автограф
     пускай с моею мордою
   печатных книжек нет,
  вот эта подпись гордая
есть мой автопортрет

самое-пресамое
финальное произведение

:авторский
сайт
графомана

рукописи не горят!.. ...в интернете ...   




Всё стало как раньше. Почти…

Стройка. Нежин.

Веки вернулись на своё место, уже не надо было жмуриться.

Переводы.

Стихи…

Стихи стали появляться с началом моей строительной карьеры в СМП-615. Сначала они даже и стихами-то не были, просто бессвязные куски обрывков фраз, словосочетания. Какое-то привлекало переменчивым чередованием звучания слов, другое своей двусмысленностью, но не в смысле охальности, а тем, что можно по разному его истолковать.

Занятый трудовым процессом, я незаметно для коллег-каменщиков переворачивал эти слова, переиначивал, выбрасывал из головы к чёртовой матери или чертям собачьим, но самые упорные возвращались вновь, как будто никуда и не отлучались. Тогда оставалось последнее средство – перенести неотвязных на бумагу и забыть.

(...за шесть лет собрались штук 30 таких непрошенных приставал на двух языках, потому что каждый приходил как ему вздумается.

Среди них были чисто графические, срисованные с натуры вокруг стройки: «яблоко неба пронзённое шпагой луча», были и звукоподражательные: «каркаломна баркарола», философские, как про съеденного Бога, или просто ритмо-шагательные речёвки для маршировки: «ах о чём мы хохочем»...)

Один из первых опытов я показал Ире, и она тут же встрепенулась – кто это та Мадонна в чёрной телогрейке? Как будто я знаю, просто стояла в очереди в рабочей столовой № 3 в обеденный перерыв.

Ну а про стихи «На мелодию В. Косма» она ничего не спросила, сразу видно, что это про неё, тут без вопросов. А когда она сказала, что ей сказали, что это неплохое стихотворение, то я перестал их ей показывать. Наверное, из ревности к неизвестному кому-то, кому она давала их для оценки.

Когда я прочитал моему брату Саше «Интервью Скифа», он тут же откликнулся: –«Я тебя заложу!»

(...если на твой стих первым делом выскакивает мысль про КГБ, значит в нём стоящая идея...)

Ивана, плотника СМП-615, почему-то затронул капустный лист на жале ноже. Полгода спустя он попросил ещё раз прочесть ему про капусту. Я и подумать не мог, что этот здоровила такой любитель салата.

Случалось, что до конца обеденного перерыва есть ещё минут пять, а делать нечего, тогда в вагончике женщины-каменщицы просили прочитать чего-нибудь новенькое, а после Гриня кричал:

– Серёга! Коней огнём не подковывают! Для этого подковы есть. Мерин ты перéрваный!

Он рос, учился и мужал в селе Красное на Батуринском шоссе и сызмальства в этих делах разбирался.

Когда количество стихов перевалило за двадцать, моё отношение к ним качественно поменялось. А чё валяться будут? Жалко же. И я начал рассылать их в разные издательства и ежемесячники, как Мартин Иден из одноимённого романа Джека Лондона. И они постоянно ко мне возвращались, как и к нему, с ответами отстуканными пишущей машинкой, и даже словно бы через копирку.

Ответ сообщал, что присланный мною материал не отвечает тематической направленности их издания, а редакторский портфель заполнен на предстоящие 3-4 года, но ни слова про сами стихи. Так что, рецензия Грини осталась непревзойдённой – «Мерин перéрваный!»

Правда, литсотрудник одного из журналов поделился, что в подобный стиль был в моде в 1930-е. Возможно, он хотел тонко намекнуть на устарелость писанины, но случайно осчастливил – у моих стихов даже и стиль есть!

(...да ещё какой! В 1930-е Союз Писателей ещё не успели охолостить политическими чистками и репрессиями в облавах на шпионов. В те дни люди ещё писали стихи, а не готовили коньюктурный материал в преддверии очередного Съезда Партии...)

Мне тихо-тихо стало доходить, что умникам, которые пристроились хлебать из корыта литературного сотрудничества, все эти поэтические «шпаги в небе» нужны не больше, чем прозаичные шампуры в их персональном заду.

Окончательным вразумлением для открывания моих глаза, стал ответ из ежемесячника Москва на Усталую Аллу. С первого взгляда заметно, что московский литературный сотрудник со всей ответственностью проявил вдумчивый подход при рассмотрении полученного стихотворения. Смысл одного слова во второй части показался ему не слишком ясным и он не преминул даже в словарь заглянуть и выяснить что же оно означает… Он позабыл стереть в моём стихе пометки своего усидчивого карандаша. Слово «вожделение» осталось подчёркнутым, а рядом добавлено его значение «похоть». Не знаю, каким словарём он пользовался, но такой перевод оскорбил меня.

Последней каплей стала фамилия рецензента, отстуканная рядом с виньетистой подписью – Пушкин!

БЛЯДЬ! Представшая умственному взору картина, где Пушкин ищет в словаре слово «вожделение» заставила меня подвести черту, и больше не ебать мозги редакторам своею ё… то есть… непревзойдЁнной простотой. Я понял, наконец, что никакой я не Мартин Иден, и никакая мне тут не Америка.

Осознание своего не-Американского происхождения и местонахождения сняло почтовые расходы на заказные письма с марками. Хотя расход не так уж и велик, одно письмо обходилась в 50 коп., эквивалент двух пачек папирос «Беломор-Канал» и шести коробок спичек, поскольку стоимость жизни в Советском Союзе была достаточно доступной, а от иллюзий лечили, практически, бесплатно.

~ ~ ~

Летом ты снова приезжала в Конотоп, но уже без коляски. Наша бригада работала тогда на 50-квартирном возле Путепровода-Переезда и строповщица Катерина покричала снизу, что ко мне пришли. Я спустился и вышел на тротуар за воротами. Ты стояла рядом с Ирой, на ней был красный сарафан с белыми Монгольскими узорами. А в чём ты не помню. Зато помню до чего классно ты улыбалась… Я осторожно опустил свою пластмассовую каску на твои прямые волосы, козырёк съехал до самого носа, но не смог угасить твою довольную улыбку. Я помню эту улыбку из-под каски.

Через пару минут вы обе ушли вдоль тротуара, а я смотрел вслед и строповщицы, Катерина и Вера Шарапова, тоже смотрели из-за ворот, такие вдруг присмирелые и погруснелые, потому что такая красота уходит – женщина в красном и ребёнок со светлыми прямыми волосами.

Тебе как раз исполнялось три года и я решил, что лучшим подарком станет привычное лицо среди незнакомцев на Декабристов 13. Я поехал в Нежин и, несмотря на своё косноязычие, сумел-таки уговорить Тоню, чтобы отпустила своего сына Игорька со мной, на твой день рождения в Конотопе, а тесть на следующий день за ним приедет. Тоня по настоящему смелая женщина, не испугалась моей репутации безвозвратно промокшей после Ромнов… Пригородная оказалась переполненной и нам с мальчиком пришлось стоять в проходе около часа, до самого Бахмача. Зато как же вы потом друг другу обрадовались! Когда я привёз Игорька на Декабристов 13. Феерический визг!

А на следующей неделе начался мой отпуск и мы поехали на Сейм вчетвером—ты, Ира, я и Леночка. Мои родители взяли в РемБазе путёвку для нас в их лагерь отдыха. Внутри его периметра за невысоким штакетником между высоких редких Сосен стояли деревянные домики на четыре койки каждый, а окна шли вкруговую, как на веранде. Когда мы в первый раз вышли на речной пляж, там все просто окаменели, никогда не видели как ходят статуи Греческих богинь, тем более с такой белоснежной кожей как у Иры.

Ещё мы вчетвером ходили искать грибы в лесопосадке у хутора Таранский. На полпути нам встретились пара лошадей, но испугалась одна только Ира – она их всегда боялась.

Лесопосадка состояла из тонкоствольных Сосен в параллельных шеренгах; длинные нити паутин, натянутые поперёк, делали их почти непроходимыми, но под хвоей на земле попадались маслята. Мы прочёсывали эти коридоры – туда и обратно. Ты захотела пить и я попросил Леночку отвести тебя лагерь—там всего 300 метров по широкой тропе—потому что ужасно хотел Иру… Ты долго не соглашалась идти с сестрой, но потом всё-таки пошла, а через минуту твой рёв раздался от входа в межсосенный коридор и Леночка объяснила, что ты её совсем не слушаешься, хотя лошадей давно уже нет.

Вечером был сильный дождь с грозой, но ты не боялась, а наоборот хохотала, потому что я лежал на койке и ты топталась у меня по животу. Кому-то весело, а кому и больно – в три года ты была увесистым ребёнком, но Ира прикрикнула, чтобы терпел своё дитятко. Я ещё немного потерпел, а потом еле-еле тебя уговорил, что хватит уже, ну пожалуйста.

Это было хорошее лето...


стрелка вверхвверх-скок