Лелея хрупкую надежду, я попросил в Библиотеке Части позволения выбирать не из пирамид сданных книг на столе Библиотекарши, а на полках. Да, сказали мне, можно. О, какую неописуемо необъятную радость пришлось мне скромно утаить в своей груди!.
Направо от стола Библиотекарш (они меняли одна другую через день) высилась стена из Полных Собраний Работ В. И. Ленина (разных лет издания). Полки начинались от пола и возносили к потолку сплочённые ряды однообразных томов, что различались лишь оттенком синего в их твёрдых обложках, который зависел от года переиздания – чем дальше, тем голубее.
Корешки многотомных работ Маркса и Энгельса в коричневых обложках теснились вдоль стены напротив ленинской сини, а полки с трудами Сталина в шеренгах не столь многочисленных, но более рослых, построились вдоль короткой стены возле двери. Плотные неприкасаемые гряды широких книжных корешков с золотистым тиснением названий и нумерации томов, саркофаги несчётных строк меж их тяжких обложек с рельефами лиц великих творцов на передней, подобно увенчивающим надгробьям из навзничь лежащих фигур на помпезных кладбищах средневековья…
Однако, в синей стене имелась узкая щель, проталина в ту часть Библиотеки, где в лабиринте тесных проходов стояли полки книг разной степени потёртости. Они строились по алфавиту: Асеев, Беляев, Бубенцов…; или по странам: «Американская литература», «Бельгийская литература»…; или по разделам: «Экономика», «География», «Политика»...
В закоулках лабиринта тоже попадались многотомные издания: Джек Лондон, Фенимор Купер, Вальтер Скотт (в чьих трудах я так и не нашёл роман про Робин Гуда, а настырно выскакивал лишь только Роб Рой).
Я обожал бродить в плотной тиши проходов между полками, порой снимая, насколько позволял мой рост, какую-то из них прочесть название и вернуть обратно. В конце, прижимая к груди пару избранных, я возвращался к столу Библиотекарши. Иногда она откладывала какую-нибудь из принесённых книг, потому что мне это читать ещё рано...
Однажды в хождениях по тесным проходам я нечаянно пукнул. Какой конфуз! Не очень-то и громко, но, на случай если стыдный звук всё же проник сквозь стену Марксизма-Ленинизма, я попытался сбить с толку слух Библиотекарши пустопорожним трям-блямканьем губ, что отдалённо смахивало на вырвавшийся шум, однако теперь уже звучало как невинная забава мальчика в прогулке между высоченных полок, которому ещё рано читать некоторые книги. Так я похаживал и испускал трям-блямы, пока один из камуфляжных пуков не получился таким убедительным, таким раскатисто натуральным, что я буквально обмер – если тот первый, самопроизвольный пук мог как-то остаться незамеченным, подделка прозвучала слишком круто.
(…как сказала бы мать твоей матери: «тулив, поки не перехнябив», она любила вставлять Украинские поговорки в свою речь…)
После Новогодних каникул в кипу подписной почты, которую клали в ящик на нашей двери добавилась Пионерская Правда. Конечно, я всё ещё был Октябрёнком, но в школе нам сказали принести деньги на подписку, чтобы заранее всячески готовиться к нашему пионерскому будущему. Протягивая мне Пионерскую Правду из ящика, Мама сказала: –«Ого! Тебе уже газеты носят, как взрослому». Меня преисполнила гордость, что принят в мир взрослых, хотя бы с точки зрения почтового ящика. Поэтому я читал газету весь день, чтобы по-взрослому прикончить все её четыре полосы.
Когда родители вернулись вечером с работы, я выбежал в прихожую хвастливо отрапортовать, что я прочёл всю, всю, всю! Они сказали «ну, молодец», повесили свои пальто в занавесочный гардероб и прошли на кухню.
Невозможно избежать разочарованности чувств, когда за все старания с тобой расплачиваются рассеянной безразличностью. Типа обиды богатыря после схватки не на жизнь, а на смерть со Змеем Горынычем и освобождённая красавица, переступив отрубленные головы чудища, уделяет победителю равнодушное «молодец» вместо положенного поцелуя в уста сахарные. В следующий раз витязь да призадумается, а стоит ли выделки эдакая овчинка?.
Так что, больше я никогда не читал Пионерскую Правду от доски (красное название с разъяснением принадлежности данного печатного органа), до доски (телефоны редакции и её почтовый адрес в городе Москве).
Будучи обойдённым наградой, желанной и заслуженной, трудно сдерживать позывы к восстановлению попранной справедливости. И на следующее утро, в виде компенсации, я без труда забыл постоянный наказ Мамы, что три ложки сахарного песка абсолютно достаточно на одну чашку чая. В тот момент я был на кухне один и, отмеряя сахар в чай, несколько отвлёкся разглядыванием морозных узоров на стекле обледенелого окна, поэтому отсчёт засыпок был начат не совсем с первой. Эта ошибка совпала с некоторой рассеянностью и вместо чайной ложечки я загружал его столовой ложкой… Густая приторная жижа, полученная в результате, годилась лишь на то, чтобы вылить её в раковину. И это стало очередным уроком мне – слямзенные удовольствия не так сладки, как ожидалось…
Факт прочтения номера Пионерской Правды столь исчерпывающим образом закрепил мою уверенность в себе и, в следующее посещение Библиотеки Части, с полки «Французская литература» я ухватил увесистый, давно уж облюбованный том с букетом шпаг на обложке – Три Мушкетёра Дюма-отца. Библиотекарша, после заминки в кратком колебании, записала книгу в мою читательскую карточку и я гордо поволок домой объёмистую добычу.
Большой диван почему-то показался неподходящим местом для такой взрослой книги, я отнёс её на кухню и распахнул на клеёнке стола. Первая же страница, полная оцифренных примечаний кто был кто во Франции ХVII века, показалась действительно сложноватой, но политика постепенно кончилась, дело двинулось и к сцене прощания Д’Артаньяна с родителями я уже самостоятельно вычислил значение слов «г-н» и «г-жа», которых в Пионерской Правде и близко не бывает.
Посреди зимы Мама решила, что нужно исправить моё косоглазие, потому что нехорошо оставлять его так. Пока она этого не сказала, я вообще понятия не имел, что у меня может быть что-то подобное. Она отвела меня к окулисту в Госпиталь Части и тот заглядывал мне в глаза через дырочку в слепящем круглом зеркале, которое крепилось на его белой шапочке, когда он им не пользовался. Потом медсестра накапала каких-то холодных капель мне в глаза и сказала в следующий раз приходить одному, потому что я большой мальчик и теперь дорогу к ним знаю.
Возвращаясь домой после следующего раза, я вдруг утратил резкость зрения – свет лампочек на столбах вдоль пустой заснеженной дороги превратился в смазанные комки жёлтых пятен, а когда дома я открыл книгу, все строчки на странице оказались мутными полосками непригодными для чтения. Я испугался, но Мама сказала это ничего, просто теперь мне надо носить разностёклые очки, так что пару следующих лет я носил такие, в пластмассовой оправе.
(…моё косоглазие выровняли, глаза удерживают параллельный взгляд на вещи, только левый так и остался разфокусированным. На проверке у окулистов я не могу различить указку или палец нацеленные на букву в их таблице. Но как показала жизнь, её можно прожить и с одним рабочим глазом. Просто теперь у меня не совпадает выражение глаз, что легко заметить на фотографии прикрывая их поочерёдно—любознательное любопытство в правом сменяется мертвяще отмороженным безразличием левого.
Иногда я подмечаю подобное разночтение в портретах популярных киноактёров и про себя думаю – их тоже лечили от косоглазия или может неведомые посторонние пришельцы следят за нами через их левый глаз?.)
~ ~ ~
И снова пришло лето, но в волейбол уже никто не играл. На месте волейбольной площадки у подножия Бугорка забетонировали два квадрата для игры в городки. Там даже организовали чемпионат. Два дня обвёрнутые жестью биты хлёстко жахкали и трахали о бетон, вышибая из квадратов деревянные цилиндрики городков к барьеру из обрывистого бока Бугорка.
Как обычно, известие доползло до книжного дивана с улиточной скоростью, но я всё же не пропустил финального единоборства двух мастеров, которые могли даже с дальней позиции выбить наисложнейшую фигуру городков—«письмо»—всего лишь тремя бросками и не тратили больше одной биты на такие как «пушка», или «Аннушка-в-окошке».
Турнир закончился, а бетонные квадраты остались, где мы, дети, продолжили игру обломками окольцованных жестью бит и кусками расщеплённых городков. Но нам и такого хватало, а когда остатки тоже износились до исчезновения и бетон затерялся в высоком бурьяне, ровность под Бугорком осталась нашим излюбленным местом сбора.
Мы не только играли в игры, мы давали друг другу образование в наиважнейших вещах окружающего нас мира. О том, что если упал и ободрался, приложи к ссадине на локте или коленке лист Подорожника тыльной стороной, он остановит кровь. А стебли Солдатиков в их чешуе из мелких листиков – съедобны, так же как и Щавель, но не Конский Щавель, конечно. Или те растения на болоте с длинными листьями, обдери их до белой сердцевины и – пожалуйста. На, пожуй, сам увидишь!
Мы научались отличать кремень от других камушков и об который из остальных надо ударить кремнем, чтобы посыпались бледные искры. Точно, кремнем по этому желтоватому, будут искры и непонятный—отталкивающий, но в то же время притягательный—запах обожжённой куриной кожицы… Так, за играми и разговорами, мы познавали мир вокруг нас и самих себя в нём...
– В прятки играешь?
– Вдвоём не игра.
– Щас ищо двое подойдут с болота.
– Зачем пошли?
– Дрочиться.
Вскоре обещанная пара возвращаются, хихикают один другому, у каждого в кулаке букетик из травинок. Мне неизвестно назначение этих букетиков и я не знаю что значит «дрочиться», но по всхрюку, которым мальчики обычно сопровождают это слово, можно догадаться, что речь о чём-то стыдном и неправильном.
(…всю свою сознательную жизнь я был поборником правильности. Всё должно быть правильно и по правилам. Любая неправильность, всё, что не так как надо, мне против шерсти. Если, скажем, подсвинок с наглым визгом сосёт вымя коровы, меня так и подмывает их разогнать… А корова тоже хороша! Стоит себе, такая вся безропотно покладистая, будто и не знает, что молоко – телятам, ну и для людей...)
Поэтому я упираю руки-в-боки и встречаю подошедших упрёком в вопросительной форме: –«Ну что? Подрочились?»
И тут я узнаю́, что сторонникам правильности порой лучше помалкивать. К тому же, какой стыд, что я такой слабак и меня так запросто можно свалить в нежданной драке…
вверх-скок