Почту, которую мне доставляли на Декабристов 13, домашние перекладывали на вторую полку этажерки, под ноги Иры на фотографии сделанной во время её пионерской практики в городе Козельск на севере Черниговской области. Она стояла посреди летнего ручья в чёрных спортивных штанах закатанных выше коленок, и улыбалась из-под пластмассового козырька её косынки… Почта не менялась – раз в месяц журнал Всесвiт на Украинском языке. Я раскрывал его, с закрытыми глазами, и нюхал где-нибудь из середины – мне всегда нравился запах свежей типографской краски...
Однако на этот раз нюхать было нечего, у ручья лежал конверт, который мне не понравился с первого взгляда. Такое впечатление, будто его второпях вспороли кухонным ножом, а потом, в испуге, заклеили канцелярским клеем, навозюкавши, на всякий, втрое больше, чем надо. Тут явственно чувствовалась рука дилетанта, проба пера подрастающего поколения.
Я открыл конверт сбоку, но всё равно пришлось отдирать бумажку прихваченную клеем, пожертвовав частью машинописного текста.
– Что там, Серёжа?– с тревогой спросила моя мать.
– А Леночка тебе не говорила?
– Нет.
– Ну ещё скажет.
Это был вызов в городской народный суд по случаю иска жительницы Нежина, гражданки Иры, о расторжении брака, поскольку семьи никогда, фактически, не было, а я безвылазно зависаю в психбольницах с диагнозом шизофреника…
В бракоразводной очереди на втором этаже народного суда я оказался вторым – вслед за парой местных расторженцев крупной комплекции разочаровавшихся в институте брака. Они смахивали на пару разобижено напыженных голубей-дутышей, никак друг с другом не разговаривали и старательно смотрели в разные стороны.
Девушка, чуть старше двадцати, пригласила их зайти на процедуру.
Несколько минут из-за двери слышались монологи различной громкости, но одинаковой неразборчивости. Потом голубки вышли из двери, не воркуя и всё так же не глядя друг на друга, но одинаково раскраснелые, словно из одной парной. Друг за другом—мужик первым—они удалились.
В комнате похожей на коридор, чьи продолжением она, собственно, и была, два стола образовывали букву «Т». Судья сидел по центру верхней перекладины подпёртый парой заседателей, по одному с каждого бока. Это были белобрысый мужик военно-спортивной выправки лет за тридцать и женщина превалившая за сорок, которой всё это вот уже где. Девушка-писарь сидела за столом вертикальной палочки буквы, где тот стыковался с верхней.
Судья мне сразу понравился – интересный мужчина тридцати пяти лет, похожий на судей из вестернов. Пиджак он снял ещё до меня и даже расстегнул жилет на пару верхних пуговиц – показать воплощение истинно Западной демократии.
Я решил подыграть ему и, расположившись на стуле за метр от основания «Т», принял свою излюбленную позу ковбоя на привале – левая нога вытянута и упёрта в пол пяткой, а правая пятка отдыхает поверх левой ступни.
– А ну сядь как положено! Не понял куда пришёл?– вызверился белобрысый.
– Если вы продемонстрируете как сидеть по стойке «смирно», я с удовольствием повторю, товарищ ефрей…
– Хорошо-хорошо!– вмешался судья как рефери на ринге криком «брейк!», чтобы боксёры не превратили благородное искусство мордобоя в неуправляемую грызню уличной потасовки: –«Пусть сидит как хочет!»
Затем он зачитал иск гражданки Иры про отсутствие семьи и психушки с диагнозами. Закончив, он обратился с вопросом к ответчику: –«Что вы на это скажете?»
– Моя жена всегда и во всём права. Каждое слово её – святая, чистая правда.
Девушка-писарь запротоколировала, что не только у Цезаря жена вне подозрений.
Тут судья применил свою домашнюю заготовку, козырь, которым втянулся раскочегаривать разводников: –«Но неужели в вашем браке не было хоть чего-то хорошего?»
– Как не быть, – отвечал я, приосанившись.– Мы были не просто хорошими, а лучшими любовниками в институте. На нас равнялись.
Покосившись на невинный румянец, что вспыхнул на щеках девушки-писаря, судья объявил, что этого достаточно и суду всё ясно.
Так расторглись мои брачные узы с Ирой.
вверх-скок