самое-пресамое
финальное произведение

Наверное, я простудился на каникулах и приступил к учёбе на пару дней позже остальных, потому что не понял что происходит в то утро, когда я наконец-то пришёл в класс.

Уроки ещё не начались и вслед за мной в дверях появилась недавняя именинница, как и любая школьница тех времён она была одета в строгое коричневое платье в стиле королевы Виктории – с белым кружевным воротничком, а сверху обязательный чёрный фартучек с пышными лямками на плечах. Переступив порог, она остановилась и выжидающе замерла.

Тут-то и раздался многоголосый крик:

– Корова двора!

Она уронила портфель на пол, охватила голову руками и побежала по проходу между партами на своё место, а все – и мальчики и девочки, загораживали путь, что-то вопили ей в уши, улюлюкали, а Юра Николаенко бежал следом и тёрся сзади как собачка, пока она не села за парту.

Гам улёгся лишь когда в класс зашла учительница с вопросом: «что тут творится?!», она была изумлена не меньше моего. Новенькая с плачем выбежала вон, даже портфель свой не подобрала.

На следующий день у нас было классное собрание, но без той девочки, вместо неё пришёл её папа с красным лицом и кричал, что мы негодяи и щиплем её за груди, и он руками показывал на себе как именно.

Потом классная руководительница говорила, что пионерам не к лицу травить своих одноклассников, таких же пионеров, и мне было стыдно, хоть я не щипал и не травил.

Красивая девочка никогда больше не пришла в наш класс, наверное, её перевели в параллельный.

Впрочем, индивидуальная жестокость не намного лучше и меня глубоко царапнуло зрелище материнской педагогики случившееся по весне во дворе Квартала.

Послеобеденный двор был тих и пуст, когда в него между нашим и соседним домом вошла женщина, направляясь к зданиям на дальней стороне. За ней с плачем бежала девочка лет шести, она протягивала к женщине руку и охрипшим от рёва голосом повторяла один и тот же вопль: «мамочка! дай ручку!» Этот охрипший рёв чем-то напомнил мне Конотоп и визг свиньи Машки, когда её пришли убивать.

Женщина шла не останавливаясь и лишь иногда оборачивалась на ходу, чтобы тонким прутом ожечь протянутую к ней руке; девочка вскрикивала, но руку не убирала и не переставала повторять: «мамочка! дай ручку!»

Они пересекли двор и зашли в свой подъезд, оставив меня мучится неразрешимым вопросом: откуда могут быть такие фашистские мамы в нашей стране?.

Между левым крылом здания школы и высоким штакетником, что отделял территорию школы от леса, располагались грядки пришкольного участка. Вряд ли суглинок вперемешку с иссохшей хвоей, осыпáвшейся с редких внутридворовых сосен, способен принести какой-то урожай, однако, когда в классе объявили всем явиться на воскресник для вскопки грядок, я пришёл в назначенный утренний час выходного, хотя погода была пасмурной и мама меня отговаривала.

Всё в точности, как она сказала – я оказался там один. Но может ещё подойдут?

Мне не хотелось торчать перед запертой дверью здания и я спустился в нижнюю часть школьной территории к одноэтажному корпусу мастерских и нашего класса.

Напротив корпуса стоял приземистый кирпичный склад с парой наглухо запертых ворот, но, как оказалось, на его крышу можно взобраться сзади, с близкого откоса крутого взгорка.

Крышу покрывал чёрный рубероид. Пустая, чуть покатая крыша.

Я обошёл её. Постоял. Обернулся к пустому школьному двору. Никого. Ладно, подожду ещё чуть-чуть и уйду.

Тут выглянуло солнце и ждать стало веселее, потому что я заметил как от чёрной крыши местами подымается лёгкий прозрачный парок. Солнце греет, догадался я.

Более того – по рубероиду стали намечаться просохшие участки, они ширились, соединялись между собой, разрастались. Меня заворожило зрелище роста солнечных владений. Я знал, что никто не придёт и мне уже можно уходить, но пусть ещё вон там влажный рубероид станет серовато-сухим, а вон тот островок дорастёт до самого края крыши.

Я вернулся домой к обеду и не стал объяснять маме, что солнце завербовало меня в свои сподвижники...

Ближе к лету папа собрался пойти на рыбалку за Зону и он согласился взять меня с собой, если я накопаю червей для наживки. Мне были известны хорошие места для копки червей и я заготовил их целый клубок – полбанки из-под консервированной тушёнки.

Мы вышли очень рано и возле КПП к нам присоединились ещё два взрослых рыбака с такими же бумажками разрешения на выход из Зоны до семи вечера.

За воротами мы свернули вправо и пошли через лес. Мы всё шли и шли, и снова шли, но вокруг оставался всё тот же лес. Иногда тропа подходила к опушке, но затем опять уводила в глушь. Мне оставалось лишь шагать, терпеливо и молча, потому что папа меня предупредил заранее – идти придётся восемь километров, а я поспешно отвечал, что ничего, дойду, вот и шёл, хотя моя удочка и банка с наживкой стали совсем тяжёлыми.

Наконец, мы вышли к лесному озеру, рыбаки сказали, что это Соминское, но я его не узнал, хотя именно в нём когда-то научился плавать. Мы прошли по заросшему травой мысу и в конце него увидели настоящий плот.

Один рыбак остался на берегу, а остальные трое из нас поднялись на плот сделанный из брёвен от лиственных деревьев в тонкой зелёной коре. Упираясь в дно длинными жердями, папа и второй рыбак медленно вывели его метров за тридцать от берега, где мы остановились для ловли. Брёвна плота были связаны не слишком плотно и под ними виднелись поперечные брёвна, утопленные в непроглядно чёрную глубь, так что приходилось быть осторожным.

Мы забросили снасть на три разные стороны и начали удить. Пойманные рыбы оказывались не настолько крупными, как ожидалось по упорству их сопротивления твоей удочке, и снимать их с крючка тоже было непросто из-за колючих шипов вокруг их морды и на спине. Папа сказал, что это ерши, а рыбак добавил, что самая вкусная уха получается только из них.

Потом, когда мы вернулись на берег и в котелке над костром приготовили из них уху, я, конечно, всё съел, но не смог разобраться насколько она вкусная – уж больно была горяча.

Рыбаки сказали, что клёва больше ждать нечего, потому что рыба в такое время отправляется спать, и они улеглись под деревьями. Папа тоже поспал, а когда все проснулись, мы двинулись в обратный путь.

Теперь мы шли уже не через лес, а вдоль его края, по пригоркам и долинам, потому что увольнительная же до самого вечера.

В одном месте мы сверху увидели озерцо совершенно круглое, обросшее камышом. Мы спустились к нему и папа захотел обязательно в нём поплавать.

Один рыбак отговаривал его, потому что это озерцо названо Ведьмин Глаз и тут постоянно кто-нибудь утопает запутавшись в ряске. Но папа всё равно разделся, ухватился руками за корму маленькой лодки, что была возле берега, и, взбивая ногами пенные всплески, поплыл, а на полпути к другому берегу он вспомнил что у него часы на руке и повесил их браслет на гвоздь вбитый в доску кормы, потом он приплыл обратно, несмотря на то, что длинные космы озёрной ряски оплетали его за плечи.

Когда он уже выходил на берег мы увидели, что через наклонное поле к нам бежит женщина в длинной деревенской одежде и что-то неразборчиво кричит. Когда она добежала, то ничего не сказала нового, а только повторила слышанное нами от рыбака-попутчика.

На подходе к КПП нас застигло ненастье и мы здорово промокли пока дошли домой, но никто потом не заболел...