закутке…
При чём тут грелка? Какой ещё Тузик? И что значит «дорвался!»?
Наша победно энергическая калистеника запрограммирована романом Карпентьера, который я совсем недавно прочёл во Всесвiтi. Там тоже, персонаж перед отъездом в Испанию на войну в рядах Интернациональных бригад против генерала Франко, на прощанье поимел свою подругу трижды за ночь. За мною, как всегда, всего лишь исполнение приказа...
Утром она таки приготовила чай, а я позвонил Жомниру, что привёз его книгу и скоро зайду… Однако к Жомниру я не пошёл, а вернулся к скверу Гоголя и в путанице прилегающих улочек зашёл в парикмахерскую. Там не ждали клиента в такую рань, но всё-таки одна из парикмахерш вызвалась побрить меня. Эта молодая, похожая на Цыганку мастерица покарябала мне всё шею, всякий раз при этом ойкала и затирала порез щипучими квасцами. Ещё и не постеснялась принять плату…
Снова пройдя через сквер, я зашёл в школу № 7. Шёл урок и коридоры наполняла тишина. В учительской оказались несколько женщин и я сказал, что хочу повидать ученицу второго класса Лилиану Огольцову, потому что я её отец. Одна из них вышла со мной в коридор и проводила к нужному классу.
Она зашла туда и вернулась с незнакомой мне девочкой в паре тугих косичек из пепельных волос и в серой кофточке с тонкими поперечными полосками впереди, взгляд которой, упорно и бесповоротно, был отведён в сторону.
– Вот эта девочка,– сказала педагог,– но она говорит, что у неё нет папы.
– И правильно говорит,– ответил я, сдерживая неизвестно откуда накатившую злость.– Разве это отец, что показывается раз в пять лет и то лишь для того, чтоб попрощаться?
Учительница тактично отошла к окну неподалёку.
Я расстегнул портфель и опустился рядом с тобою на одно колено, чтобы мы сравнялись. Ты всё так же не смотрела на меня.
– Лилиана,– позвал я, достал из портфеля газету Morning Star и протянул тебе.– Передай это своей маме.
Ты приняла сложенную газету и молча стояла, опустив глаза.
– Ладно, Ли,– сказал я, – иди в класс.
Ты с облегчением повернулась и пошла к двери своего класса. Я поднялся с колена и смотрел тебе вслед, пока дверь не поглотила тебя и газету, где среди податливо-мягких страниц одна оставалась белой и твёрдой, из плотного картона, рамочка, фактически, фотографическая, в которой остановился широкий ручей, неслышно журча вокруг крепких ног юной женщины с улыбкой ясному солнечному дню, с такой же в точности улыбкой, как твоя, наверное... которую я так и не увидел... И ещё бессвязная пачка немногих, но всех полученных мною открыток и телеграмм о том, что вы с ней меня любите, что поздравляете с днём рожденья или днём Советской армии…
вверх-скок