автограф
     пускай с моею мордою
   печатных книжек нет,
  вот эта подпись гордая
есть мой автопортрет

самое-пресамое
финальное произведение

:авторский
сайт
графомана

рукописи не горят!.. ...в интернете ...   




Середина поляны лагерных построений отводилась под квадратные грядки, каждому отряду отдельная. На ней дети выкладывали дату дня, применяя зелёные шишки или свеженащипанную листву, или оторванные у цветов головки в Соревновании на Лучший Отрядный Календарь.

По воскресеньям большой автобус привозил в лагерь толпу родителей, чтобы те кормили своих детей пряниками, конфетами и – поили ситром! Наша Мама уводила нас под зелёную сень деревьев и смотрела как мы жуём и глотаем, а Папа тем временем щёлкал своим новеньким фотоаппаратом ФЭД-2. Поглощая лакомства, мы отвечали, что жизнь в лагере, как жизнь, да. А недавно все отряды пошли на прогулку в лес, возвращаемся – сюрприз! Нас ожидает ресторан в перголе с дощатым полом, напротив барачного кинозала.

Оказывается, девочки старших отрядов в лес не ходили, а расставили в перголе стулья и столы, и приготовили обед вместе с поварихами столовой. На столах разложены листки рукописного меню и все посетители подзывают девочек взрослым словом «официант!». И они подходят получить заказ на Салат Майский, или Салат Луковый, ничего другого в меню не написано.

По окончании ресторана, я случайно подслушал, как две официантки пересмеивались между собой, что все заказывали Салат Майский, хотя Салат Луковый намного вкуснее, и официантская доля получилась больше благодаря лопухам, которые верят словам на куске бумаги.

(…и я дал себе слова – не покупаться больше на блестящие фантики финтифлюшных слов. Да именно так, потому что моё безудержное чтение успело уже сделать из меня довольно пафосного ребёнка с ненормативным запасом странных слов...)

К сожалению, в режиме дня лагерной жизни сохранился пережиток детсадовского прошлого, хоть и под новым именем – «мёртвый час». После обеда марш по своим палатам! Всем по койкам! Отбой!

Спать посреди дня просто не получается и двухчасовый «мёртвый час» ползёт медленнее слизняка. Все ужасы рассказаны и выслушаны в миллионный раз, и про женщину в белом, которая пьёт собственную кровь, и про летающую чёрную руку, у которой даже тела нет, а всё равно душит кого попадя, и все другие жути жуткие, но до команды «Подъём!» по-прежнему всё те же 38 минут.

Однажды за обедом в столовой я заметил явно условные знаки во взмахах рук трёх мальчиков за моим столом. Обмен немыми кивками и подмигивание это ничто, конечно же, иное, как тайные сигналы секретного кода. Даже и слепому ясно – тут сговор полным ходом. Но как же я?

И я и так неотвязно пристал к одному из заговорщиков, что тому пришлось поделился их секретным планом. Уговорились на «мёртвом часе» смыться в лес, где одному из них известно место, что малины – завались, больше, чем листьев.

По окончании обеда, беглые мальчики украдчивой пробежкой подались в противоположном от барака направлении.

Бегу следом, отражаю попытку вожака повернуть меня вспять – в палату с «мёртвым часом», и проползаю замыкающим в веренице пластунов под колючей проволокой.

В лесу мы сразу же вооружаемся ружьями из тех древесных сучьев, что дали себя обломить, и пускаемся в путь по широкой тропе среди кустарников и Сосен. Вожак сворачивает на поляну, после которой мы входим в лес где уже нет тропы. Долго бродим, но никакой малины не попадается, а только кусты волчьих ягод, но они ядовитые. Наконец, нам надоедает бесполезный поиск, а вожак признаётся, что не может найти обещанную малину, за что получает разноголосое «эх,ты!», и наше блуждание по лесу продолжается дальше, пока не встретилась двойная путеводная нить колючей проволоки прибитой к стволам деревьев. Продвигаясь вдоль колючей подсказки лагерного забора, мы выходим на уже знакомую тропу, и воспрянувший вожак отдаёт команду строиться. Похоже, начнём играть в Войнушку. С охоткой подчинясь приказу, выстраиваемся в шеренгу на тропе, тесно притиснув сучья автоматического оружия к животам.

И вдруг сразу две взрослые тёти—Воспитательницы из лагеря—прыгают из-за куста с громким криком: «Бросай оружие!» Ошарашенные, мы роняем наши палки и нас, уже готовой шеренгой, конвоируют к воротам лагеря. Одна из поимщиц идёт впереди впереди, вторая замыкает строй.

Вечером на общей линейке Директор объявил, что в лагере произошло ЧП и родителям виновников сообщат о нарушении, и будет также поднят вопрос об отчислении беглецов из лагеря.

После построения сестра-брат подошли ко мне из их младшего отряда. «Ну тебе будет!»

– А!– отмахнулся я в ответ, скрывая страх перед неопределённостью наказания за поднятие вопроса об исключении. Неизвестность мучила меня до самого конца недели и Родительского Дня в воскресенье.

Родители приехали как обычно и Мама, при раздаче сгущёнки и печенья, ни словом не помянула мой проступок. Мне отлегло – наверное, Директор лагеря забыл оповестить родителей!

Когда они уехали, Наташа мне сказала, что Мама всё время знала про ЧП и в моё отсутствие спрашивала кто ещё ходил в бега со мною. Услышав исчерпывающий список имён и фамилий, она сказала Папе:

– Ну уж деток таких людей точно не исключат.

~ ~ ~

В конце лета случилась резкая перемена в образе жизни нашего квартала. Теперь каждое утро и вечер осторожный мусоровоз заезжал во Двор, громко сигналил и ждал, пока жильцы домов принесут и опорожнят свои мусорные вёдра в задний ящик его кузова. Железные ящики Мусорки позади нашего дома куда-то увезли, а ворота в заборе вокруг пустого места заколотили досками.

В сентябре на широкий луг между Бугорком и заколоченной загородкой прибыл бульдозер, который два-три дня-деньских всё тарахтел и лязгал, передвигая горы грунта. Потом он пропал оставив после себя пустое поле на два метра глубже того, где мы прежде играли в футбол, но уже без единой травинки, а со следами перекрёстных отпечатков его гусениц в голой земле...

Месяц спустя проводился Трудовой Воскресник для одних только взрослых, но Папа позволил и мне пойти с ним. На опушке леса за следующим кварталом стояло длинное здание очень похожее на барак в пионерском лагере и участники Трудового Воскресника начали его нещадно бить и разваливать.

Папа залез на самый верх. Он ломом отрывал целые куски крыши и швырял их вниз, покрикивая: – «Эх! Ломать – не строить! Душа не болит!»

Трудовой Воскресник мне совсем почти не понравился, потому что повсюду твердят «Не подходи близко!», а просто слушать издали как визжат гвозди, когда их вместе с досками отдирают от брёвен, быстро надоедает.

(…вот всё никак не вспомню – накануне того Воскресника или сразу же после него сместили Никиту Хрущёва и главным рулевым СССР стал Леонид Брежнев… И-и-и! Какая несвоевременность! Ведь до построения Коммунизма в нашей стране оставалось всего-то 18 лет...)

В своей весьма практичной книге Эрнест Сетон-Томпсон настаивает, что лук надо делать непременно из Ясеня. Но спрашивается где найдёшь ты на Объекте Ясень? В лесах вокруг кварталов лишь Сосны с Елями, а из лиственных Берёза с Осиной, всё прочее можно считать кустарником. Поэтому, следуя совету соседа по площадке, Степана Зимина, я свои луки делал из Можжевельника.

Очень важно выбрать правильный Можжевельник, потому что у слишком старого много побочных ветвей, ну а если слишком толстый, то и не согнёшь. Деревце метра в полтора – самое оно, пружинисто и крепко. Стрела пущенная из такого лука взовьётся в серое осеннее неба метров на тридцать—едва разглядишь—а потом отвесно упадёт и воткнётся в землю, потому что наконечником у неё гвоздь примотанный изолентой.

При изготовлении стрелы нужно использовать ровную рейку, из тех, что крест-накрест прибивают к стенам под штукатурку. Рейку следует продольно расщепить и обстругать ножом округло. Вот только стрелы мои оставались неоперенными, хотя Сетон-Томпсон и объяснял как это делается. Но откуда эти перья взять? Папу просить бесполезно, у него на работе одна только механика…


стрелка вверхвверх-скок