Перекрытие этажа – ответственный момент (первые год-полтора мне эта честь не выпадала).
Кран постепенно опускает поднесённую плиту на две несущие стены: наружную и осевую (капиталку) покрытые раствором на ширину соединяющей их плиты. Бригадир вместе с доверенным каменщиком ложатся животами поперёк уложенной плиты и свешивают головы за её край, проверить как хорошо вписалось её брюхо в ряд смонтированных до неё, потому что их низ станет потолком будущей квартиры. Если надо – кран приподымет плиту и отведёт в сторону, а в месте её опирания на стену будет добавлен раствор или же наоборот – соскре́бен. Ведь тут людям жить!
Наконец, придирчивые взгляды двух свешенных голов удовлетворены её соответствием общей ровности перекрытия и бригадир кричит долгожданное слово:
– Поедя́т!
Это так он переиначил слово «пойдёт!», что означает «будущие жильцы будут счастливы и глубоко удовлетворены качеством строительных работ!»
Кран даёт слабину натянутым тросам, крючки вынуты из железа петель и со звоном брошены на бетон верхнего слоя плиты. Стрела крана приподымается и разворачивается, унося свой массивный крюк с висячими на нём четырьмя стропами «паука», у каждой на конце недавно вынутый крючок. Пошатывая—с грохотом и лязгом—ажурный каркас башни, кран катит прочь по рельсам подкранового пути, к штабелю плит, где, на верхней, стоят уже и ждут Вера Шарапова и Катерина, чтоб растащить крючки строп по дырам с петлями на её концах.. Технология выверенная десятилетиями пользования...
~ ~ ~
Утром, к половине восьмого, работники СМП-615 собирались на привокзальной площади в ожидании, когда от угла двухэтажного, но мощного здания вокзала хлынет густой поток рабочих и служащих прибывших в Конотоп первой электричкой со станций Бахмач, Халимоново, Хутор Халимоново и Куколка. Подъехавшие коллеги смешивались с присутствующими и уже все вместе начинали ждать свой автобус.
Мы образовывали широкий круг, но не для хоровода, а для неспешного обмена новостями, приколами или замечаниями о мелочах текущей жизни привокзальной площади, что возвращалась уже в своё тихое русло после ежеутреннего наплыва. Движения транспорта на площади не отмечалось, а только шевеление (вдоль её периметра) других кругов в ожидании их автобусов, но наш – шире всех и самый весёлый.
(...в кругу есть что-то семейное, зачаток общности. В кругу видишь больше людских лиц, чем стоя в строю...)
Наконец, из улицы Клубная появлялся наш автобус, Наша Чаечка, названный так из-за машин марки Чайка, для провоза правительственных делегаций из аэропорта Шереметьево в Кремль на переговоры. Она осторожно переваливала через рельсы трамвайного пути и миновала одноэтажное здание вокзальной милиции на углу площади, потом столб со знаком стоянки такси, хотя те, почему-то, этот столб избегали. Завершая медленный круг почёта, автобус останавливался возле нашего весёлого круга и, чихнув дверями, распахивал их.
От площади, он повезёт нас мимо Лунатика, мимо школы № 12, мимо трамвайного депо к оконечности На-Семи-Ветрах, чтобы наша бригада сошла возле 110-квартирного, а автобус отправится дальше и ещё через полкилометра или того около, доставит своих пассажиров на обширную территорию базы СМП-615 в оцеплении оградой из бетонных плит. Однако не все рабочие нашей бригады приезжали Чаечкой, поскольку большинство их жили в 50-квартирной пятиэтажке или в бараках общежития и они приходили пешком.
Мы переодевались в бесколёсном вагончике из горизонтально-длинных досок коричневой окраски. В левом углу тамбура за входной дверью толпились держаки прислонённых к стене лопат в засохшем цементном растворе, над стопками вёдер разнообразно помятой жести, откуда торчали рукояти наших кельм и кирочек и свисали витки белесой лески—хвостики железных отвесов.
Внутрення дверь тамбура открывала комнату под низким потолком из той же доски-вагонки, но уже без краски и с одним окном над рубцами-шрамами в длинном столе и лавке вдоль его края, рядочек узких шкафчиков для одежды скрывал каждую из торцевых стен. Большую часть помещения поглощал обширный короб вроде как бы нары в обшивке из азбесто-цементных листов, что прятали электрические потроха тэнов отопления. Сваренная из арматуры продольная рама над ним, выдерживала навал наших утяжелённых влагой бушлатов для просушки после дождя.
Женщины переодевались в вагончике мастера. В отличие от нашего, тот стоял на высоких колёсах и нуждался в приставном крыльце под дверью в центре длинной стороны. Вагончик мастера обит был жестью в краске выгорело-защитного цвета и имел два окна, разделяясь в тамбуре на два отсека – одно для текущего мастера и пухлых пачек чертежей сооружаемого объекта, второе для женщин бригады.
В тёмное время суток в отсеке мастера спали два сторожа-пенсионера, сменявшие друг друга еженощно. Один из них, с бравой фамилией Рогов, носил гимнастёрку пэша с рядками орденских планок, офицерский ремень, галифе и сапоги из хромовой кожи, а на голове суконную фуражку по моде тридцатых годов, как у маршала Жукова на Халкин-Голе, когда тот был ещё комбригом. Под длинным козырьком фуражки суровилось лицо Римского легионера, изношенное в походах против варваров-тевтонов и проступала неизгладимая обида на заведующего Конотопским собесом. Это чувство укоренилось в Рогове из-за одной всего лишь реплики, которой упомянутое должностное лицо утешало своего зама за неплотно прикрытой дверью: –«Терпение, коллега, их уже немного осталось».
Второй сторож ходил в гражданке, а прежде носил форму мента и подвергал задержанных по пьяни мужиков садистскому тесту собственного изобретения: кто мог выговорить «Джавахарлал Неру», тех отпускал, а фонетически безнадёжных отправлял в вытрезвитель.
(...Конотоп есть Конотоп, тут даже рядовой мент знает и популяризирует имя первого президента Индии...)
В ночь своего дежурства бывший милиционер перекрывал листом картона окно в отсеке мастера, изнутри. Иначе он не мог заснуть. Аукнулись годы молодости – его армейская служба проходила в подразделениях по борьбе с Бандеровцами, а в закарпатских гарнизонах окна казарм на ночь закрывали щитами из толстых досок, чтоб сон военнослужащих не потревожили гранаты партизан сквозь стёкла...
Переодевшись в рабочее, вся бригада сходилась в мужском вагончике на сводку новостей Семи Ветров, барачных общежитий и самого СМП-615. Иногда, для разнообразия, Григорий Григорьевич начинал наезжать на Гриню, что в восемь часов тот обязан стоять на линии, звякать кельмой и мантулить кирпич на кирпич. Гриня на это радостно хихикал и с готовность соглашался: –«А то ж!» Потому что, покуда не подвезут раствор и кран не подаст его на линию, каменщикам там делать, практически, нечего.
Раствор, он же грязь, доставлен будет самосвалом. Тот даст задний и задерёт свой кузов над рядами пустых растворных ящиков из листового железа. Груз поползёт вниз по крутому уклону, но целиком не вывалится. Хорошо, если половина.. Во-1-х, по пути с растворо-бетонного узла раствор осел и уплотнился, выжимая воду из жижи и это, в основном, вода скатилась в ящики на земле. А во-2-х, дно кузова и его стенки уже давно и далеко не гладки, а покрыты слоями замёрзшего, поверх замёрзшего, поверх замёрзшего раствора зимой или засохшего, поверх засохшего, поверх засохшего при подвозе летом. Поэтому нужно взобраться на задний борт отвисающий от поднятого кузова. Он будет качаться под ногами в своих петлях, так что одну из ног нужно упереть в боковой, поднятый к небу борт, для устойчивости. Стоя оставшейся ногой на узкой кромке заднего, качающегося, борта, подрезай лопатой слежавшийся в кузове раствор, чтобы он пластами соскальзывал в кучу на ящиках. Когда подрезанный пласт с шуршащим шумом поползёт и свалиться, кузов дрогнет и бурно зашатается от облегчения. Тут важно не утратить равновесие, а устоять на заднем борту..
Самосвал уедет, оставив груду раствора поверх четырёх-пяти ящиков. Но это неправильно – каждому каменщику полагается отдельный ящик. Катерина и Вера Шарапова восстанавливают справедливое распределение своими совковыми лопатами.
Хотя к ящику приварены четыре петли для крючков, они его цепляют лишь за две, по диагонали, чтобы кран одной ходкой мог подать раствор сразу двум каменщикам. Больше не получится – на «пауке» всего лишь четыре крючка…
вверх-скок